- Заказы, конечно, бывают, - промямлил он, - я много рисую, - соврал он, прекрасно понимая, о каком портрете идет речь, начал ходить, говорить: - Знаете, бывают дни, когда так много всего в голове. Образы, образы… один на другой, и все мешается… Некоторые картины, кажется, закончил, а всего-то нарисовал в уме, понимаете? В уме. Представил картину так четко, что будто нарисовал, закончил… А потом ищешь эскиз или саму картину, а ее и нету, потому что только представил…
- Но тот портрет я сам видел! - возмущенно воскликнул Китаев. - Он был не в вашей голове, а наяву.
- Да, да. - Курил у окна художник. - Понимаю, что был… так сразу и не вспомнишь… Сейчас. Я посмотрю. - Неохотно полез в чулан.
- Этот?
- Нет.
- Может, вот этот?
- Нет, нет… Там было… в более ярких тонах…
- Ярких? Не этот?
- Да! Именно он! Чей это портрет?
- Ничей.
- Как ничей? Но ведь с кого-то этот человек нарисован?
- Нет, - слегка раздраженно сказал художник, - он ни с кого не нарисован. Я его выдумал. Такого человека нет.
- Как?! Неужели и так бывает?
- Да, а чего тут удивительного? Романисты выдумывают характеры, мешают людей, из семи одного лепят или типаж какой-нибудь общий для всех выводят. Думаете, нарисовать так нельзя?
- Не знаю. Я не писатель и не художник! Мне он нравится. Похож на моего брата.
Ребров потрогал кончик носа и сказал, что портрет не закончен. Придавил окурок в пепельнице.
- Вот и хорошо! Мне так даже больше нравится! - воскликнул Китаев. - И его я тоже беру.
- Незаконченный?
- Да, а что? Так даже жизненней. Жизнь судьбы обрывает, что там портрет! Сколько вы за все хотите?
- Все равно, - Борис махнул рукой.
- Ну, сколько вы обычно берете?
- Сколько дадите, столько и будет.
- Хорошо, - Китаев полез в карман, заодно достал овальный футляр с пленкой, поставил на стол, платок, записка, купюры - выгреб все на стол. Брезгливо отбрасывал от себя банкноты. Разбросав их по столу, решил, что мало, полез в портмоне.
Ребров смотрел на футляр с пленкой: ему чудовищно захотелось узнать, что в этот раз он наснимал, какие глупости, что там за люди… он сглотнул и погладил горло.
- Честно говоря, я передумал.
- Что передумали? Картины продавать передумали?
- Нет, я готов вам напечатать карточки тоже.
- Ах, вот как! Очень хорошо. А что случилось, если не секрет?
- С работой стало плохо. Мало заказов. В ателье не каждый день работаем. А в литографическом совсем ничего. Нужны деньги. Так что будет очень кстати.
- Понимаю, - вздохнул Китаев, - вот, - махнул рукой небрежно в сторону стола, - и тысяча марок сверху, идет?
- Да, конечно, - заволновался Борис, он никак не ожидал получить столько денег. - Не слишком ли?
- Слишком? Это смотря во сколько вы себя цените. Поверьте мне, на аукционе я выставлю ваши картины гораздо дороже, гораздо дороже! Так что берите и не раздумывайте. Да, и я хотел бы знать, что случилось. Почему вы не хотели печатать? Я, честно говоря, когда мне в отеле передали вашу записку, очень сильно смутился. Я шел к вам ругаться.
- Извините, - сказал художник, чувствуя, что сильно краснеет, - это связано с тем, чем вы занимаетесь…
- А чем я занимаюсь?
- Не знаю, но люди говорят…
- Вот видите! Вот видите! Не знаете, а люди говорят… Мало ли что говорят люди! Я вам говорил - я ничем таким не занимаюсь. Так удобней. Понимаете? Я отдавал в ателье. Пришли с обыском. Задавали вопросы. Сейчас сами знаете, за русскими плотно следят. ГПУ орудует и совпреды давят, тем более на здешних-то чиновников надавить - раз плюнуть. Да они и сами рады стараться, с прошлого декабря… Сами должны понимать, с прошлого декабря очень многое изменилось.
- М-да…
- Все хотят знать - не занимаемся ли чем? Не причастны ли? Кто-нибудь да причастен. Только не я. Я и большевики - это смешно! Но они у вас тут в Эстонии, кажется, недовольны чем угодно: с большевиками вы или против, - они вас арестуют. На всякий случай. От греха подальше. Крохотное государство, чудовищные опасения. Чем меньше зверек, тем больше трясется. Мирное соглашение есть мирное соглашение. Скажите спасибо, что всех не выслали. У меня, между прочим, французский паспорт. Меня так просто не вышлешь. А что на пленке дипломаты и министры, так у меня с ними дела. А какие, это никого не касается. Так вот, чтобы лишний раз не объяснять…
- Да, вы говорили.
- Но вы не поверили, вам нужно что-то еще. Если вас вдруг вызовут в полицию, так и скажите: делали фотокарточки для господина Китаева, и дайте мой рижский адрес.
- Хорошо. Ладно, - задвигался Борис, упаковывать картину. Бумаги, веревки…
- Что? Уже выгоняете? Сейчас дождь пойдет. Неужели выгоните?
