Вовчика старушки с боем увели на улицу; чтобы не мешал. Надежда рассказана, что во время учета обнаружилась недостача, пересортица. Дорке ни о чем это не говорило. Она только поняла, что Семен Осипович зачислил в магазин свою жену, ее брата, они в нем никогда не работали, только деньги получали. Директора арестовали, заместителя тоже, и еще двух продавщиц, остальных перевели в другие магазины. "Осталась лишь я, - продолжала Надя, - у меня все было в порядке, и Наташка из хозяйственного. О тебе, Дора, никто не говорил, ты ведь в штате не числилась. Теперь у нас новый директор, демобилизованный. Ты загляни, может, тебя возьмет. Сейчас, правда, работает одна, выпивоха, от нее все время пахнет, целый день грязной тряпкой трет пол, больше ничего, не то что ты! Таскала, на рынок бегала, и за чистотой следила, и нам помогала".
Дорка придвинула ей чай. Надя с удовольствием выпила. "Ох, какой ароматный, с чем он?" - "С листиками, тут и шиповник, вишня, сморода, старушки с Вовчиком насобирали".
- Директор солдафон полный, - грея руки о стакан, говорила Надежда, - но так вроде справедливый и честный. Только ни черта в торговле не соображает, зато командует, психует, если что не так, и, как попка, повторяет: партия послала его поднимать советскую торговлю на высокий уровень.
- Нет, раз военный - не пойду, с одним уже имела дело.
Дорка с содроганием вспомнила, как еле унесла ноги от фабричного кадровика.
- Дор, а что, бабки у тебя живут?
- Да, - неохотно ответила Дорка. - Соседи вернулись из эвакуации, им некуда деваться. Они хорошие, одинокие, мне с ними лучше, за Вовчиком есть кому приглядеть.
- Ладно, мне пора, если что узнаю, обязательно сообщу.
Екатерина Ивановна нашла все-таки Дорке подработку; по соседству с домом открылась новая парикмахерская, вечером там нужно было прибираться. Ее опять взяли без оформления документов, зато каждый вечер живая копейка, так называла Екатерина Ивановна Доркины заработки.
А поутру Дорку ждали несколько клиенток. Одна из них была ранней пташкой, с ней нужно было ходить на Привоз. Хозяйка выбирала все самое лучшее, дорогое. В обеих кошелках уже не было места, а она не унималась. Неподъемные сумки тащить тяжело, ныли руки, болела спина, но все равно Дорка больше любила у нее работать, эта все покупала сама и к ней не имела никаких претензий.
А вот вторая клиентка просыпалась лишь к полудню и еще долго не открывала дверь. Дорке вручались деньги и список. Она сама решала, что брать, торговалась, чтобы подешевле, а еще нужно было записать, сколько чего и по какой цене приобретено, и отчитаться за каждую копейку. Вокруг шмыгали воришки, особенно Дорка побаивалась подростков-босяков, того и гляди, сумку упрут или что-нибудь из нее выхватят. После рынка она торопилась в лавку за керосином, а напоследок мыча полы. Домой прибегала, запыхавшись, и почти туг же спешила во вторую смену в свою перукарню. Надюша стала в обеденный перерыв заглядывать к ним. Старушки поили чайком эту одинокую, потерявшую семью и детей женщину, укладывали на диван, пусть полежит, ноги отдохнут - стоять целый день за прилавком с такими венами...
Екатерина Ивановна с сестрой и Вовчиком с утра в бывшем имении графа Потоцкого собирали травки, сушили, перетирали, коммуналка пропахла настоями. Весь двор бегал к ним со своими хворобами. Сестры никому не отказывали, лечили, как умели. Здесь уже Елизавета Ивановна была непререкаемым авторитетом, могла лучше врача диагноз поставить, любую мазь изготовить. Все-таки почти полсотни лет помощником фармацевта в аптеке Гаевского отработала.
Елизавета Ивановна, едва Надюша объявлялась, делала ей примочки на ноги, а Вовчик перед ней выступал: то стишок, заученный с вечера, прочитает наизусть, то споет. Она никогда не забывала принести ему гостинцы, целовала и прижимала к себе так крепко, что он даже начинал сопротивляться. У этих добрых людей Надежда отдыхала душой, оттаивала сердцем и немного забывалась; с бабулями у нее появились секреты, Дорка не вникала в них, только удивлялась: то вдруг туфли ей купили, то кофту. От нее утаивали, что Надежда приносит из магазина разный дефицит - босоножки, отрез или еще какое-нибудь барахло, а Екатерина Ивановна тут же несется на базар и перепродает. Но все равно денег катастрофически не хватало. На Доркино пальто страшно было смотреть, оно просто расползаюсь от старости по швам, выгоревшие плечи и грудь, а воротник... Старая, еще Нины Андреевны, куница полностью облезла и смахивала на лишайную кошку. Дорка не обращала на это внимания, однако старушки не могли смириться. По улицам ходили разодетые с толкучки дамочки с чернобурками на плечах, в шляпках с перышками, а на их Дорочку страшно смотреть. Только Вовчик, благодаря Надюше, выглядел прилично. Екатерину Ивановну, когда она появлялась с ним, принимали за бедную няню, выгуливавшую богатенького барчука.
