Румянцев своим звучным, металлическим голосом, часто покрывавшим дикие крики сражающихся и придававшим бодрость усталым солдатам, произнес:
- Я пригласил вас, господа, потому что наступила решительная минута. Хотя я не привык прибегать к советам в тех случаях, где я имею право решать и приказывать один, но важность этого момента заставляет меня прислушаться к вашему мнению. Дело касается не только жизни, но и чести. Я мог подвергать опасности жизнь солдат и офицеров, зная, что эта жертва приносится для блага отечества и славы государыни императрицы; но так как теперь ставится на карту и честь России, то я не хочу ничего предпринимать, не выслушав предварительно вашего мнения.
Каменский напряженно смотрел в лицо фельдмаршала, а Суворов низко склонился над столом и, по–видимому, мало обращал внимания на слова Румянцева.
- Вы знаете наше положение, - продолжал главнокомандующий, - мне нечего описывать вам его; в очень скором времени мы уже будем не в силах прокормить свою армию. Как фельдмаршал, я обязан заботиться о сохранении войска, доверенного мне ее императорским величеством. Может быть, это и удалось бы сделать, если бы при нашем отступлении турки последовали за нами и были так неосторожны, что застряли бы в топких болотах Молдавии на продолжительное время, до начала хорошей погоды.
- И если бы императрица прислала гам подкрепление, - прибавил Каменский. - Ведь у нас не больше семнадцати тысяч человек, а у неприятеля полуторастотысячная армия.
Суворов молча кивнул головой, подтверждая этим жестом слова Каменского.
- Я должен был бы отступать дальше, - продолжал развивать свою мысль Румянцев, - если бы подчинился необходимости и требованиям военной тактики, но мое положение лишает меня возможности поступать так, как я нахожу нужным, - прибавил он.
На лице Суворова выразилось напряженное ожидание, а Каменский, еле дыша от волнения, не спускал взора со своего начальника.
- Вы знаете, - снова начал фельдмаршал после некоторого молчания, - что я сообщил государыне императрице о нашем положении. Я написал ей, что турецкие силы растут и мы нуждаемся в быстрой и сильной помощи.
- А государыня ничего не ответила! - недовольным тоном воскликнул Каменский.
- Нет, она ответила, - мрачно возразил Румянцев, - но я скрыл ее ответ, так как он равнялся смертному приговору для наших верных, храбрых солдат.
- Что же она ответила? - нетерпеливо спросил Каменский. - По–моему, ответ может быть лишь один: "Немедленно посылаю вам подкрепление!"
Румянцев отрицательно покачал головой.
- Вот ответ государыни, - проговорил он, вынимая письмо из конверта и протягивая его генералу, - прочтите сами!
Каменский развернул бумагу и громко прочитал:
- "Фельдмаршал Петр Александрович Румянцев сообщил мне, что силы турок втрое превышают наши. Напоминаю фельдмаршалу, что римляне никогда не спрашивали, силен ли враг, а лишь спешили узнать, где он находится".
- Дальше следует собственноручная подпись государыни, - прибавил Каменский, с мрачным видом передавая письмо Суворову. - Действительно, это смертный приговор для всей нашей армии.
- Я не медлил бы с исполнением этого приказа, - продолжал Румянцев, - так как письмо императрицы снимает с меня всякую ответственность за политическую и за стратегическую ошибки, если бы не получил вместе с этой бумагой письмо от нашего старого товарища по оружию, генерала Потемкина.
- Ему улыбнулось счастье, - е горькой иронией заметил Каменский, - он сияет в лучах высшего благоволения и более могуществен, чем даже был Орлов.
- Потемкин гораздо более достоин монаршей милости, чем Орлов, - возразил Румянцев, - он всегда был храбрым солдатом и верным товарищем. Итак, генерал Потемкин пишет мне, - продолжал фельдмаршал, - чтобы я не торопился исполнять приказ государыни и до поры до времени никому не сообщал о нем, так как он, этот старый товарищ, позаботится о том, чтобы я был в состоянии выполнить желание императрицы, не жертвуя своей армией, которая составляет последнюю опору государства. Я знаю Потемкина хорошо, верю ему и потому до сих пор ждал; а вы знаете, что значит ждать для солдата, ставящего на карту свою честь, приобретенную годами тяжелой походной боевой жизни!.. Я ждал еще и потому, что обязан дать отчет Богу и своему отечеству за судьбу нескольких тысяч человек, находящихся в моих руках. Прошло довольно много времени со дня получения письма, однако нет ни обещанной помощи, ни посланного, который освободил бы меня от исполнения страшного приказа государыни. Дальше медлить нельзя. Я не думаю, чтобы Потемкин умышленно обманул меня; скорее всего он сам обманулся в силе своей власти. А может быть, счастье, выпавшее ему на долю, оказалось слишком мимолетным и он уже больше не пользуется расположением императрицы! Каждую минуту мы можем ожидать, что государыня напомнит нам о своем приказе, и такое напоминание было бы не только смертным приговором для армии, но и смертным приговором для чести фельдмаршала Румянцева. Ввиду всего сказанного мы должны решиться переправиться через реку.
