Говорил Второв горячо, будто оправдывался перед самим потерянным братом. Егор смотрел на широкие скулы, на твердые складки у его рта. "Сказать, что не в курене, а на каторге Гороблагодатской видел Марка?"
- Должность ваша какая? Бисен… бисен?..
- Биксеншпаннер. Заряжаю оружие государыни.
- Так… - "Нет, не буду говорить".
- Будешь в тех краях, друг, разыщи брата, передай, что нет на нем никакой вины, а за побег ничего не будет. Пусть вернется.
- Разыскать не берусь, а встречу случаем, - всё передам.
- Ты постарайся! Что случаем-то… А если от меня какая услуга нужна, только скажи. И денег дам…
Жена Второва вошла, учтиво позвала обедать.
- Давай сюда, - строго оборвал ее Второв. - В светлице накрывай для дорогого гостя.
Появилась белая скатерть, на ней блюдо со студнем, блюдо с пирожками, разрезанный на ломти ситный хлеб.
- Не взыщите на угощенье, - немного оторопело кланялась и пела пышная биксеншпаннерша. - Не знали, что гость будет, ничего такого не готовили.
Второв вынес откуда-то бокастую посудину с вином и, ставя на стол, подмигнул: "Заморское!"
От первой же стопки Егор блаженно осовел. Душистое, несказанного вкуса вино разбежалось по всем жилкам, развеселило язык и руки, а голо у окутало розовым туманом.
- Каково? - снова подмигнув, спросил Второв.
- Княженика! - похвалил Егор и взял пирожок.
- Старое венгерское, - значительно сказал хозяин.
После третьей стопки Егор стал прихвастывать, рассказал и повторил историю с золотом. Второв назвал его молодцом, но добавил: "Не так бы надо, не так… Дело тонкое, придворное…"
- Тонкостей не знаю, - откровенничал Егор. - Отец мой - солдат, братья были литейщики. Кругом мужицкого роду, а надеюсь свою судьбу иметь. Науку очень уважаю, книги люблю даже до страсти. Разве не бывало, что простого звания люди доходили до настоящей жизни? Вот и Бирон ваш, говорят, нефамильный человек.
Биксеншпаннерша тихонько ахнула и поспешно спустила занавески на окнах. С кухни принесла зажжённые свечи.
- Не скажи, - говорил Второв, который от вина всё твердел и выпрямлялся. - Не скажи, что нефамильный.
- Не из конюхов разве?
- Никогда конюхом он не был. Камер-юнкер курляндского двора с молодых лет, сразу после ученья. Отец его светлости был конюшим, сиречь шталмейстером, с чином поручика. А это придворное высокое звание. Вот дед его, тот, верно, был первым конюхом герцога Курляндского, и тому дальней фортуны не сделать бы.
- Ладно, тогда другой приклад - Демидовы. Они разве не кузнецы были? А теперь?
- И этот приклад не годится. Кузнец кузнецу рознь. У покойного Никиты Демидыча, когда еще он кузнецом писался, сотни полторы работников было. Кузнец, да богатенький. Он начал не с пустыми руками. Военные подряды брать можно, когда мошна туга, а своим хребтом много не подымешь. Деньги к деньгам льнут.
- Мне рази деньги надо? - плохо слушая, возражал Егор. - Тут другое. Она скажет: "Проси, чего хочешь!" Пожалуста! Первое - Андрея Трифоныча Дробинина, как он первый искатель золота, освободить с горы Благодати. Второе - Лизу выкупить. Третье - какие у Демидова на тайном заводе есть работники, всех отпустить на волю, самого первого Василия. И земли с песошным золотом взять за казну. Моей матери… - Тут Егор запнулся: чем царица может одарить Маремьяну?.. - Нет, для матери ничего просить не стану.
- А себе?
- Это всё мне, что сказал. А сверх того… пусть глядят, на что гож. - Егор самодовольно усмехнулся. - В одном лишь месте золото найдено, еще его искать да искать надо. А кто умеет? Немцы-рудознатцы сколько лет с лозой и по-всякому ходили, а что нашли? Один - Гезе его звать - ох, важничал! Я за ним чемодан с маслом да колбасой таскал, было дело. Он говорил: по науке здесь золота быть не должно. Деньги огреб, в Саксонию укатил. Ан, золото - вот оно!
