Пугачев снова поднялся, взошел на ступени алтаря, протянул освященное оружие над собравшимся народом и воскликнул:
- С Божией помощью сегодня мы снова вступили во владение нашим царством, отнятым у нас преступным образом. Повелеваем всем верным сынам отечества сплотиться вокруг нас, а кто ослушается этого приказа, тот будет повинен смерти, как изменник царю и отечеству; имущество его будет взято в казну, и каждый имеет право лишить его жизни. Наш первый указ в этот первый день дарованного Богом управления возвещает всему народу, что в нашем царстве на вечные времена отменяется крепостное состояние, отдающее одних людей другим в позорное рабство; отныне власть принадлежит только нам и нашему закону и всякий имеет право обращаться с просьбою или жалобой к нам ига поставленным нами наместникам. Земля принадлежит вольному крестьянину, который до сего времени обрабатывал ее в поте лица для своего господина; такова наша воля, а кто ослушается ее, тот будет считаться изменником и бунтовщиком.
Своды церкви снова огласились кликами тысячеголосой толпы:
- Да здравствует Петр Федорович! Слава царю и освободителю народа!
Пугачев дал время излиться восторженной благодарности, затем повелительно протянул саблю, и тотчас же наступила глубокая, благоговейная тишина.
- Вы все знаете, дети мои, - продолжал он громким голосом, - что я, ваш царь, раньше состоял в супружестве с чужестранкою, которую я возвеличил до себя, после того как она вступила в лоно Святой Православной Церкви. Екатерина Алексеевна оказалась недостойной милости, ниспосланной ей Богом; она запятнала себя изменой и ересью, а также сношением с темными силами ада, она истощила долготерпение Божие, владея престолом своего супруга вопреки Божеским и человеческим правам. Здесь, пред престолом Божиим, я отвергаю ту, которая некогда была моею супругой, и объявляю ее лишенною всех прав, и всякий, кто еще будет покоряться ей, достоин казни. Ответь мне, достопочтенный отец, вправе ли я, как царь, отвергнуть свою преступную супругу и разорвать все связывавшие нас узы, подобно тому, как великий царь Петр удалил от себя свою непокорную супругу Евдокию?
- Это твое право, великий государь, - ответил протоиерей, кланяясь со скрещенными на груди руками. - Господь услышал слова твои, произнесенные здесь, перед Его престолом, и с этой минуты Екатерина Алексеевна, называющая себя императрицей всея России, больше не супруга твоя; отныне она, отвергнутая тобою и Богом, становится ниже последней нищей твоего государства и всякий повинующийся ей будет врагом тебе, великий царь!..
- Вы слышали, сыны отечества и Православной Церкви? - воскликнул Пугачев. - Итак, я объявляю, что, очистив свою руку от нечистого соприкосновения с преступною еретичкою, я протягиваю ее для законного союза с православной благородной девицей Ксенией Матвеевной, дочерью храброго рода казаков яицких. Подойди ко мне, Ксения Матвеевна, и да благословит Господь наш союз!
Он сошел со ступеней, подал руку дрожащей девушке, лицо которой покрылось яркой краской, и подвел ее к протоиерею, перед которым она опустилась на колени, подавленная могучим впечатлением минуты.
Духовенство тотчас же приступило к венчанию.
По окончании церемонии Пугачев приблизил к себе Ксению, которая не в состоянии была вымолвить слово; один из младших священнослужителей надел на нее пурпуровую мантию, а на голову - шапочку с золотым венцом, наподобие той, которая была надета на Пугачеве.
- Вот наша супруга благоверная и ваша царица и государыня! - воскликнул Пугачев.
Матвей Скребкин и казаки, окружавшие ступени алтаря, опустились на колени и верноподданнически склонили головы. Пугачев обнял Ксению, которая, подняв на него свой взор, едва слышно прошептала:
- Мой супруг, мой бог и повелитель!..
Затем она в полубесчувственном состоянии склонилась на колени и поцеловала руку Пугачева, между тем как вся церковь и улица на далекое пространство огласились бурными криками:
- Да здравствует царь Петр Федорович! Да здравствует царица–матушка Ксения Матвеевна!
Чумаков также склонил колени и молитвенно сложил руки, но его взоры были опущены, лицо сохраняло мертвенную бледность, а с дрожащих губ среди тихого, прерывистого дыхания срывались дикие проклятия.
Пугачев тем же торжественным порядком возвратился в занятый им дом. На этот раз Ксения ехала с ним рядом.
В то время как в одном из обширнейших покоев дома собирались старшины казацкие и офицеры перешедших на сторону самозванца отрядов, чтобы вместе с новоявленным царем приступить к блестящему пиршеству, по улицам города, наполненным ликующей толпой, ездили глашатаи и читали манифест нового государя, в котором объявлялось об уничтожении крепостного права и освобождении от податей за один год, а также сообщалось народу о приговоре над Екатериною Алексеевной и новом бракосочетании царя Петра Федоровича.
