- Ну вот и хорошо. На чем мы остановились-то? Ах да… Поехал наш Меркульев в волость жаловаться, что ограбили его, а волостной начальник послал его обратно ни с чем. Сами, говорит, управляйтесь с этими разбойниками, а у нас, говорит, и без этого мороки много. С тем Меркульев и домой приехал…
Ну, тут собрались наши мужики. Поговорили, посудачили об этом, поахали всем обчеством и разошлись… Так бы и дальше терпели этих грабителей, если бы не наш дяденька Антип.
Дяденька Антип богатырь был у нас. Осилок! Все знали это. Идет он как-то раз весной вечерком по улице и видит: около Сычевых целая толпа народу. Одни борются, другие с двухпудовой гирей балуются, третьи за веревку тянутся. Увидели дяденьку и зовут его силенкой помериться. "Ну что ж, - говорит дяденька Антип, - давайте, - говорит, - потягаемся немного за веревочку… Беритесь с того конца, а я с этого". Схватились тут человек десять за один конец, а дяденька за другой. Уж они его и так, и этак. Куда там! Он как каменный. Ни с места. А потом взял да и потянул их. Они упираются изо всех сил, а он знай тащит их волоком по улице. Смеху-то сколько было. А опосля того взял у них гирю двухпудовую, помахал ею да через всю улицу в огород к Лупановым и забросил. Шутка ли такое дело!
Бабушка замолчала, как бы собираясь с мыслями. Воспользовавшись этим, я спрашиваю ее:
- А какой он был, дяденька Антип? Большой?
- Да не так чтобы уж особенно большой. Вроде Ефима Ларионовича или Григория Щетникова. Не больше. Только в плечах пошире… Раз поехал дяденька Антип на целую неделю на пашню. Вечером, после работы, выпряг коней, отвел их на ночь на траву и идет себе к стану. Вдруг навстречу ему три человека. Все хорошо одеты, обворужены. "Стой! - говорят. - Где кони?" Тут повел их дяденька Антип к лошадям. Забрали они у него пару коней, привели на стан, запрягли в его же телегу, а потом и советуются между собою, что им с дяденькой делать - пришибить его или живого оставить.
"Пусть он накормит нас сначала как следует, - решил один из них, видать, атаман ихний. - А там видно будет. Убить его мы всегда успеем. - А потом обратился к дяденьке Антипу и говорит: - Вари нам скорее похлебку! Да погуще! Хорошо накормишь - живого оставим".
"Ну, - думает дяденька Антип, - попал в переплет… Как кур во щи… Ладно, - думает, - двум смертям не бывать, одной не миновать".
Потом берет баранью лопатку, режет в котел мясо, чистит картошку, крошит лук, все как полагается. Наливает из лагушки в котел воду и ставит на огонь.
А разбойники следят за ним да все выхваляются. "От ваших кульчекских мужиков, - говорят, - никакого прибытка. Только из-за харчей к вам и наведываемся. То ли дело, - говорят, - в татарах, за Енисеем. Там не тот фарт. Вот заглянули мы там последний раз к одному хозяину, дай бог ему царство небесное. Чего только у него не было… Двадцать рысей, четыре выдры, шесть соболей, две лисицы черно-бурых, три шапки камчатского бобра, десять аршин сукна кармазинского, пятнадцать аршин парчи - по зеленой земле цветы серебряные, две шубы тонкого сукна на волчьем меху, опушены выдрой, не говоря о другой мелочи. Да денег без малого две тысячи. Вот это фарт был, не то что в вашем Кульчеке руки марать".
Ведут такой разговор, а дяденьку все торопят: "Тебе что, - говорят, - жизнь надоела, что ли, так долго валандаешься?" Тут вынимает этот ихний атаман свой нож, берет этим ножом из котла кусок мяса и пробует прямо с ножа. "Не готово, - говорит. - Вари еще! Да поторапливайся. Нам ждать тебя некогда". Тут дяденька Антип что-то смекнул. Притащил еще дров, пристроился рядом с этим атаманом и шурует под котлом. А атаман подождал немного и опять берет своим ножом из котла кусок мяса. Только поднес он нож с мясом ко рту, дяденька как стукнет его по руке. Атаман сразу запрокинулся и захрипел. А дяденька схватил котел с кипящей похлебкой и выплеснул ее прямо в лицо другому разбойнику. Третий видит, что ему несдобровать, бросился было бежать. Ну, куда там. Дяденька Антип схватил его и так ударил, что и дух из него вон. Вот как оборотилось это дело. Атаман, тот, конечно, сразу богу душу отдал. Третий, которого дяденька зашиб насмерть, оказался податаманьем. А второй - ошпаренный - остался живой. Но как бы не в себе. Ну, какой уж он после этого воитель. Тут дяденька погрузил их всех на телегу да и привез прямо в Кульчек.
Я слушаю бабушку и все больше и больше уверяюсь в том, что бродяжка, который поселился в нашей бане, из той же шерегешенской шайки. Мне хочется сказать об этом бабушке, но я боюсь прервать ее.
- Ну, тут сбежалась, конечно, вся деревня, - продолжает бабушка. - Видят, такое дело, решили всем обчеством кончать скорее эту шайку. Просят дяденьку: "Веди нас, Антип Евтифеич. А мы уж как-нибудь все за тобой". - "Да куда же я поведу? - отвечает им дяденька Антип. - Пусть этот ошпаренный ведет вас. Он знает к ним дорогу".
