* * *
Люди должны жить в страхе. Оттого и ретива пляска под виселицами. Человечество грабит, убивает, т. к. знает наверняка о случайности своего происхождения, бесполезности, кратковременности. Знает, но прикрывается Библией, философией, наукой. Но знает наверняка: нет у людей другого будущего, гармония в этом мире невозможна, человек не изменится никогда, потому что задуман так: убивать и грабить. Борьба и выживание - вот закон эволюции. Племена будут вести войны, чтобы победил сильнейший. Таково развитие. Мир на планете противоречит самой природе. Все это в нашей крови. Другим человек быть не может. Другого закона не дано.
Вот взять бы Леву, да отрезать ему палец и съесть у него на глазах. От ужаса он никому ничего не скажет, он просто сядет в поезд и уедет. Он не станет ходить и толковать: уехать или не уехать… рисоваться не станет, а бросится в поезд или пешком уйдет без оглядки! Он не сможет со мной находиться в одном городе. Так и человечество - как обезумевшее стадо, мчится, убегает, кричит, извивается, потому как ощущает, как некая сила преследует его, пожирая каждый день сотни тысяч людей - ничего себе палец!
* * *
опять послышалось, что на чердаке кто-то есть: ходит, переставляет мебель, даже послышалось, будто прочистил горло, выдвинул и с хлопком задвинул какой-то ящичек, хрустнула дверца шкафа (так у нас хрустела мебель в П., когда топили первые дни в октябре).
Не выдержал. Вышел проверить. В коридоре Стропилин за ухо тянул маленькое существо, сперва даже показалось карлика, обезьянку. Извинился - я обмер и пошел к себе, а потом вышел проверить, по лесенке: на чердаке пусто, совсем пусто, только стоят сундуки, и никого. Спускаюсь - Стропилин, мнется, тянет манжету, приносит робкие извинения, объясняет: это была его теща. Она "убежала". Мямлил, мялся, выясняется - он в чулане ее держит, а она вырвалась.
- Веревку, хитрая бестия, подточила чем-то. Теперь затянул крепким шнуром. Простите за неловкость! Это так нелепо! Так смешно! Она не в себе - за ней глаз да глаз. Такое неудобство для всех. - И шепотом добавил: - Не говорите фрау Метцер. Она не знает, что с нами теща.
- А разве она за нее с вас больше возьмет? Она же за комнаты берет.
- Все равно не говорите, пожалуйста. Я не сказал, когда вселялись, побоялся - больной человек, никто не знает, что на уме, - за вас неудобно-с.
- А я тут при чем?
- Вы все-таки поручились. Потому не сказал, побоялся, а теперь как-то неловко… post factum. Понимаете, как это выглядит? Как человеческая контрабанда!
- Так это она по чердаку шастает?
Он развел руками.
- А вы не слышали, как кто-то по чердаку ходит?
Он пожал плечами. Пошел. Он так говорил про тещу, словно не с ним все это, не про свою жизнь, а про соседа. А может, он жизнь воспринимает, как лунатик. Немудрено: был учитель и редактор журнала, а теперь никто.
Вот опять что-то грохнуло. Нет - на этот раз в дверь стучат.
Ребров отложил записи. Встал. Открыл: Стропилин. В костюме, с галстуком. Платок из карманчика. И надушен!
- Извините за беспокойство.
- Да ну что вы, никакого беспокойства, - угловатым жестом Ребров пригласил писателя войти. - Пожалуйста! Вы куда-то собрались?
- Нет, я к вам. Вы так не мерзнете?
- Нет, я привык.
- Холодно у вас. - И воздух понюхал.
- А у вас, все хорошо? Ничего не случилось?
- Случилось? Нет. То есть да. За этим и пришел.
Евгений Петрович порывисто сделал два шага, но не успел разогнаться, остановился перед полкой с книгами, обернулся вокруг своей оси, оглядываясь, куда бы сесть. Посмотрел на мольберт, прикусил губу.
- Простите за вторжение! Честное слово, я никоим образом не хотел прерывать вашей работы…
- Пустяки. Я и не работал вовсе. Только краски переводил. Чай, вино?
- От бокала вина не откажусь. - Стропилин сцепил и расцепил пальцы.
- Присаживайтесь в кресло. - Ребров схватил с кресла распахнутый том, поставил на полку. - Так что у вас случилось?
- Все-таки работали. - Стропилин покосился на стол: чернила поблескивали, тетрадь раскрыта - строки свежие…
- Это чепуха, - сказал Ребров, отодвигая подальше к окошку тетрадь, зажигая еще две свечи. - Для себя.
- Все мы это для себя… Извините, я хотел вас одну вещь спросить, - начал Евгений Петрович, - только не знаю, как начать…
- Да начните как-нибудь, - сказал Ребров, протягивая бокал вина. У Стропилина было напряженное лицо, он улыбался, но улыбка эта была натянутой, и ногой потряхивал.
- Благодарю, - пригубил. - Хм, крепкое!
- Да, хуторское.
- Тем лучше! Тем проще будет разогнаться с этой историей.
- Да что за история, Евгений Петрович?