XVII
В Зимнем дворце, в комнате совета, собрались главные советчики императрицы: военный министр граф Чернышев, министр иностранных дел граф Панин, адмирал граф Алексей Григорьевич Орлов и наконец появился также и генерал–фельдцейхмейстер князь Григорий Григорьевич Орлов, по обыкновению в сером, изысканной простоты костюме, с вышитой на груди звездою ордена Андрея Первозванного.
Гордый генерал–фельдцейхмейстер, который столь продолжительное время неотъемлемо занимал первое место среди великих людей империи, постоянно находил особенное удовольствие для своего тщеславия в том, что появлялся чрезвычайно просто одетый среди других сановников, бывших в парадных мундирах и роскошных придворных костюмах: этим он как бы хотел выставить напоказ, что стоит выше всех и наравне с императрицей. При этом его крайне простой костюм был украшен бриллиантовыми пуговицами такой чрезвычайной красоты и ценности, что даже и самый богатый из сановников империи не мог бы подражать подобной простоте.
Князь Григорий Григорьевич был в высшей степени весел и, вопреки своему постоянному заносчивому, высокомерному оскорбительному обращению, для каждого из присутствовавших имел наготове любезное приветствие и дружелюбную фразу; казалось, что он не замечал холодной сдержанности графа Панина и слегка иронической улыбки графа Чернышева и беспечно и весело болтал с ними обоими, так что его брат Алексей Григорьевич не раз кивал головой, чтобы выразить ему свое одобрение.
Комната, в которой императрица Екатерина устраивала свои совещания с сановниками, была та же самая, что служила для той же цели и императрице Елизавете Петровне. Это было средних размеров помещение с темными обоями и тяжелыми темными занавесями на больших окнах; посередине стоял огромный стол, покрытый зеленым бархатом. Над креслом императрицы, украшенным императорским гербом, висел великолепный портрет императора Петра Великого; вокруг стола стояли кресла для министров, приглашаемых императрицею на совещание; на боковых столах были видны книги, документы, карты и письменные принадлежности.
Четверо собравшихся сановников прождали меньше четверти часа, как створки дверей широко распахнулись и в комнату вошла императрица.
На ней был простой утренний туалет из темно–серого шелка, покрой которого представлял собой нечто среднее между французскою модой и национальной русской одеждой, в которой государыня часто показывалась; орденская звезда Андрея Первозванного сверкала на ее груди, и маленькая бриллиантовая диадема в форме византийской императорской короны украшала слегка напудренные волосы, двумя длинными локонами ниспадавшие на плечи.
Все четверо собравшихся глубоко склонились перед императрицею, приветствуя ее; но, когда они выпрямились после поклона, их лица выразили немалое удивление, так как за нею в комнату вошел генерал–адъютант Потемкин и пажи по знаку Екатерины Алексеевны закрыли двери; это было ясным доказательством того, что Потемкин не только в качестве адъютанта императрицы сопровождал свою повелительницу, но что он будет присутствовать и на совещании первых сановников государства.
Однако это неожиданное обстоятельство произвело весьма различное впечатление. Панин и Чернышев явно обнаружили радость по поводу того, что могущество заносчивого и самоуверенного Григория Орлова, видимо, было поколеблено, и именно в том, на чем до сих пор он основывал свое неприступное положение. Алексей Орлов мрачно и грозно взглянул на Потемкина; но князь Григорий Орлов в этот момент следовал осторожному и умному совету своего брата даже лучше его самого. Хотя он и побледнел слегка при виде вошедшего Потемкина, но тем не менее удержал на губах веселую, беззаботную улыбку и ответил на поклон Потемкина с полуснисходительной учтивостью и так спокойно и непринужденно, как будто его появление в совещательной комнате было естественнейшим эпизодом на свете. Столь же непринужденна и спокойна была императрица, несмотря на то что ее взгляд на мгновение с пытливым вопросом остановился на Григории Орлове.
- Господа, я намерена, - сказала она, садясь в свое кресло, - выслушать ваш испытанный совет относительно столь важного для государства обстоятельства, как война с Турцией, и пригласила сюда и генерал–адъютанта Потемкина, так как он в качестве генерала долгое время пребывал там при армии и должен знать положение дел. Садитесь, Григорий Александрович!
Потемкин сел против императрицы.
Панин и Чернышев наклоном головы выразили свое согласие. Алексей Орлов мрачно потупил взор, а князь Григорий Орлов, улыбаясь, сказал:
- Я уверен, что мнение генерала Потемкина будет ценно для нашего решения; ведь он принимал достойное, хотя и подчиненное участие в блестящих военных подвигах фельдмаршала Румянцева и будет иметь возможность точно и подробно ознакомить нас с положением войск на театре военных действий.