Десятым номером трамвая быстро добрались до дома Надежды. Теперь сомнения начали мучить и ее. Зачем ей всё это нужно, вечно что-нибудь отчебучит, любимое Доркино словечко. Жила себе, как могла, а я сорвала её с места, не такая уж она и одинокая, сколько подружек. Никогда раньше не обращала внимания, что такие девчушки водят трамваи и не боятся, а вон, за рулём грузовика, тоже локоток совсем детский, ещё ругается, как грузчик в порту. Бедные девчонки, их мальчишек выбила война, и наших мужчин тоже, одни бабы, куда ни глянь, вкалывают, как проклятые, булыжники на мостовых укладывают. Может, хоть одной помогу. Теперь я за неё в ответе. Как права была моя мама, она всегда меня укоряла, мои благородные порывы меня же и погубят. Лежала бы сейчас у Дорки на топчане, горя не знала. Правильная поговорка: дурная голова ногам покоя не даёт.
У нее не Бог весть какие хоромы, коммуналка, десять комнат, стеклянный коридор, есть уборная, но туда по утрам не пробиться, она обычно на ведро ходит, а потом выносит. Вода, свет, это есть, но отопление печное, а у нее ни угля, ни дров давно нет, и сарай на двоих с соседкой, а она с ней не разговаривает. Еще раз надо предупредить, чтобы не было липших разговоров: Наденька - моя племянница, двоюродная, лишнего пусть не болтает и называет тётей Надей. Ни с кем объясняться не буду, только бабе Насте скажу, а там весь двор уже знать будет.
Так и поступила, открыла дверь в свою комнату, впустила девушку, а сама к бабе Насте. Та обычно лежала на кровати напротив двери, всегда держала ее открытой, не дай Бог чего-нибудь пропустит, не услышит, кто с кем о чём толкует. Удивительно, как это Надежда незаметно прошмыгнула мимо нее, видно, задремала.
- Никак перелётная птичка с весной вернулась, - улыбаясь беззубым ртом, засуетилась старуха. - Какими судьбами? Я в магазин к тебе заходила, не застала, в другой неужто перешла? Весточку никогда не пошлешь бабе Насте, а я здесь, между прочим, оборону твоей комнаты держу, охотников много, если бы не я, была бы тебе давно заказана сюда дорожка. Никак замуж выскочила?
- Таких, как я, уже не берут, молоденьких уйма. Это вам, - Надежда сунула под подушку бабе Насте свёрток.
- Не поверю, чтобы тебя не взяли. Ещё как возьмут!
Женщины, обнявшись, засмеялись. Старуха уважала Надежду, не то что эти все поблядушки, жадные, злые, малообразованные дуры.
- Проверить комнату пришла? Та не бойся, пока я жива, никто к ней близко не подойдёт. Как здоровье?
- Да так, как когда, местами, ногами мучаюсь. А вы?
- Скриплю потихонечку, воюю с этими засранками. Чуешь, вонь какая, а? Ссать им западло бегать во двор. Воды ж нет, наверх не поступает, снизу не натаскаешься. Хоть бы забили совсем сральник, дверь в коридор не открыть, задохнуться можно.
- Тётя Настя, керосинчику не найдётся, с отдачей, конечно.
- А если и не с отдачей, для тебя отказа никогда не будет. Или ты думаешь, я забуду твоё добро? Баба Настя никогда добро не забывает. А зачем тебе? Ты ж, наверное, опять на одну ночь, сейчас вскипячу чайник, угощу вареньицем. Какое хочешь, есть вишневое, яблочное.
- Племянница ко мне приехала, поживет у меня, сколько получится. В общежитии у них на кроватях по сменам спят, всем места нет. Мне неудобно отказать. После работы отдохнуть негде, а она еще в институт поступать надумала.
- Едут и едут отовсюду, только Одессу им подавай, а она ж не резиновая. А племянница по батюшке или по матери?
- Сама толком разобраться не могу. Двоюродная какая-то, маминого брата внучка, кто она мне? Говорит, назвали в честь меня, я один раз её мать видела, ещё девчонкой.
Надежда покраснела, полвека прожила, а врать так и не научилась.
Баба Настя одобрила: ну и хорошо, хватит, Надежда, вольным казаком быть, за девкой глаз да глаз нужен. Она велела Надежде идти к себе, своими делами заниматься, позовет, как воды нагреет, наверное, здорово племянница провонялась в этом общежитии.
- Что бы я без вас делала? - Надежда обняла старуху и поцеловала в порозовевшую щеку.
Всё прошло как нельзя лучше, старухе племянница понравилась: скромная девушка, учиться собирается, не финтифлюшка какая-то. Утром пораньше уехали на работу Надежда на бумажке записала фамилию и год рождения своей новой родственницы. Дорке пока не призналась, что приютила девчонку. Наврала, что комната такая грязная, надо окна помыть, моль летает всюду, и соседи ропщут, мол, не живёт, только комнату зря занимает. Покрутится там немного, пусть успокоятся, всё равно Вовки нет.
