- Здесь, на сопке. Здесь, говорят, ведь тайга раньше была. Глухая тайга. Вот они и прятались в этой тайге.
- Может быть, и прятались. Ну-ка ты, оголодал! - и отец с силой дернул за повод Савраска, который старался на ходу схватить и съесть какую-нибудь дудочку. Говорить о разбойниках отцу, видать, со мной не хотелось. Он передал мне повод и велел вести Савраска вперед, а сам подгонял его сзади длинной хворостиной.
Так помаленьку мы все поднимались да поднимались в гору. Шерегешенский ключ становился все меньше и меньше и еле струился на перекатах по каменьям. Вдруг одна гора сильно отошла в сторону, и на лугу, у самой горы, показалась низенькая избушка. Она была похожа на нашу баню и тоже не имела окон. От широкой двери под небольшим поднавесом была протоптана дорожка к родничку. Рядом с избушкой виднелась большая куча вытопленного лиственного корья.
- Ну вот, приехали в гости к Матюгову и Ивочкину, - сказал отец и стал выпрягать Савраска.
А я побежал по дорожке к родничку. Его вода была ловко направлена в длинный желобок и тоненькой струйкой быстро-быстро катилась по нему, со звоном падая вниз, в образовавшуюся ямку. Вода была холодная-холодная и очень вкусная. Пить ее было бы совсем хорошо, если бы не эти проклятые комары. Они лезли в глаза, липли к рукам, впивались в шею. Несмотря на это, я пил долго, не торопясь, без передышки, а потом еще решил немного умыться.
Тем временем отец выпряг Савраска, спутал его, не снимая хомута, на лужайке, а сам ушел в избушку Матюгова и Ивочкина.
Избушка эта была срублена из толстых лиственных бревен. Потолок имел в середине небольшой дымоход. Под ним на двух таганах висели два пустых котла. На стене, на толстой спице, висели два мешка с имуществом хозяев. В углу были сложены друг на друга несколько больших круглых плит вытопленной серы. Постелью служила постланная на землю толстым слоем сухая трава. У входа около двери лежало три увесистых топора и два больших чугуна для перетопки серы. Один чугун был почему-то с выбитым дном. В избушке было прохладно, приятно пахло серой, дымом и хлебом.
- Чего стоишь в дверях, - сказал отец. - Заходи, отдохни на прохладце.
Я вошел в избушку и подсел к отцу. Так вот как они живут в тайге, эти Матюгов и Ивочкин.
Матюгов и Ивочкин были в нашей деревне бобылями. С самой весны до поздней осени они промышляют серой в тайге - рубят особенно сернистый листвяг и перетапливают на серу. Эту серу они сдают потом Яше Браверману по два рубля пятьдесят копеек за пуд. Иногда они пилят кому-нибудь тес в деревне. А зимой живут у Рябчиковых - ходят за скотом, помогают по хозяйству.
Я еще раз осмотрел их избушку и обратился к отцу с вопросом:
- Они, тятенька, ведь поселенцы?
- Ты же знаешь, что они поселенцы, - недовольно ответил отец.
- Я хотел спросить, за что они сделались поселенцами? Они что, разбойниками были?
- Какие там разбойники. Матюгов по пьяному делу кого-то в драке пришиб. Вот и гонит теперь серу в тайге…
- А Ивочкин?
- Тоже что-нибудь наделал. Он ведь и сейчас еще чуть что - и хватается за нож.
- А почему они, тятенька, одни живут?
- А кто их знает. У Матюгова дочь в Яновой. Семьей живет с ребятишками.
Отец выколотил трубку о лежащее полено и стал прочищать чубук длинной травинкой.
- Там ведь работать надо, - сказал он, немного подумав. - Хочешь не хочешь, а каждый день надо впрягаться в мужицкую лямку. Ведь какое ни есть, а хозяйство. И заработка там нет. А если какая копейка и навернется - надо все отдавать. Ведь семья. А тут он недели три-четыре работает, как каторжный, а потом гуляет, пока не пропьется до копейки.
- А Ивочкин?
- У Ивочкина тоже семья в Глядене. Пока дети были малые, он дома жил. Жену бил, ребятишек тиранил. А как те подросли, так и выперли его. Вот он и заявился в Кульчек. Уж который год гонит с Матюговым серу. Листвягу повырубили - счету нет.
- А правда, что Ворошков был у нас атаманом разбойников?
- Какой он атаман. Он плотник хороший. Мастер на все руки, а не атаман. Ну, пойдем, брат. Пора.
Отец встал, прикрыл за собой дверь в избушке, потом взял с наших передков топор, и мы пошли еле заметной тропинкой в гору.
Чем выше мы поднимались, тем чаще стал встречаться нам валежник. Около каждого сваленного ветром дерева виднелась большая яма от вывороченного корня.
Но еще больше было срубленного леса. Его рубили, видать, в разное время и без всякой надобности. Казалось, вслед за бурей, валившей большие деревья, прошел еще более сильный ураган, который не валил, а рубил лес. Куда ни взгляни, везде виднелись срубленные деревья. Одни из них уж совсем сгнили, другие были еще крепкие. И на них сохранились толстые, неуклюжие и довольно прочные сучья. По большому числу срубленных и поваленных ветром деревьев можно было понять, что здесь был когда-то вековой лес. От него сохранились теперь только одинокие корявые лиственницы, которые кое-где высоко поднимались над молодой порослью.