Время летело незаметно. Сегодня Дорка пришла из парикмахерской позже обычного, в комнате было темно, старушки всегда при ее появлении суетились, старались помочь ей раздеться, умыться, чтобы их бедная девочка поскорее покушала.
- Что вы сидите в темноте?
- Тише, Вовчика разбудишь.
- А баба Лиза где?
- Садись, Дорочка. Нет нашей Лизоньки больше.
- Как нет, а где она?
Екатерина Ивановна уткнулась в подушку, заплакала.
- На улице умерла. Мы в горсаду гуляли, а Лизонька на лавочке сидела, да так на ней и уснула. "Скорая" ее забрана. Ты не волнуйся, пусть государство хоть на смерть потратится. Я все сделала, как надо. И паспорте ней оставила, и записочка в ридикюле у нее.
- Что вы, так нельзя. Мы похороним ее по-человечески, как положено.
- Спасибо, голуба ты моя, похоронят Лизоньку, и гроб у нее будет. Я знаю кладбище, мы потом с тобой сходим. Давай спать. Все устроится.
Лето 46-го выдалось в Одессе необыкновенно жарким. Тяжелый воздух неподвижно обволакивал тело города. Баба Катя с Вовчиком пораньше вышли на Софиевскую, слегка продуваемую сквознячком с Пересыпи и моря. Уже был полдень, а Дорка все не появлялась. Вдруг Вовчик увидел мать, побежал навстречу она поймала его на руки, прижала к груди. Старушка ничего не спросила, только засеменила за ними мелкими шажками.
- Дора, господи, что случилось, скорее домой?
Дорка грязная, растрепанная, колено разбито, платье лопнуло сзади, и застиранный штопанный ее лифчик с разными пуговицами, как печать бедности, резанул сердце старушки. Дорка обмылась, переоделась в халат, оставшийся от работы в магазине, и прилегла. Находиться в комнате было невозможно, пекло выгнало их опять на улицу. Сегодня понедельник, магазин закрыт, у Надежды выходной, в этот день она ездила к себе, боялась потерять свою комнату на Ближних мельницах. Соседям объясняла, что живет у племянницы, там ребенок, бабушка, они и рады были, даже Надькин стол на кухне прихватили. И еще в выходной Надька навещала после обеда второе городское кладбище по Черноморской дороге, убирала могилки и вслух все рассказывала им о Вовчике. Никто ее не перебивал, только деревья чумаки шелестели своими пыльными листьями: да-да, да-да...
Вечером она лежала на своей прохладной кровати и радовалась, что с утра на работу, ее ждут на Софиевской. Утром у магазина она встретила Екатерину Ивановну. Старушка сбивчиво рассказала, как на Дорку напали бандюки, они следили за ней с самого Привоза. С продуктами для Нателлы Львовны Дорка возвращалась по Красному переулку, и вдруг один из хулиганов, тот, что повыше, в натянутой на лоб кепке от солнца, стал вырывать у нее сумку с харчами. Она увернулась, дернула сумку на себя и с размаху ударила ею вора, да с такой силой, что сшибла с ног, а сама не удержалась, упала. Другой воришка треснул женщину по голове, но и теперь сумку она из рук не выпустила. Помогли прохожие, бандиты испугались, удрали. Дорка все собрала с мостовой и отнесла этой бляди, однако Нателла выгнала ее: видишь ли, помидоры и абрикосы помялись, и, вдобавок, не заплатила за целый месяц.
- А что Дорка, как она? - испуганно спросила Надежда, по липу ее текли слезы.
- Лежит, плачет. Будь проклята эта шлюха с Дерибасовской. Лучше Таньке носить, чем ей, Танька, может, Дорке хоть платье новое сошьет. Ее лопнуло на спине, я его штопала, бесполезно, оно под руками разлазится.
- Подождите, Екатерина Ивановна, немного, что-нибудь придумаю.
Надя ненадолго скрылась в магазине и вскоре вернулась с пакетом. Баба Катя развернула сверток. Там был ситцевый халат, красота, с карманами, впереди на пуговичках. Старушка захлопала в ладошки, а Вовчик кричал от радости: "Мама, ты самая... мама". На следующий день они втроем отправились на базар. Вовчик ехал впереди на своей лошадке, он знал, что это подарок его бабы Нины. Когда Екатерина Ивановна спрашивала мальчугана, а где она, баба Нина, Вовчик забирался на диван, над которым висел портрет Нины Андреевны в молодости, и тыкал в него - вот она.
Уже поравнялись с новым рынком, а Екатерина Ивановна все наставляла Дорку:
- Ты ужас, такая честная, когда же торговаться научишься, разве можно так жить, не торговаться? И что будешь делать, когда я загнусь?
Дорка обернулась и укоризненно взглянула на старушку.
- А вы живите, я вам не разрешаю помирать.
Обучение начиналось от входа на рынок. Баба Катя до этого весело шагала и смеялась, а тут разом сгибалась в три погибели.
- Что с вами, вам плохо?
- Ну и дура ты, Дорка! Весь концерт портишь - молчи! Давай, двигай первая, я следом. Спрашиваешь, что почем, кривишь рожу и топай с Вовчиком дальше, не оглядывайся.