Неожиданно раздались голоса совсем близко - на самом гребне. Кто-то звал: "Федоров, Федоров!.." Егор сломя голову кинулся по склону. Подошвы скользили на гладких камнях и на мху. Склон был очень крутой, деревья торопились навстречу.
Один раз Егор обернулся. Увидел белый дымок на гребне - и в тот же миг хлопнул выстрел. Пуля провизжала поверху.
Егор больше не оглядывался и не останавливался, пока не добрался до своего ложка. Здесь, в густом осиннике, он перевел дух.
"СЛОВО"
К вечеру следующего дня Егор вышел к заводу Осокина.
Маленькие заводы все похожи один на другой. Пруд. Узкая плотина, заваленная шлаками. Под плотиной дымящиеся плавильные печи. В беспорядке разбросаны низкие домики рабочих с окнами, затянутыми бычьим пузырем и промасленной бумагой.
Завод был безлюден и тих. Только за длинным забором рудных и угольных сараев грохали гири о железные площадки весов.
Кругом завода вырубка - голые, низко опиленные пни. Вдали над болотистым лесом раскинулась на четверть неба желтая заря.
Егор побоялся итти по избам спрашивать. Сел на камень у изгороди, выжидал прохожего. С мемеканьем, мотая выменем, выбежала из-за угла коза. Она тащила за собой на веревке двух босоногих девчонок. Крикнул им про Дробинина. Девчонки пробежали мимо, потом обе враз шлепнулись на землю, удерживая козу.
- Чего?
- Дробинина которая изба?
- Вон эта, с березой. - И опять, только поднялись, потащила их кричащая коза.
Двор выложен ровным плитняком. Над колодцем береза. Собака на привязи не залаяла, машет хвостом, Видать, не злые люди живут. Постучал в оконницу - со слюдой окошко - никто не выходит. Еще раз в двери стукнул, вошел.
Молодая девушка выжимала тряпку над ведром - пол мыла. Испуганно глянула на Егора, выпрямилась, кинула русую косу за спину. В избе чистота необыкновенная, до блеска. Егор прикрыл поскорее драные колени полами азямчика.
- Жена Дробинина дома?
Девушка молчала. Дуги бровей поднялись высоко, точно она припоминала что-то.
- Меня Дробинин послал.
Сразу опустились брови, поласковели глаза, тихо прошептала:
- Я жена. Лизавета я.
Егор подивился: первое - волосы по-девичьи непокрытые, второе - уж очень молода. Дробинин ей в отцы годится: ему лет пятьдесят, поди, не меньше.
Лизавета опять принялась за мытье. Вода в ведре была совсем чистая, в избе ни соринки, а она раз по пяти протирала одну и ту же половицу.
Без стуку открылась дверь, вошел сутулый мужичок в темном кержацком кафтане. Долго молился мимо образов. Косясь на Егора, спросил:
- Не вернулся еще? - Вздохнул, сел на лавку: - Ты брось, хозяюшка, мыть-то. Чист. - И, почти не понижая голоса, сказал Егору: - Третий день вот так-то моет. Полудурье она, должно, хозяйка-то. Я третий день Андрея Дробинина жду: как ни зайду - либо пол скребет, либо посуду мытую перемывает. А ты откудова будешь?
Егор не приготовился к вопросу, помедлил и выговорил с трудом:
- Из крепости иду, В Невьянский завод.
Покраснел и подумал: "Зачем соврал?"
- Так, так. А я с Ляли, с казенного заводу. Насчет рудного дела к Дробинину. С паспортом отпущен, вот, - порылся за пазухой, не достал, - и уши целы, оба.
Мужичок визгливо захихикал, завертел головой. Был он юркий, с лисьей мордочкой. Чалая бороденка торчала вбок.
- Хозяюшка, хозяюшка, - ты меня помнишь? Как меня звать?
Лизавета виновато ответила:
- Забыла я.
- Вот! - Мужичок в восхищении повернулся к Егору: - Вот, парень, я ей десять раз сказывал, сегодня утром сказывал, как меня звать. Ничего не помнит. Хозяюшка, а деревья помнишь, что на телегах-то ехали?
- Деревья помню. - Лизавета начала всхлипывать. - Связали их веревками, повезли к царице… Кедрики милые!..
Она уже горько плакала.
- Только и помнит - про кедрики… Да еще про Андрея своего.