- Ох, господи Исусе! Можно ли такое говорить, - заколыхалась в испуге биксеншпаннерша.
- Молчи! - сурово прикрикнул на нее муж.
- Сам знаешь, Данила Михайлыч, что бывает за такие слова. Остереги человека.
- Ладно, он знает, где можно, где нельзя. Выпьем, друг. Такие речи здесь не часто слышать приходится. По-придворному тонко говорят. Жена, неси, что там у тебя!
Хозяйка принесла жареную дичину, обложенную по краю блюда огурцами и яблоками, а сверху посыпанную травой. Хозяин наливал из бокастой.
Пьянея от вина и от почета, Егор жевал, жевал, глотал исправно, вкуса не разбирал. Говорил громче и громче. Скоро ли, долго ли, но и хозяина одолело старое венгерское. Со стороны можно было подумать, что гость и хозяин спорят. А на деле каждый нес свое, не слушая другого и только ожидая очереди, чтобы вставить слово.
- Ехали мы с апреля месяца, - рассказывал Егор, - всю Русь проехали, хоть бы одного довольного человека повстречали. Воем воют мужики, - никогда такого не было, бают. Недоимки выбивать солдаты приедут - кто ими командует? - немецкий офицер!
- Здесь не скажут про царицу, что отдыхает или, там, почивает, а "изволит принимать отдохновение". Тонкое обращение, - упрямо повторял биксеншпаннер.
- Вздохнуть не дают, грабят знай без останову. Народ говорит: слезные и кровавые сборы употребляют на потеху. Теперь сам вижу: святая правда.
- Гданский порох или из Шлюшенбурга порох - иному ружью всё равно, а государынин штуцер нешто я, кроме гданского, заряжу каким зельем?
- Я за зверей и то в обиде. Зачем ноги ломать? Это не охота. Нет, это не охота!
- Пьют привозное толокно, называется оно "шоколад". Пробовал я: пустое. Выходит как, - я не понимаю настоящего, или они притворяются, что вкусно?
Расстались, когда бокастенькая опустела, большими друзьями. Было темно, бусил дождь. Хозяин, обняв столбик на крыльце, звал Егора приходить, хвалился угостить еще лучше. Стоя в луже, Егор громко обещал разыскать Марка и передать ему, что надо.
В избе по лавкам спали Санко и Ипат. Егор зажег восковой огарок. Топая непослушными ногами, роняя вещи из рук, собрал себе на лавке и принялся раздеваться. Нечаянно глянул в окно и вздрогнул: бледное незнакомое лицо смотрело на него из тьмы блестящими глазами. Дунул скорее на свечу, стало черно, и лицо пропало.
- Уф, спьяну показалось. А коли и человек, - чего пугаться?
Сел на лавку, подальше всё же от окна, потянул забухший сапог. Кто-то осторожно постучал в стену. Хмель стал сползать с Егора, непонятный страх овладел им. Он притих, согнувшись. Стук повторился у дверей. Егор не вставал, в надежде, что проснется Санко или старик.
Опять стук, тихий, но настойчивый. И Егор поднимается, покорно идет к дверям, - вытянув перед собой в темноте руки. Снял крючок, приоткрыл дверь:
- Что надо от меня?
- Выйди.
Без спора вышел. Едва можно угадать очертания человека в долгополом плаще.
- Пройдемся.
- Зачем? - спрашивает Егор и спускается со ступенек.
Не ответив, человек в плаще зашагал вдоль порядка слободских изб. Егор - за ним, с непокрытой головой, со смятением в душе. Под навесом сенного сарая они остановились. Журчали струйки стекающей с крыши воды.
- Тебя Татищев научил?
- Нет, я сам. - Егор почему-то не удивился вопросу и не сомневался, что понял его правильно.
- Не ври. Всё открылось. И мешочек с крушцом тебе Татищев передал.
- Неправда! Я намыл. Татищев и теперь не знает, что на Урале открылось золото.
- Золото? - В голосе человека слышится издевка. - Не золото это, а медь. Дурак ты. Поверил татищевскому пробиреру.