* * *
Раньше всех утром встал Мосолов. Он вышел на берег Баранчи, оглянулся, вынул из кармана куски чумпинской руды и с ругательством бросил их в воду.
Потом подошел к первой избушке, разбудил спавшего там охотника и сказал:
- Эй, манси, нет ли у тебя продажных мехов? Куничка, может, какая завалялась?
Так он обошел все избушки, заставляя где лаской, где угрозой показывать ему оставшиеся с зимы шкурки пушных зверей.
Когда Ярцов вылез из избушки, Мосолов сидел на пеньке и запихивал в седельную сумку свою добычу.
- Не знаю толку в соболях да в лисицах, а в топорах да в тупицах, - лукаво подмигивая, сказал приказчик. - Чего-то такого заставили купить вогулишки. Надо же поездку оправдать, - взял.
Тронулись в путь. Опять началась пытка комарами. Чумпин шел впереди, обмахиваясь веткой.
- Ну и дорога! - сказал Ярцов. - Завод ставишь, а проезду нет. Как будешь по такой тропинке возить, например, горновой камень к доменному строению?
- Будет и дорога, Сергей Иваныч. Со временем. Еще до доменной кладки далеко.
Когда свернули на переправу, Чумпин показал рукой на север и сказал:
- А Кушва-река там, прямо, не надо сворачивать. Болот много. Бобры живут.
Ярцов спохватился, зашарил по карманам, в сумке.
- Где же камни? Образцы-то кушвинские. Я их забыл. Положил тогда в сумку, помню. Да, должно быть, вынул вечером, а нынче из головы вон. Нету в сумке.
- Ишь ты, грех какой! - Мосолов покачал головой. - Как на притчу - и я забыл, це-це-це.
Но Чумпин понял, о чем идет речь. Когда конь Мосолова, гремя подковами о гальку и вздымая фонтаны брызг, вступил в реку, манси придержал ярцовского коня за повод, достал из-за пазухи, и вручил шихтмейстеру новые образцы той же черной руды, нагретые его телом угловатые обломки. Ярцов, озабоченный предстоящей переправой вброд через быструю Баранчу, наскоро засунул камни в сумку и ухватился за гриву коня. Чумпин остался на этом берегу: за бродом дорога была прямая - на Синюю гору.
Громада Синей горы с тремя скалистыми вершинами, с каменными обрывами уже виднелась над лесом.
ШИПИШНЫЙ БУНТ
Егор не ждал Ярцова так скоро. И двух недель не ездил, а уж где-то на краю света - на самой Баранче - побывал. Вернулся Ярцов в жаркое утро. Егор только что встал - разленился без начальника.
- Мосолова еще нет? - были первые слова Ярцова, когда он вылезал из повозки. Егор ответил, что нет, не приезжал еще.
- Ну и ладно. Он на Баранче остался - дней на пять, говорил. Я сейчас спать лягу. Если Мосолов приедет, разбуди меня… Или нет, не надо. Не буди. Можно и завтра. Завтра буду рапорт писать. Послезавтра ты, Сунгуров, в город поедешь, рапорт отвезешь.
- А у нас новости какие, Сергей Иваныч! - говорил Егор, внося в избу пожитки шихтмейстера.
- Какие новости?.. Или нет, не говори сейчас. Сначала уж высплюсь. А то здешние новости… им всегда не рад, только сон испортишь. Не надо воды, Сунгуров, не надо; я умываться сейчас не буду.
Из сумки шихтмейстера посыпались черные камни.
- Это что такое, Сергей Иваныч? Руда?
- Где? Это? Да, вогульская какая-то. С какой-то, не помню, реки там.
Егор любовно рассматривал образцы.
- Сергей Иваныч! Это руда наилучшая. Я в Тагиле на руднике бывал, там на три разбора руду делят, так в самом первом разборе и то такой руды нет.
- Много ты понимаешь, Егор!.. Выгони-ка мух из горницы да окно завесь.
- А руду куда?
- Всё равно. Положи на полку или себе возьми. Ох, доехал я-таки, слава богу. Даже не верится, что дома.
В темной горнице, раздетый, под чистой прохладной простыней шихтмейстер блаженно вытянулся.
Егор закрыл дверь в горницу и присел к окну, разглядывать вогульские камни. Его больше всего занимала, как и Ярцова в избушке Ватина, их магнитная сила. Рудные крошки бородками топорщились на всех острых углах. Ни тряская дорога, ни падение на пол не оторвали этих бородок. Егор шевелил их кончиком гусиного пера - крошки меняли места, перескакивали одна к другой и не отрывались от камня. Егор принес большой гвоздь, приложил его шляпкой к камню - и гвоздь прирос.
- Сунгуров! - послышался вдруг крик шихтмейстера. - Иди сюда, школьник паршивый!
Егор вскочил, положил камни на полку и побежал в горницу.
- Балобан! - орал Ярцов. - Зачем говорил мне про новости, строка приказная? Я нарочно в Екатеринбург не заезжал, чтобы всякие неприятности на завтра отложить. А ты всё испортил, мне теперь не заснуть.
- Да я еще никаких новостей не говорил, - оправдывался Егор.
- Всё равно: сказал, что есть новости. Теперь поневоле думается. Ну, выкладывай скорей.
- У нас в Шайтанке бунт, - выпалил Егор очень весело.
- Бунт? Перекрестись, - какой бунт?