- Половина войска при этом переходе потонет в реке, - воскликнул Каменский, ударив кулаком по столу, - а другая половина будет уничтожена на берегу. Через открытую границу турки диким потоком прорвутся в самый центр России.
- Но честь Румянцева останется незапятнанной! - возразил главнокомандующий. - Мы поступим по примеру Леонида, царя спартанского.
- И, если Бог захочет, - заметил Суворов, все еще рассматривавший письмо государыни, - мы все‑таки победим. Солдат не должен отчаиваться до тех пор, пока стоит на ногах и в состоянии всадить копье в грудь неприятеля.
- Я не отчаиваюсь, но к не смею надеяться, - возразил Румянцев. - Во всяком случае, я вижу, что вы со мной согласны, - прибавил он, - и тоже находите, что решительный момент наступил. Наш лозунг: "Вперед!" Бросим жребий: и Бог решит, кому суждено выиграть.
Наступила глубокая тишина. Каменский сложил руки и мрачно смотрел вокруг; Суворов низко наклонился над картой, лежавшей на столе.
Вдруг послышались бряцанье ружей, которыми часовые отдавали честь; раздались чьи‑то поспешные шаги, и звучный голос спрашивал о фельдмаршале.
- Может быть, уже слишком поздно, - воскликнул Румянцев с побледневшим лицом, - может быть, обстоятельства так складываются, что теперь нам придется пожертвовать жизнью, не успев спасти честь.
Занавесы палатки раздвинулись, и вошел генерал Салтыков, еле дыша от усталости.
- Как, Сергей Семенович, ты здесь? - радостно приветствовал друга Каменский, быстро вскочив с места и бросаясь навстречу приезжему.
- С чем вы явились к нам, генерал? - спросил Румянцев слегка дрожащим голосом.
- С помощью! - ответил Салтыков. - Я привез вам тридцать пушек и привел шесть батальонов и пять эскадронов. Я сам выбрал лучших людей из армии, стоящей в Польше, кроме того, я захватил столько провианта, сколько было возможно. Передний отряд находится в получасовом расстоянии отсюда, и в течение ночи все войско может подойти к лагерю. Я поторопился приехать вперед, чтобы скорее сообщить вам добрую весть и отдать себя под начальство великого Румянцева.
Фельдмаршал прижал руку к сердцу и благодарным взором взглянул на Салтыкова.
- Несмотря на подкрепления, - задумчиво проговорил Каменский, - турецкая армия все‑таки гораздо больше нашей.
- Я считаю не количество врага, - возразил Румянцев. - А только наши силы, которые теперь достаточно крепки. Сознание, что помощь вблизи нас, вдвое увеличит мужество и силу солдат. Мы решили было пожертвовать жизнью, умереть с честью, а теперь будем сражаться, надеясь на жизнь, покрытую славой победы. Мы двинемся вперед этой же ночью, не дав нашим людям возможности подсчитать, как велико подкрепление. Больше нельзя терять время, и мне незачем держать теперь в тайне приказ императрицы.
С последними словами Румянцев передал Салтыкову письмо государыни.
- Да наступающий день должен быть днем нашей победы! - горячо воскликнул Сергей Семенович.
Около часа просидели еще генералы в палатке главнокомандующего. Затем Салтыков послал одного из адъютантов сообщить солдатам, чтобы они подвинулись к лагерю и расположились за небольшим холмом. Когда солнце скрылось и зажглись огни вдоль берега, все командиры отправились к своим частям.
Румянцев созвал к своей палатке весь штаб и ординарцев, а затем началась спешная работа среди глубокой тишины, царившей во всем лагере. Каждый офицер сообщил своей роте о приказе императрицы, о. полученном подкреплении и о том, что с наступлением рассвета фельдмаршал поведет их вперед для покорения турок. Солдатам говорили, что победа над врагом несомненна, что бессмертная слава ожидает их, а огромные запасы провизии, сделанные турками, поступят в их распоряжение и вознаградят за испытанную нужду.
Слова Екатерины Алексеевны воодушевляюще подействовали на измученное войско. Никто не сомневался, что Румянцев должен победить, раз он решил драться, а когда еще подошли солдаты, приведенные Салтыковым, и были розданы обильные порции провианта, то уверенность в победе стала еще сильнее и войско начало готовиться к битве.
Скоро спустили на воду огромные плоты, заготовленные по приказанию Румянцева заблаговременно. Как только стало совершенно темно, на плоты поставили пушки и перевезли их под покровом ночи на остров посередине реки. Салтыков засел с двумя батальонами на этом острове, а все войско подвинулось к самому берегу, имея в центре Румянцева, на правом фланге - Суворова, а на левом - Каменского.
Чтобы обмануть неприятеля, были зажжены огни на прежнем месте, а солдатам было строжайше запрещено разговаривать между собой. Со стороны турецкого берега казалось, что русский лагерь так же мирно коротает ночь, как и прежде.