Ребров посмотрел в окно. Было светло, дождь и не намечался, но у него потемнело в глазах, он поверил, что верно сейчас грянет гром, и вдруг услышал, как предлагает Китаеву выпить вина.
- Давайте, - равнодушно сказал гость.
- Домашнее, эстонское, с хутора мужик возит и хлеб, и овощи, немка у него покупает сразу мешками, и жильцы заодно.
- Все равно, - буркнул Китаев, усаживаясь в кресло. Он был доволен этой маленькой встряской, в голове мелькнуло, что спать будет хорошо.
Борис наполнил стаканы.
- Поверьте мне, ничем вы не рискуете, - продолжал Китаев менее энергично, он потягивал вино, плавно успокаиваясь. - Это вы от скуки придумываете себе детектив, потому что все гораздо проще - жизнь штука плоская. Человек живет и думает, что в жизни его будет когда-нибудь большая любовь, обязательно приключение, завязка, кульминация и красивый конец. Всякий о себе думает, уж он-то чего-нибудь да стоит, каждый воображает себя героем романа, думает, что не наступил в моей жизни тот самый час, высшая степень развития сюжета впереди, меня еще что-то там ждет - высокое, великое… Олимп! Но вдруг человека хватил удар, потянул шнурок на ботинке - и удар! Или еще смешней - подавился рыбной костью, обычная инфекция - пьяный хирург и - помер, ни тебе кульминации, ни большой любви, ничего! Гроб вместо Олимпа, обычный деревянный, суковатый. La vie n’est pas un roman. Вы, кстати, что-то писали. Должны понимать. - Он постучал пальцем по кипе журналов. - Как, печатают?
Борис неопределенно пожал плечами.
- Я возьму парочку журналов почитать?
- Берите. Только романов там нет.
Китаев сидел и листал журналы, читал оглавления, бормотал имена вслух:
- Зуров… кто такой этот Зуров?
- Он немного о войне писал.
- Служил?
- Кажется.
- А кто такой Симкин?
- Он пишет о Печорах, очерки.
- А стихов-то, стихов!
- Да, стихов много пишут. Еще вина?
- Да.
Художник пополнил стаканы. Китаев распахнул портсигар, закурили. Некоторое время пили молча. Китаев наблюдал за молодым человеком. Его сковала странная грусть. Сигарета в руке художника дрожала, и дымок завивался.
- Так что у вас с документами? - спросил Китаев наконец.
- Ничего, - сбил пепел. - Как все… Нансеновский паспорт.
- Как все… С этим далеко не уедешь. Хотите, попробую узнать насчет настоящего паспорта?
- Если вас не затруднит.
- Не затруднит. - Китаев резко захлопнул журнал, глянул в сторону окна. - Ну что, небо светлеет, пожалуй, пойду.
Встал. Ребров тоже поднялся, качнулся.
- Держитесь! - Борис ощутил, как его подхватили крепкие руки, потянули, усадили. - Какой вы худой. Быстро напились. Раз-два и готово. Это от недоедания. Сходите теперь же, покушайте. Я журналы беру почитать. Вам их вернут.
- Возвращать не надо. Берите так.
Дверь хлопнула. Внутри все погасло. Он закрыл глаза.
Скука… От скуки ходит и изображает что-то. И мне денег дает от скуки. Там могли быть, конечно, непонятные гуманистические идеи, в которых сам он запутался. Что-нибудь придумал себе. Атрофированная филантропия зажравшегося аристократа. Воображает себя Мамонтовым.
На минуту уснул. Снова стучат. Вскочил.
- Лева! - обрадовался он.
- Промок до нитки! - объявил тот вместо приветствия, шарил глазами, не зная куда деть изодранный зонт. - Но это чепуха! Ха-ха-ха!
Борис тоже засмеялся. Ему мгновенно захотелось обнять друга, рассказать что-нибудь. В голове все мешалось. Сколько всего там было! Круговерть! Он наполнил стаканы.
- Мало того что промок, - посмеивался над собой Лева, - так еще и собака чуть не покусала. Представляешь! Иду - бросается волкодав, отбиваюсь - зонт в клочья! И тут дождь. Промок, продрог и занемог. Ха-ха-ха!
Засмеялись.
- Вот, выпей! - предложил Борис. - И давай я затоплю, что ли…
- Лучше себе тоже налей! Выпьем!
- Да, да, налью, вина много…
- И свечи, зажги свечей побольше! Мрачновато у тебя.
- Да, да, - приговаривал Ребров, шурша спичками. - Свечей побольше. Чтоб празднично на душе стало!
Свечи неохотно выпускали лепестки. В воздухе поплыли дымки.
- Ну, прозит!
Выпили.
- Так был все-таки дождь? - спросил Борис.
- И до сих пор идет. - Лева сел в кресло. Борис пополнил стаканы. - Ты что, не видишь? Да у тебя окно паутиной заросло. Еще б ты видел!
- Опять засмеялись. Выпили. Свечи добавили веселья в глазах Левы. Кокаин, вдруг подумал Ребров. - Так лил… так хлестал из всех труб… Только ноги, кажется, и сухие! - Лева вытянул ноги, показывая дорогие английские ботинки.
- Купил-таки?