- А ты видел?
- А то нет? Я спрятался в лозняке. Мы с Васьком купались. Вдруг как загрохочет что-то, как гром. А то кони едут по мосту. Я говорю - семь, а Васько говорит - шесть. Он не видел, как один поскакал к Веригам во двор, а я видел.
- Что ж он там делал?
- Я уже не глядел. Мы с Васьком выскочили из воды и запрятались в лозняк. Мы напугались.
- Я не напугался, - обиженно сказал другой хлопчик. - Это ты напугался, что татары на аркан возьмут. А я не напугался, я от кого хочешь удеру!
- Так сколько же их было?
- Три и три, и еще три, и один.
- Нет, еще трех не было, а только один.
- Он не видел того, что во двор поехал, он напугался. Один был усатый, тот, что бился.
- Сам ты напугался... Я вон и сегодня в вашу курицу как гвозданул камнем, аж перекинулась.
Старший хлопчик дал тумака Ваську и шмыгнул со двора.
- Стану я врать!.. Он и в колодец плевал...
Но на детей уже никто не обращал внимания. Всех точно громом пришибло, во дворе наступила тишина.
Молча смотрели люди друг на друга, и каждый читал в глазах соседа ту же мысль: "Теперь жди беды". К Гаврилу первому вернулась речь. Голос его звучал глухо, и потому, может быть, еще более тревожно.
- Грех посеян на этой земле. Бежим, люди, пока кара господня не пала на наши головы.
- Куда бежать?
- Только бы из этого проклятого места...
- Всюду оно проклято, где ступит панская нога. Десять лет землица эта кормила нас, а мы ее по́том поливали. Теперь бросать? У нас что, силы не хватит, чтоб гайдуков прогнать? Надо только глядеть, чтобы врасплох не застали. Дозоры на шлях послать надо.
- Против коронного стражника идти - о смерти думать. Ладьте возы, пока не застукали. Идите, бабы, идите, не мешкайте...
Среди женщин поднялся вой, некоторые с плачем побежали со двора, другие еще стояли, словно оглушенные, и часто крестились.
- Царица небесная, сохрани и помилуй!.. Да ведь гречка только зацвела, - как же ехать? Где спасенья искать? Тут шляхта, там ордынцы. Где же для нас место, для православных?
- В Московию надо уходить, там люди нашей веры, царь православный, ляхам неподвластный, и скажут что - поймешь. Так же, как они, хлеб сеем. А земля призна́ет и полюбит труженика везде.
- На Дон лучше бы всего. Может, и своих встретили бы.
Мусий стоял молча и тупо смотрел в землю, словно оттуда должен был прийти к нему ясный ответ. Наконец поднял голову. Во дворе осталось несколько соседей, которые еще колебались и стояли, переминаясь с ноги на ногу.
- А ты, Мусий, как думаешь?
- Дождаться лащевцев здесь, тогда и решать. Лебедин-лес недалеко. А сейчас дозоры надо выслать в степь.
Оставшиеся соседи молча разошлись.
Наступил уже вечер. Встревоженный хутор гудел, как улей. От хаты к хате перебегали бабы с узлами, во дворах стояли у порогов возы, на которые складывали домашний скарб, кое-кто еще торопливо стучал цепом, варился ужин на очагах, и запах дыма перебивал сладкий дух гречихи. Возбужденные общей суетой дети носились по улице. Те, что забежали на плотину, с криком примчались назад.
- Кто-то едет верхом!..
- Много?
- Далеко?
- Один, от шляха!
- Вот и не один, сзади что-то чернеет!
Мужчины с мушкетами выбежали на улицу. Всадник повернул к первой хате, за ним пустая бричка протарахтела во двор к Вериге.
- Так то ж Гордий, из Чигирина вернулся.
Гордий устало слез с коня. Его обступили соседи.
Увидев в их руках мушкеты, он удивленно спросил:
- Что тут такое?
- А ты ничего не слышал?
- Беды ждать нужно: говорят, будто один гайдук выскользнул. Но как оно случилось? Хоть бы ночью, а то ведь день был.
- Как бы ни случилось, а надо до утра хоть на Черный шлях выбраться, там не узнают, если и встретимся.
- Что вы надумали?
- Уходить будем. Лихо одно не идет, беду за ручку ведет. Собирайся и ты, Гордий.
- А Верига?
- Не спрашивали еще.
Мусий Шпичка в сумерки зашел к Вериге в хату. Тот все еще сидел за столом и сам себе кивал головой. Сухие, погасшие глаза бездумно смотрели куда-то за окно. Мусий сел напротив.
- Слышь, Гнат, наши бросают хутор. Говорят, объявился один гайдук из тех, которые набег делали.
- "Тетечка, говорит, гайдук мне привиделся", - пробормотал Верига как бы про себя. - Чуяло ее сердце.
- Правда это, один утек. Может беды натворить. И Гордий слышал. Ты что думаешь делать? Люди вон уже ладятся в дорогу.
Но на Веригу известие о гайдуке не произвело никакого впечатления: может, он недослышал, а может, и не взял в толк. Мусий еще раз спросил:
- Ты слышишь? Как бы стражник коронный не послал сюда милицию.