Наконец мы выбрались на самый гребень горы, прямо к дереву, которое показалось мне особенно большим. И почему-то напомнило бродяжку, который жил в нашей бане. Это была старая, уже высохшая лиственница. Ее вершина была сломлена, может быть, ветром, а вероятнее всего, молнией во время грозы. И от этого ее редкие сучья казались еще крупнее, еще крепче.
От этой лиственницы мы пошли уже гребнем горы. Теперь картина погубленного леса еще шире развертывалась перед нами. Я шел сзади отца и стал считать поваленные деревья, но очень скоро сбился со счета.
На одном бугорочке, над самым обрывом, отец присел закурить. Справа виднелась голая вершина Шерегеша. Отсюда он выглядел почему-то совсем не так, как с нашей пашни под Тоном. Оттуда Шерегеш кажется высоким-высоким, уходит прямо в небо. А здесь он был совсем низеньким. И, главное, очень близко. Подняться еще немного, и мы почти на вершине. За ней из-за сопок торчала мохнатая шапка Атаман-горы.
А стрелка, убегающая вниз, была вся усыпана черными пнями и поваленными деревьями. И почему-то на ней не росло никакого подлеска.
- Сколько листвягу варнаки вырубили, - сказал отец, раскуривая трубку. - Лень пашню-то пахать, вот и нашли себе заработок - серу ковырять.
- Это все Матюгов и Ивочкин? - спросил я отца.
- И до них рубили. Вон видишь старые-то пни. Их ведь не так уж много. А эти варнаки ведь все начисто валят. Тут по стрелке густой листвяг был. Вот они его подряд и сняли. Гляди, стрелка-то голая совсем стала. Как будто корова все языком слизала.
- А почему этот валежник никто не везет отсюда домой на дрова? - донимаю я отца.
Но отец настроен сегодня добродушно и терпеливо отвечает на мои вопросы:
- Какой расчет… Березняку-то у самой деревни сколько хочешь. И в Первом логу, и во Втором и в Третьем. Под самым носом. Вот и рубят его там. А этот валежник так и сгниет здесь. Ни богу свечка, ни черту кочерга… Ну, давай, брат, пойдем, - сказал отец, вставая. - Видишь, лес-то как бы переваливает через наш гребешок. Там мы и начнем искать колодки.
Мы встали и направились к тому месту, где оказался почему-то один осинник. Отец быстро нашел в нем высокий сухой пень и долго осматривал его со всех сторон, стучал по нему обухом.
- Не дошел пенек… Не прогнил изнутри как следует. Пусть постоит еще годик-два. Нам ведь надо хорошее дуплистое дерево.
Не особенно далеко от этого места мы наконец нашли нужное дерево. Отец опять долго осматривал и обстукивал его. Потом быстро свалил на землю.
- Теперь давай, брат, беги к избушке за Савраском. Да не забудь веревку захватить. Не заблудишься?
- Не заблужусь. Я до той сухой лиственницы добегу, а от нее сразу вниз тропкой прямо к избушке. А оттуда я сяду на Савраска да тем же путем сюда.
- Правильно. Да не бойся там. А может, тут останешься, я сам схожу?
- Нет, нет! - испуганно сказал я. - Ты лучше еще руби здесь колодки, а я побегу. Я скоро.
- Ну, тогда валяй. Я тебя немного провожу.
Отец воткнул топор в срубленное дерево и проводил меня до того места, на котором у него был по дороге сюда перекур. Он остался на бугре, а я пошел гребнем горы до старой лиственницы. Тут я остановился и посмотрел назад. Отец стоял на том же месте и помахал мне рукой. Я тоже помахал ему и побежал тропкой под гору. Вон внизу уж широкая луговинка, на которой виднеется передок нашей телеги. А вот и избушка. Я бодро огибаю ее и… лицом к лицу сталкиваюсь с Матюговым и Ивочкиным. Они сидят возле дверей на бревне. Рядом с ними лежат на земле два огромных мешка с лиственным корьем. Встреча с Матюговым и Ивочкиным оказалась для меня столь неожиданной, что я растерялся и не знал, что делать.
Я понимал, конечно, что мне надо поздороваться и начать какой-то разговор с ними, объяснить им, что мы приехали сюда с тятенькой за колодками, но у меня почему-то не находилось нужных слов. Сказать по правде, я боялся Матюгова и Ивочкина. В деревне они живут как-то наособицу, с ребятами держатся неприветливо, никогда с нами не разговаривают, не шутят.
Нынче весной они пилили лес у Сычевых. Мы со Спирькой и Гришкой подошли посмотреть. Небольшой, коренастый, в опорках на босу ногу Ивочкин стоял высоко на козлах на бревне и равномерно поднимал вверх и опускал вниз длинную маховую пилу, а высокий кудлатый Матюгов сильным рывком тянул эту пилу вниз, а потом толчком посылал ее вверх Ивочкину. При каждом его рывке вниз пила на целый вершок уходила в глубь бревна, и из него била сильная струя опилок. Время от времени Матюгов оставлял работу, подходил к стоявшему невдалеке ведру с квасом, прикладывался к нему и подавал его потом наверх Ивочкину. В одну из таких остановок он взял топор и несколько раз ударил им по клину в разрезе бревна.