Два дня спустя Готтесман уже работал со мной. На эту работу его направил тот же кособокий.
- Вот те раз! Не узнаешь?
- Нет, погоди…
- Мы расстались в Молодечно.
- Даниил Пойтек! Ты?.. Да тебя от русского мужика не отличишь!
- Не даром же я побывал в плену! А ты что поделывал с тех пор, как мы не видались?
- В тюрьме сидел, потом был интернирован.
- Молодец! - кивнул головой Пойтек и поправил на лбу огромную папаху. - А вот… адреса хорошего не знаешь?
- Адреса?
- Вот именно. Какой-нибудь хороший адресок. Не понимаешь, что ли?
- Ну, как не понять? Знаю, знаю! Поведу. Обожди только. Как бы это сделать? Ну, ладно. На службе пробуду еще с полчаса, а потом до завтрашнего полудня я свободен. Сядь или приляг на полчаса, а потом вместе пойдем в город.
- Ладно. Через полчаса зайду за тобой, а пока осмотрюсь немного.
Пойтека я в тот же вечер свел с Отто, кособоким товарищем. От него же я узнал, что Гюлай уехал домой.
- В этой плетеной корзине не хлеб, а листовки. Никто, кроме тебя и Готтесмана, не должен до них дотрагиваться. Господа из Национального совета скрыли телеграмму, посланную венгерским рабочим председателем Российской советской республики, товарищем Свердловым, и мы должны позаботиться, чтобы сообщение русских товарищей не осталось в тайне. В твою задачу входит прятать в каждом поезде, отправляющемся за солдатами, под скамейками и на полках по нескольку листовок, а кроме того раздавать по листку солдатам, которые ругаются, даже наевшись вдоволь, - но только таким! Делай вид, будто распространяешь их по распоряжению Национального совета. Будь осторожен. Глупо будет, если сразу же попадешься. Понял?
- Понял.
Большая корзина быстро опустела. Доставили другую. Ту я тоже опорожнил. Когда я не работал, работал Готтесман, я снова сменял его, так что один из нас безотлучно находился на вокзале. На третий день меня поймали с поличным и отвели к коменданту станции. Обер-лейтенант некоторое время орал на меня, а потом передал меня двум солдатам, приказав им доставить меня к коменданту. Солдаты, как только мы вышли на улицу, отпустили меня на все четыре стороны. Прежде чем с ними расстаться, я рассказал им о телеграмме товарища Свердлова.
- Вот, значит, за что он, мерзавец, тебя арестовать хотел! Где бы нам раздобыть несколько сот штук этого листка? Я раздам их так, что сам господь бог не поймает!
- Запиши, куда тебе их прислать, я пришлю.
Я пошел прямо к Отто, который в тот же день отправил меня на родину. Там я должен был явиться к Гюлаю.
Я ехал на крыше вагона - другого места не было.
Рядом со мной лежали крестьянские парни из Берегсасского округа.
Они уже две недели как были в пути. Две недели - не малый срок, и они почти успели позабыть о войне. Ни словом не вспоминали они того, что было, а все время говорили о том, что будут делать: будут делить землю.
- Не даром страдали, брат!
- Земля… Земля!..
- Поговаривают, будто революция каждому солдату по триста шестьдесят крон принесет.
- И лошадь с плугом…
- Военное пособие тоже получу с волостного писаря, будь покоен… Больше ведь украл, мерзавец, чем выдал! А когда я во время побывки пошел за деньгами, так он натравил на меня жандарма!.. Ну, погоди. Теперь поди-ка посмей натравить на меня жандарма!..
Когда кто-нибудь начинал испытывать голод, то слезал на станции и в фуражке приносил пищу.
Вино нам давали только тайком: Национальный совет запретил нам пить вино. Помимо еды нас оделяли цветами и еловыми ветками. Все мы были разукрашены, как лошади в свадебной процессии.
Дорога, на которую при других условиях ушло бы меньше суток, продолжалась теперь полтора дня. Был уже вечер, когда мы, наконец, доехали. Я страшно устал. Холодный ветер докрасна нахлестал мне лицо и руки. Раньше чем отправиться к Гюлаю, я разыскал мать.
За год нашей разлуки она постарела на десять лет. Волосы ее были совершенно белы, все лицо в морщинах, спина сгорблена, и все тело как будто съежилось.
- Сынок мой милый!
Увидав меня, она так расплакалась, словно ей сообщили о моей смерти.
- Вином пои парня, а не соленой водицей, - сказал ей мой дядя. - Пей, ешь, Петр. Отдохни, наконец. Достаточно намучился.
- Товарищ Немеш - правительственный комиссар округа, - рассказал мне дядя, когда я, соскоблив с себя грязь, сел со всеми за стол. - Я тоже состою членом городского национального совета социал-демократической партии.
- А вы, дядя, разве социал-демократ? - спросил я с удивлением.