Оседлали наши мужики тут коней, взяли, у кого были, ружья, и повел их этот разбойник в Шерегеш. Приводит их в свое логово, а там уж никого нет. Видать, его товарищи уже унюхали, что дело-то не туда оборотилось, и смылись. "Куда они ушли? - спрашивает дяденька этого варнака. - Говори скорее, а не то и тебе будет крышка!" - "Пожалейте меня, несчастного, - говорит тот, - все скажу. Ничего не утаю. В Подлиственную гряду подались они. Там, - говорит, - у нас главное становище".
Вот приводит он наших мужиков в Подлиственную гряду, в самое глухое место, прямо к становищу. Там их всех и накрыли. Но только награбленного добра при них не оказалось. Сколько их там ни допытывали, все в один голос твердят: "Ничего не знаем. Не ведаем. Спросите об этом нашего атамана и его помощника. Они только и знают. А мы люди малые, подначальные. Мы ничего не знаем. Одно только можем сказать, что все наше богатство спрятано где-то у вас в Шерегеше".
Бились, бились с ними наши мужики, но так ничего и не дознались. Потом приехали в Шерегеш искать этот клад. Все обшарили, осмотрели, от устья до самой вершины. Но так ничего и не нашли. Потом клад начали комские мужики искать. Много раз наезжали к нам в Шерегеш. Но выкапывали все какую-то ерунду - медные да железные ножики да глиняные горшки. Так ничего и не нашли. А должен клад этот тут где-то быть. Вот только как до него дойти, никто не знает. Вон Кузьма Шахматов почти каждую весну какой-то огонь в Шерегеше по ночам видит. Клад - не иначе. А поедет в то место - ничего нет.
Вот какие дела, милок, водились в нашем Кульчеке. Теперь что. Теперь мы живем, благодаренье богу, тихо, спокойно. И поселенцев в деревне много, а ничего, живут себе, никого не трогают. Семьями обзавелись, занимаются рукомеслом. Некогда баловаться-то. А бродяжки? Те тоже никого не обижают. И их никто не трогает. Что возьмешь у бродяжки? Пустой кошель да участь горькую. Несчастные они люди. Ох, ох, ох… Наговорились мы с тобой сегодня. И спать пора. Чуня, Чуня! Ты спишь?
- Она, бабонька, давно уж спит, - спешу я сообщить бабушке. - Как ты про дяденьку Антипа начала рассказывать, она и уснула.
- Устала. Весь день в работе. Пусть спит…
- А бродяжка, который в нашей бане, был в тон шайке? - спрашиваю я бабушку.
- Куда ему. Это ведь давно было.
- Нет! Он был в той шайке, - уверяю я бабушку, - мы со Спирькой и Гришкой ведь видели, как он все на наш Шерегеш смотрел. И рубец у него на лбу. Это дяденька Антип его стукнул.
- Ну, ладно. Может быть, и дяденька, только другой. Спи пока!
И бабушка прикрыла меня шубой.
На другой день я с утра побежал на речку посмотреть бродяжку. Из бани вился слабый дымок. Значит, бродяжка был здесь. Я побежал к Крысиным, чтобы рассказать Спирьке и Гришке о шайке разбойников, о кладе, спрятанном в нашем Шерегеше, и о том, что бродяжка пришел к нам в Кульчек разыскивать этот клад.
Но Спирьку я дома не застал. Его рано утром отец увез на пашню боронить. А Гришка так боялся бродяжки, что рассказывать ему о разбойниках было как-то неинтересно.
Огорченный отсутствием Спирьки, я пришел домой и увидел на дворе бабушку. Она толкала в корзинку нашу рябую курицу.
- Опять устроилась парить, - ворчала бабушка, - ужо я тебе попарю.
И бабушка решительно направилась с курицей на речку. А я увязался за нею.
Мы пришли на пруд и спустились с крутого берега вниз к мосткам, которые были как раз против нашей бани. Бабушка вытащила курицу из корзинки и начала ее курять.
- Вот тебе! Вот тебе! - приговаривала она каждый раз, погружая ее в воду.
Курица с криком рвалась из рук бабушки, захлебывалась при погружении в воду, снова рвалась и снова захлебывалась. А бабушка все куряла и куряла ее до тех пор, пока она не замолчала и совершенно не обмякла.
- Что, милая, накупалась? Ну, отдохни теперь, очухайся. А потом я тебя еще раз покуряю, - говорила бабушка, заталкивая курицу в корзинку. - Ты, милок, посиди с нею здесь, а я пойду посмотреть, как у Чуни отбеливается холст.
И, поставив корзинку с курицей на берег около мостков, пошла к мельнице, чтобы там перейти на ту сторону пруда.
Я остался один у мостков. Надо мной, на высоком берегу, стояла наша баня, и из нее вился слабый дымок. Значит, бродяжка здесь. Через некоторое время он вышел из бани с котелком в руках, постоял, осмотрелся по сторонам и стал спускаться по дорожке к нашим мосткам. На этот раз он был без повязки, и страшный рубец отчетливо выступал на лбу.
Я вскочил и не знал, что мне делать: бежать или оставаться на месте около своей корзинки? Оставаться мне было страшно, ведь я же уверил себя в том, что он был разбойник и душегуб. Уходить же отсюда было некуда. В этом случае я должен был лицом к лицу столкнуться с ним на дорожке. И потом, не оставлять же ему нашу курицу? За это бабушка по головке ведь не погладит.