Дорка после работы места себе не находила, одна в пустой комнате, без дела. Как-то, возвращаясь из парикмахерской, куда снесла несколько кусков мыла "Красная Москва", услышала в Городском саду, в летнем кинотеатре выступление Утёсова. Пристроилась в самом дальнем углу, на их с Надей любимой скамейке. На следующий день опять пошла и стала каждый вечер ходить в Городской сад, как на работу. Свободные места не всегда были, тогда лишних от ворот отгоняла милиция. Но Дорка знала один секрет: сцена отражалась в окнах здания напротив, а слышно было везде.
Каждый выходной теперь она ездила к сыну, он вырос, загорел, приняли в пионеры. Вовчик в санатории подружился с девочкой. Аллочка была круглой сиротой, мать погибла, а её достали из-под развалин, правую ручку ампутировать пришлось, раздробило. Сначала Дорка приняла её за мальчика, все дети одинаково были обриты наголо - и мальчики, и девочки. Но потом она увидела её в пионерской форме в юбочке. У нее сердце сжималось, когда она наблюдала через забор, как Аллочка бегает и играет с другими ребятами, ее толкают, вырывают мяч, не считаются ни с чем... Дорка пыталась Вовчику внушить уступить девочке, не обижать её, но он только отмахивался: она сама кого хочешь обидит, смотри, как ловко одной рукой орудует и бьёт ногой так сильно.
С Надькой Дорка теперь общалась только на работе, она уже не сомневалась, что подруга опять завела новый роман, не устояла перед очередным кавалером. Обедали в Надькином подвале, пока ели, рассказывали разные истории. Дорка все больше о санатории, о Вовчике, об этой девочке-инвалидке. Надежда как-то в порыве высказалась, если бы она была помоложе и здорова, обязательно удочерила бы девчонку. Что ждёт бедных сироток? Детский дом, а там не приведи господи. Однажды после очередного обеда Вера Борисовна позвала Дорку к себе в кабинет и попросила не упоминать при Любови Николаевне об Аллочке. Видела, как она реагирует? Сердечные капли пьёт. Что душу рвать, всем не поможешь. Дорка после этого даже о Вовчике не заикалась. Чаще вспоминала бабу Катю, она первая заметила, что Вовчика сглазили. А они с Надькой хихикали - может, и сглазили, кто его знает, что теперь говорить, дай Бог, эта зараза отстанет от её дитя.
Надька нервная какая-то стала, измотанная, шутка ли, каждый день мотаться на нескольких трамваях туда и обратно, и общаться меньше со всеми стала. Дорка перестала обращать на неё внимание, так, поздороваются и всё, насилу мил не будешь. Посмотрим, как она запоёт, когда осень придёт, а зима? А может, она от Вовчика заразиться боится? Нет, если бы так, то не обцеловывала бы всего при встрече. Опять влюбилась, дура, опять на всех чертей похожа, похудела. Какие бабы дуры, а вот ей, Дорке, никакой мужик не нужен, хоть растакой-золотой. Перед глазами возникло лицо Алексея Михайловича, как он дышал и смотрел на неё, так близко, она слышала биение его сердца, его прерывистое дыхание. Дорка свернулась калачиком на своей холостяцкой кровати лицом к стенке и горько заплакала.
Вечером следующего дня снова она собралась в Городской сад. Чей сегодня концерт не знала, всё равно, лишь бы дома одной не сидеть, со своими горькими думами. У парадной встретилась с Валентиной, она шла со старшей дочкой Ленкой. Обе разодетые, как в Одессе говорят, "в пух и прах", а уж о благоухании и говорить нечего. В их парфюмерном отделе и то меньше пахнет, чем от этих...
- Далеко? - без "здрасте" спросила Валентина, оглядывая соседку с ног до головы. Вроде и в магазине работает, а ходит, как чумычка, помылась бы, за версту прёт и ноги грязные в порванных шлёпках, халат засаленный. - Ты хоть бы предупредила когда-нибудь, что в магазин привезли, жалко, что ли? Сама-то чуть что к Ивану за помощью бежишь. Делай после этого людям добро.
Под ручку с Ленкой обогнали Дорку, оставив после себя шлейф запахов из пудры и духов. Дорка остановилась. Действительно, что это она в таком виде попёрла в самый центр, где такая разодетая публика, а она даже ноги не помыла, как забрызгала в магазине, моя полы, так и пошла. Недаром ей уже милостыню стали подавать. Их с Надькой любимую скамейку убрали, отгородили часть сада под летний ресторан, столики поставили, люди за ними шашлыки едят Дорка, слушая концерт Штепселя и Тарапуньки, облокотилась на заборчик, ее окликнул какой-то чучмек, изрядно подвыпивший, и протянул большой чебурек, попросив подальше отойти от его столика. Она брезгливо отвернулась и завернула на улицу Ласточкина, там похуже, но тоже всё слышно. Может, оттого, что не смотрю за собой, и Надька ушла, ругала она сама себя, и Вовка стесняется, когда приезжаю, схватит гостинцы и тикать. Что бы подумала ее свекровь, а баба Катя? Такую бы взбучку устроили, мало не показалось.