- Шипишный бунт, бабы называют. Он из-за шипишного цвета начался. Уж сегодня никто не работает.
Шихтмейстер сел на постели.
- Всё пропало, - сказал он мрачно. - Теперь ни за что не заснуть… Что ж ты сразу-то не доложил, дрянь? Ладно, ладно, не выкручивайся, говори дальше. Что за шипишный цвет?
- Когда Мосолов поехал с вами, он приказал, чтоб кунгурских мужиков поставили на работу шипишные цветы собирать. А то хлеба не велел давать. Другой работы никакой не было. Мужики вышли. Я видел - человек сто их ходит по горам, к брюху пестери привязаны. Рвут цветы, кидают в пестери самые только лепесточки. Сносят к приказчицкой избе, груды навалили. Сестра Мосолова, старая девка, их по солнышку разваливает, сушит. Правда, Сергей Иваныч, что сушеный шипишный цвет дорого стоит?
- Не знаю. Может быть. Ну?
- Из него, говорят, снадобья лечебные делают и помаду.
- Ну, ну, делают. Ты про бунт…
- Вот с того и бунт вышел. Кто-то из мастеровых посмеялся над кунгурскими, что-де бабью работу делаете, старой девке на помаду стараетесь. Работа не заводская - Мосолов для себя это выдумал, на продажу, видно. Еще день вышли мужики цвет собирать, - на третий не пошли. Им хлеба не дали. Лежат в таборе голодные день, другой. Кой-кто в Кунгур уехал. Которые по заводу пошли с разговорами. Потом испортилась плотина. То ли поломали ее. Кунгурские сели на плотине, не дают починять. Борисов - он за приказчика остался - послал плотинного мастера. "Непременно почини, а то дутья нет, домны остановятся. Убытки страшные". Плотинный говорит: "А если меня убьют?" Борисов обещал, что сам его убьет, если не починит. Тогда плотинный пошел. Ему голову проломили. Он ничего, даже смеется, говорит, что сам свалился, о брус голову расшиб. Только, кажется, помер он всё-таки. Борисов взял грудного ребенка своего на руки, пришел на плотину, стал на колени, объяснил, что без воды дутья нет, а без дутья домнам остановка. Мужики тогда позволили починить, ушли с плотины. Зато вчера в молотовых мастерских, в токарной, в кузнице, на пильной мельнице - везде рабочих увели. Кричат: "Мы семигривенные подушные отработали и четырехгривенный сбор отработали. Почто опять на страду посылают?" Такой слух есть, что приписным только тридцать шесть дней в году на заводы работать полагается, а остальное время - на себя…
- Враки это! - сказал Ярцов.
- Им объяснили, а они кричат, что тот указ давно есть, да только спрятан. Вот так и сегодня не работают, шумят.
- В крепость и в Ревду Демидовым доносили?
- Нет, нигде еще не знают. Борисов хочет, чтоб сначала работать начали. Да, может, и нельзя послать: кунгурские на дорогах дозорных поставили.
- Что же мне делать, Сунгуров, а? - жалобно спросил Ярцов. - Донесение послать в крепость или подождать Мосолова?
- Не знаю, Сергей Иваныч.
- Лучше подожду, а? Я, кажется, засну сейчас. Теперь знаю, в чем дело. И помочь всё равно нечем. Пусть Мосолов сам свою шипишную похлёбку расхлебывает. А ты иди посмотри, что там делается. Потом расскажешь.
Через минуту шихтмейстер уже храпел.
Но не прошло и часу, как Егор вбежал в избу и растолкал его:
- Сергей Иваныч! Приехал советник Хрущов. Сюда идет.
- Хрущов здесь? Давай скорей одеваться! Чорт его принес не вовремя. Егорушка, посмотри там в чемодане запасной парик! Да поворачивайся живее, собака!
Ботфорты никак не лезли на ноги. Пуговицы камзола не застегивались, две совсем оторвались. Но к приходу советника шихтмейстер успел кое-как привести себя в порядок.
Хрущов Андрей Федорович - помощник главного командира - такой же крутой и нетерпеливый начальник, как сам Татищев. Горные офицеры его иной раз даже больше боялись, чем Татищева. У Хрущова больше петербургского лоску и обидного высокомерия. Вежливым словечком так обидит, что всю жизнь не забудешь.
- Егор, поставь чернильницу, очини перо! - распоряжался Ярцов и всё выглядывал в окно. "Идет!" Отскочил от окна, сел, нагнулся над бумагой. Перо - в откинутой руке.
- Можно? - Пригнув у притолоки голову, вошел сорокалетний красавец Хрущов. Он поздоровался с Ярцовым по-столичному - за руку.
- Еду осматривать крепостцы наши, Гробовскую, Киргишанскую, Кленовскую - до самой Красноуфимской. У вас в заводе остановился коней покормить и жару переждать. Как раз полдороги до первой крепости, Разрешите, господин шихтмейстер, воспользоваться на час вашим гостеприимством. Кстати, расскажете, в каком состоянии завод.
- Я сейчас насчет обеда… - Ярцов устремился к дверям, хотя и не соображал еще, как ему за час изготовить обед и накормить такого важного гостя.
- Не надо, не надо, - остановил его Хрущов. - Вот только квасу бы… Найдется? А кое-что есть там у меня в экипаже, пошлите денщика. Это ваш денщик? Какой молодой!