- Попробую начать с того, что уже несколько лет я пытаюсь… Хм… Нет, не оттуда зашел… Мы недалеко от порта жили, как вы помните, - Ребров кивнул, - а там велись судостроительные работы. Шумно бывало, наш малыш часто просыпался, сильно кричал… Вот, особенно днем, если начинался скрежет или грохот в порту, он так кричал, что сердце сжималось. Я тогда сильно беспокоился, не может ли это отразиться на его душевном спокойствии? Ведь такие вещи могут сильно потревожить человека. Любого. Не только младенца.
Писатель взглянул на Реброва - Борис пожал плечами.
- А как вам у нас? - спросил художник. - Здесь вроде тихо.
- Тихо, спокойно.
- По ночам разве что вагоны ухают.
- Пустяки. А какие у вас открытки замечательные! Что это?
- Это Юрьев, ничего особенного. А у меня бессонница, все слышу, бой часов фрау Метцер считаю - сколько ударов до утра осталось… а вагоны бухают…
- Вагоны, часы - это музыка! Такое не сведет с ума.
- Нет, конечно, такое - нет.
- Вот-вот. Мир сводит людей с ума. Мир безумен, - тихо сказал Стропилин. Ребров насторожился, предчувствуя, что сейчас польется. - Вернее, мир населен безумцами. Оглядитесь, что творится. Мне давеча дохлую крысу подбросили.
- Как! - такого Борис никак не ожидал. - У нас?
- Да-да, у нас, в этом самом доме!
- Но как?
- Хотел бы я знать! Сижу, пишу. Вдруг слышу смех какой-то с улицы. В окно выглянул - никого. Опять пишу. Вдруг стук по стеклу и убежало. Я посмотрел в окно - пусто. Пишу, снова стук, стук. Вижу - повисло, болтается, стучит. Окно распахнул - крыса.
- Как?
- На веревке.
- С чердака?
- Наверное. Я не разглядывал. Дернул, сорвал, выбросил. Представляете, как я был взбешен! А если б жена моя нашла, что бы она сказала? Или малютка, что было бы, если бы он увидел… Это же… это…
- Так вы затем и выходили в коридор? На чердаке смотрели? Я не первый день слышу, как по чердаку ходят.
- Нет, не смотрел, - Стропилин покачал головой, и Борис заметил, что в глазах его было что-то детское. Обида, понял он. Как ребенок, которого наказали. - Как вы думаете, мог это Федоров сделать?
- Да вы что! Федоров - в последнюю очередь подумал бы на него! Нет, - отмахнулся Ребров, - он такой нерешительный человек. Да у него и со спиной что-то…
- С ногой, он был ранен в ногу.
- Вот видите, он бы не полез на чердак, у нас там лестница, видели какая? Не осилит.
- Да, вы правы. Тогда, наверное, это были ученики.
- Какие ученики?
- Мои ученики.
- Почему?
- Досаждали.
- Так вам и раньше приходилось сталкиваться с подобным?
- Нет. С подобным? Нет, что вы! Если бы я вообще слыхал когда-нибудь, что подобное бывает, заведено - шутка или розыгрыш, un true ridicule et bien inoffensif - я бы первым посмеялся! Того гляди, привык бы. К чему не привыкаешь! Но там, где я жил, такое было невозможно, там такой дом был… У Егорова… Там бы не осмелились.
- Так с чего вы взяли, что ваши ученики знают, где вы теперь живете? Вы ведь в школу больше не ходите.
- Могли на улице выследить.
- Ну, не знаю, странно это как-то. Кому надо? Что это за ученики такие? Зачем следить?
- Вот я вам и говорю - безумие, безумие кругом, начинаешь всех подозревать. Я с этим и пришел. Хотел это все написать, но так меня сильно взбудоражило, что решил: пойду и с вами поговорю, чтоб мы вместе с вами здраво рассудили. Потому что написать все что угодно можно, пока один сидишь и пишешь, знаете - крыса станет слоном, а облако - Везувием, я решил пойти и ваше мнение услышать.
- Это потому что я под рукой, тут рядом? Могли бы поговорить с кем-нибудь более компетентным. С господином Ристимяги, например. Он куда лучше знает местное население и нравы. Может, он вам сказал бы верней - случаются такие игры или нет.
- Я с ним поговорю. Спасибо за совет.
Выпили молча. Борис еще налил. Стропилин смотрел, как он наливает, смотрел и вдруг сказал:
- А я на вас сперва подумал.
- На меня?
- Потому и пришел. Понимаю, что не вы, а перестать думать на вас не могу. Как увидел вас на лестнице, так сразу и подумал, что вы это сделали.
- Уверяю вас, что это не я. Зачем мне вам крысу подсовывать?
- А зачем ее вообще подсовывать кому бы то ни было? Сами рассудите, зачем? И ладно бы я вам подсунул…
- Вы? Мне?
- Да. Вот если б я вам подсунул крысу, это было бы логично, - с довольным видом сказал писатель.
- С какой стати вам мне крысу подсовывать?
- От зависти.
- От какой? Чему завидовать?