- От беды не уйдешь. И я думал: лучше Ярине переждать в Чигирине, от беды убежал, а вышло - за нею гнался.
- Так ты не поедешь?
Верига покачал головой.
- Где ж дочка будет меня искать? Может, по степи бродит, как пташка, в старое гнездо прилетит, а я его покину? И люди пусть не думают двигаться. Куда?
- Да ты не слышишь, каждую минуту может милиция набежать: это всем верная смерть! На Московщину хотят пробиваться.
- А гречка?..
Мусий махнул рукой и пошел прочь.
На хуторе всю ночь не гасли в окнах огоньки и не затихал гомон. Хотя некоторые из хуторян и прожили здесь все десять лет, но не очень-то разжились: хатки из хвороста, обмазаны глиной, сундуки некованые, а добра - что на плечах да у печки, только и всего.
На сборы времени много не понадобилось, больше пошло на уговоры. В Гавриловой хате стоял крик, слышный даже на другом конце хутора. Старый Гаврило хватался уже за плетку, хватался и за скалку, но сын Семен стоял на своем: "Поеду на Сечь!"
С того дня, как на хуторе побывали запорожцы, среди хлопцев только и разговору было, что про Сечь. Семен был статный парубок, и не раз ласково улыбалась ему Ярина. От взглядов этих у Семена сердце точно теплом заливало, но разве можно было хлопу мечтать о казачке, да еще такой красивой, как Ярина? А тут ему как с неба свалился конь, да еще с седлом. С этого времени Семен твердо решил непременно стать казаком. О его любви не знал никто, не укрылась она только от материнского глаза. Пока отец уговаривал Семена, бранился, грозил, мать только молча вытирала глаза, а под конец вставила и свое слово:
- Разве ты ей пара? Куда тянешься, сынок? Да и просватали уже девку.
Семен даже глаза вытаращил: мать словно заглянула ему в самое сердце, об Ярине он думал все это время. Поедет в Московию, никогда уже не увидит дивчину, а может, она еще где объявится... Семен вспыхнул и без слова выбежал из хаты.
Шум доносился и из хаты Мусия Шпички, который никуда не хотел уезжать, а жена его уже тащила к возу домашнюю утварь.
Когда на востоке начали гаснуть звезды, потянулись первые возы, с верхом нагруженные хлебом и детьми. Покачивая головами, шли привязанные к возам коровы, черным клубком катилась отара овец. Хлопцы с мушкетами и копьями носились верхом от одного двора к другому. Мусий стоял на мосту у мельницы, по лоткам которой шумела вода. Когда весь обоз миновал греблю, люди кучкой вернулись к хате Вериги. Шли молча, терзаясь стыдом, что бросают человека в беде, а ведь прожили вместе почти десять лет. Но страх уже крепко держал их души. Они все чаще поглядывали в степь и рады были уже дать волю ногам, чтобы скорее выбраться за хутор, если б не стыдно было глядеть друг другу в глаза.
Верига, с опущенными плечами, с посеревшими, впалыми щеками, сгорбившийся за ночь, вышел к воротам. За ним, как тень, плелась Христя. Люди остановились и молча потупились. Впереди стоял Гаврило, подстриженный под горшок. Он снял шапку и низко поклонился, коснувшись ею земли. За ним низко склонили головы и остальные.
- Прости нас, коли чем провинились перед тобою. И ты, Христя!
- Бог простит! - поспешила отдать поклон Христя.
- А гречка? - спросил Верига, глядя на людей бессмысленными, погасшими глазами.
Кое-кто покачал головой.
- Прощай, Гнат, да не поминай лихом, может иной раз косо и посмотрели, так ведь жизнь прожить - не поле перейти. А теперь в далекий путь тронулись, просим тебя как отца благословить нас.
Верига перекрестил их сложенными щепотью перстами, будто зерно сажал в борозду.
- Ну что ж, прощайте, люди! Мне уж ничего не надо, а вам дай бог счастливой доли, где бы вы ни пристали. Чтоб всякая тварь у вас плодилась, чтоб дети счастливы были, к чужой вере не склонялись, воле не изменяли и свой край не забывали. И меня простите, коли в чем виноват перед вами.
Все ответили вместе:
- Бог простит!
- Поклонитесь еще земле нашей родимой, возьмите по щепотке, она, как мать, охранит в беде. И с хутором попрощайтесь.
Бабы в толпе всхлипывали, мужчины начали шмыгать носом. Все двинулись к возам.
Хлопцы верхом на конях - а впереди них Семен и Кондрат - тоже подъехали к Вериге, сняли шапки и низко поклонились.
- Прощайте, дядько Гнат. Мы на Сечь уходим! - Повернули коней и поскакали вслед обозу.
На востоке занималась заря, серебром заблестела степь от росы, но возов на ней уже не было видно. Верига, опустив голову, все еще стоял у ворот. Христя прижалась к столбу. Подошли Мусий с Гордием и молча присели возле Вериги на корточках...
II