- Ну, конечно! Сызмальства сочувствовал народу, так неужто же я покину его теперь, когда дельные люди особенно нужны! Ведь никогда еще несчастная Венгрия не была в такой беде, как сейчас. Чехи, румыны и всякая собака норовит укусить нас, да еще у нас же дома! А народ не понимает великих событий, не понимает, что такое революция. Рабочий не хочет работать, а требует повышения платы; когда же ему в этом отказывают, то он не скупится на угрозы. Мужик грабит, поджигает. Как раз сегодня получено сообщение, что в Добоше мерзавцы разграбили дом арендатора имения, вино выпили, скот угнали; еще хорошо, что его самого не убили! Товарищ Немеш послал в Добош отряд жандармов, но народ до того рассвирепел, что даже при помощи штыков с трудом удалось восстановить порядок. Здесь, в городе, порядок поддерживает национальная гвардия. Тебе тоже придется вступить в нее. Мы подумываем также и о том, чтобы сорганизовать гражданскую гвардию. Товарищ Немеш понимает, что необходимо располагать надежной вооруженной силой, но к сожалению у него связаны руки. Товарищ его… капитан Тельдеши задумал организовать сионистскую гвардию. Еврейские арендаторы за два дня собрали на жалованье, содержание и знамя сто тысяч крон, но нашлись всего двое бывших офицеров, которые согласились стать сионистами, и таким образом ничего из этого не вышло. Чертовски трудные времена, парень!
Рано утром я отправился к Гюлаю, - вернее сказать, это я думал, что 8 часов утра - еще раннее утро, у Гюлая же в этот же час все давно были на ногах. Во дворе стояло несколько крестьянских подвод, а в комнате у Гюлая я застал целое сборище. В совещании участвовало человек десять-двенадцать - железнодорожники, рабочие кирпичного завода, крестьяне. Комната тонула в облаках табачного дыма - по всему видно было, что товарищи уже давно собрались. Рядом с Гюлаем сидел старик Гюбхен, у которого я когда-то работал учеником.
- Ты приехал как нельзя более кстати, - были первые слова Гюлая. - Можешь сегодня же приступить к работе. Тебе придется съездить в Намень, дадим тебе подводу. С тобой поедет дядя Кенереш, который по дороге расскажет все, что тебе необходимо знать. Имей в виду, что тебе придется быть очень и очень осторожным, потому что жандармы Немеша шутить не любят. Вчера в деревне Тарпе они до полусмерти избили Гайдоша. Помнишь Гайдоша?
- Еще бы! Он ведь живет у нас во дворе. В свое время он меня определил в железнодорожные мастерские.
- Ну, да, помню… Он же тебя и вовлек в движение. Ну, словом, его вчера избили до полусмерти в Тарпе. Ему придется много месяцев пролежать, и еще хорошо будет, если он не останется на всю жизнь калекой.
- Надо быть начеку, - сказал Гюлаю старик Гюбхен, - Немеш способен на всякую подлость. Может быть, не следовало бы посылать Петра, пока он не ознакомится основательно с условиями.
- Ну, он не младенец, чтобы ограждать его от малейшего ветерка, он за себя постоять сумеет. К тому же нам в Намень послать больше некого. Ты пойдешь на собрание железнодорожников. Дудаш отправится на кирпичный завод, мне придется пойти в Тарпу, товарищи, - к себе в деревню, кото же в Намень? Должен был поехать Гайдош. Теперь же лучше Петра не сыщешь: он родился в Намени, отец его служил батраком у Сигизмунда Брауна, - парень он с головой, словом… Согласен ты ехать в Намень?
- Согласен. А что там делать?
- Будешь говорить на сходке. Надо разъяснить народу, что ему нечего ждать земли от правительства. Земля здесь, под руками… Чего тут ждать? Надо забирать ее! Читал телеграмму русских товарищей?
- Читал.
- И об этом расскажешь. И все, что знаешь о России. Несколько слов скажешь про волостного писаря. В Намени писарем все еще тот старый жулик, который натравил жандармов на твоего отца. Понял?
- Понял.
- Ну, ладно. Значит, дядя Кенереш, можете пуститься в путь. Не беда, если приедете раньше, чем соберется народ. Будет очень полезно, если Петр немного осмотрится до собрания.
- Ну, пошли!
- Дядя Михаил, вы все еще служите у Сигизмунда Брауна? - спросил я старика, когда подвода тронулась.
- Да, у него, - ответил старик и замолчал, словно сдерживая брань, готовую сорваться с языка. - На его харчах не очень-то разжиреешь. Давно бросил бы Намень, но куда я пойду? В Намени вся земля принадлежит Сигизмунду Брауну, в Тарпе - Мандлю, а дальше - все владения графов Шенборн, которые обращаются с батраками еще похуже Сигизмунда Брауна. Куда же мне пойти?
- А Иосиф тоже работает у Сигизмунда Брауна?
- Иосиф? А ты еще помнишь Иосифа?
- Как не помнить! Ведь мы с ним однолетки. Помню, как вместе разбили окно в амбаре, управляющий еще тогда нам здорово всыпал. Помню также, как Иосиф свалился в ручей. А дома он?
Старик опустил голову.