- Кедры и я видел, - сказал Егор. - Встретил я третьего дня обоз с деревьями. Живые. Куда их везли?
- Она верно говорит: в царицын сад повезли, в Петербург. Казенный лесничий, господин Куроедов, сопровождает. Я с ними сюда и приехал, подвезли меня немного. Мужички кручинятся: до Егошихи на Каме им гужом доставить велено. По Чусовой бы сплавить их, по-настоящему-то, да барок, вишь, нет: все с караванами ушли. А от генерала велено нынче же, немедля, подарок доставить в Петербург. Ученые они, им виднее. Только, парень, по худому моему разуму, не так бы надо. Не так. Под Соликамском на самой на Каме этих кедров видимо-невидимо. Барки там сделать - прямо на барки высаживай деревья да вези. Скорей бы оно вышло, право. - Он снова с визгом засмеялся. - Ну, пойду. Прощай пока, молодуха, еще зайду попозже. Дело у меня такое… А ты, парень, ведь соврал мне, а?. - Приблизил лукаво сощуренные глаза к лицу Егора, любовался его смущением. - Соврал ты, право, соврал. Не из крепости идешь. Кабы из крепости, разве ты повстречал бы тот обоз с кедрами? Хи-хи-хи-хи!.. Ну, ничего, дело твое. Я в чужое не мешаюсь. Меня, парень, не бойся.
Ушел. Егора клонил сон… Он спросил хозяйку, можно ли остаться ночевать. "Подушку?" - спросила Лизавета и подала белую перовую подушку. Егор осмелел, попросил поесть чего-нибудь. Хозяйка охотно его накормила. Тогда Егор забрался на полати, свернул азямчик себе под голову - подушки он не взял - и заснул камнем.
Проснулся ночью. На полати летел дух мясного варева. Слышались поочередно два мужских голоса. Один гудел, другой сладко выпевал. "Хозяин пришел". Егор глянул сверху. Над корытцем с водой горела лучина. На столе стеклянный штоф, обгрызенные кости у деревянных тарелок. Дробинин беседовал с лялинским гостем. Хозяйка спала на широкой лавке. Егор стал слушать разговор.
- А восемь годов тому руда кончилась… - рассказывал лялинский. - Генерал приезжал, велел завод на стеклянный переделывать. Дули посуду, да плохая получалась, ломкая. Тогда генерал объявил: "Кто близ заводу руду вновь обыщет, то не токмо тот от заводских работ, но и дети его от службы рекрутской освобождены будут". Я отпросился руду искать. До того никогда на поисках не был, да понадеялся на счастье. И не зря пошел. Далеконько только, по Лобве-реке, на Высокой горе нашел медную руду. Показал штейгеру Лангу кусочки. Послали меня к генералу в крепость. Испытали руду. Генерал меня похвалил: "Молодец, Коптяков. А мои рудознатцы - пачкуны". Это его любимое слово было. Как на что разгневается - другого слова нет, а "пачкуны" - кричит.
- Знаю, - сказал хозяин. - Он и деревню одну так окрестил. Кержацкий выселок. Пришли к нему мужики, просят, чтобы утвердил землю за новоселами. А он: "Как называется?" - Названья-то еще и нету. "Ну, придумайте". Ему бумагу писать надо. Мужику, знаешь, думать долго. Вспотели и молчат. "Пачкуны вы, и деревня ваша пусть так называется".
- Блажной был немец. А теперешний - русский, да лютый какой.
- Татищев теперь. Всё крепости строит. У этого другая поговорка: "Мешкаледно!" Горячий, всё сразу да срыву… Ну и что, освободили тебя тогда от заводской работы?
- Как же! С год по вольному найму считался. А тут моя руда и кончилась. К тому времени припас я другое место, по Лобве же, Конжаковский рудник. Послал брата объявить, думал - и его от заводской работы освободят. Нет, руду разрабатывают, а брат в приписных крестьянах так и остался.
- А ты?
- Вишь, я рудоискателем числюсь. А какой я рудоискатель, - так, случаем на те жилы наткнулся. Скоро и конжаковская руда кончится, заводу, опять остановка, а меня, боюсь, пошлют в работы. Генерал другой, так, может, и закону перемена. Надо найти новое место. Вот и пришел к тебе, Андрей Трифоныч, - научи меня искать по-настоящему. Возьми с собой на поиск.
- Научить, говоришь?