Марк Антоний. Античная монета
Римлянин. Фрагмент античного бюста
Далее: я прекрасно понимаю, что со смертью одного этого человека болезнь государства будет лишь на время облегчена, а не окончательно исцелена; напротив, если он и сам уйдет, и всех своих единомышленников с собой уберет, и приобщит к своей дружине, отовсюду набрав их, всех потерпевших крушение в гражданской жизни, то не только этот назревший нарыв нашего государственного тела лопнет и исчезнет навсегда, но исчезнут также и зародыши и семена всех болезней. Имейте в виду, сенаторы, что мы уже с давних пор окружены опасностями и кознями этого заговора, и что лишь момент зрелости для этого давнишнего, дерзкого, преступного и сумасбродного плана наступил волею судеб в наш консулате. Если поэтому Катилина один из всей этой шайки погибнет, то мы, быть может, на время почувствуем облегчение от забот и страха, сама же опасность останется, и язва лишь глубже въестся в жилы и внутренности государства. Как тяжко больные, томимые лихорадочным жаром, нередко после глотка холодной воды чувствуют на первых порах некоторое облегчение, но затем еще тяжелее и сильнее страдают, так и эта государственная болезнь будет лишь облегчена с его смертью, но затем вернется с удвоенной силой, если остальные останутся живы.
Марк Антоний. Античная камея
Пусть же все злонамеренные удалятся, отделят себя от добрых, соберутся в одно место: пусть они, как я уже несколько раз сказал, оставят городскую стену между собой и нами. Пусть они перестанут строить козни против консула в его же доме, окружать трибунал городского претора, осаждать с мечами в руках курию, запасаться стрелами-брандерами и факелами для поджога города; пусть, наконец, политические убеждения каждого будут у него написаны на челе. Тогда я обещаю вам, сенаторы, что, благодаря нашей консульской бдительности, обаянию вашего сословия, энергии римских всадников и согласию всех честных граждан, с уходом Катилины все его козни будут обнаружены, освещены, подавлены и наказаны.
Юпитер. Античная камея
С этим-то напутствием, Катилина, я отправляю тебя в нечестивый и богомерзкий поход, на благо нашему государству, на беду и погибель тебе и соучастникам твоих преступных и изменнических деяний. А ты, Юпитер, посвященный некогда Ромулом при тех же знаках благодати, как и этот город, ты, которого мы справедливо называем Становителем нашей родины и ее державы, ты охранишь от него и его сообщников твои храмы и храмы других богов, здания и стены города, жизнь и имущество граждан; а недругов всех честных людей, врагов отчизны, опустошителей Италии, объединившихся в злодейском союзе и нечестивом сообществе, ты обречешь – живых и мертвых – на вечные муки.
Марк Антоний. Фрагмент античного бюста
Вторая речь против Луция Сергия Катилины
Наконец-то, квириты, удалось мне Луция Катилину – как ни неистовствовал он в своей бешеной отваге, как ни дышал злобой, как ни стремился погубить свое отечество своими нечестивыми деяниями, как ни угрожал вам и нашему городу мечом и огнем, наконец-то, повторяю, удалось мне его… уж не знаю, сказать ли "изгнать", или "выпустить", или "почтить напутственной речью при его добровольном уходе". Он ушел, удалился, умчался, исчез; не будет уже более этот изверг внутри наших стен мечтать о их разрушении. Это значит, что мы хоть одного этого вождя междоусобной войны, несомненно, победили; мы не будем чувствовать его кинжала в своей груди, не будем вздрагивать, находясь на Марсовом поле, на форуме, в курии, да и в покоях наших домов. Но это не все: изгоняя его из города, мы выбили его из его позиции; теперь мы открыто и беспрепятственно будем вести с врагом самую обыкновенную войну. Да, мы, несомненно, погубили этого человека и на голову разбили его, превращая его тайные козни в явный мятеж. А как вы думаете, какую скорбь, какое отчаяние чувствует он при мысли, что он, вопреки своему желанию, уносит свой меч не обагренный в нашей крови, что он-то уходит, а мы живы, что мы вырвали ему оружие из рук, что он оставляет своих сограждан невредимыми, свою родину неразрушенной? Да, он лежит во прахе, квириты, и что хуже – он чувствует свое поражение, свою немощь; и часто, будьте уверены, озирается он на наш город, горюя, что у него исторгнули из пасти его добычу; за то же и город, полагаю я, чувствует радостное облегчение, что ему удалось изрыгнуть эту мерзость и выбросить ее за ворота.
Традиционный древнеримский костюм. Раскрашенная гравюра
На случай, однако, если бы среди вас нашлись недовольные (каковы бы, в сущности, должны были быть все), которые стали бы меня упрекать за то самое, что я вам с такой радостью и гордостью возвестил) за то, что я выпустил столь лютого врага, вместо того, чтобы его схватить, – вот им мой ответ. Не я в этом виноват, квириты, – виновата обстановка дела. Конечно, нет такой смерти, нет такой страшной кары, которой бы Катилина давно уже не заслужил; его казни требовали от меня и заветы предков, и строгость данной мне власти, и само государство – но как вы думаете, мало ли было таких, которые не придавали веры моим сообщениям? мало ли таких, которые даже защищали обвиняемого? И все-таки, если бы я мог думать, что с устранением Катилины будет устранена вся опасность, вам угрожавшая, я бы давно его сделал безвредным, хотя бы мне для того пришлось рисковать не только своей популярностью, но и своей жизнью. Но я видел, что, при вашем тогдашнем незнакомстве с делом, я, предав Катилину заслуженной казни, под гнетом всеобщего негодования окажусь не в силах дать надлежащий отпор его сообщника, и оттого-то я и направил дело так, чтобы показать вам воочию вашего врага и тогда только дать вам возможность открыто с ними сразиться.
Марк Антоний. Фрагмент античного бюста
А как я боюсь, квириты, этого врага, раз он вне города – это вы можете заключить из того, что меня огорчает именно малочисленность сопровождавшей его при его уходе свиты. Я надеялся, что он уведет с собой все свои силы; а теперь вышло что же! Он увел с собою Тонгилия, который был еще с малолетства его любимцем, увел Публиция и Минуция, трактирные долги которых не угрожали государству никакими смутами; зато каких героев он оставил! с какими долгами, с какими связями, с какими блестящими именами! Словом, к тому его войску я – при наличности галликанских легионов и набранных Квинтом Метеллом в Пиценской и Галльской областях сил, а также и набираемых мною ежедневно отрядов, – отношусь с совершенным презрением; состоит оно ведь из состарившихся уже головорезов, избаловавшихся поселян, обанкротившихся помещиков, да из горожан, бежавших под его знамена от своих кредиторов; эти люди сложат оружие при виде – не только рядов нашего войска, но и эдикта городского претора. Нет, я бы предпочел, чтоб он увел отсюда в качестве своих солдат тех, что теперь рыщут по форуму, теснятся у дверей курии, да и в сенат приходят, этих щеголей, лоснящихся от благовоний, блещущих пурпуровыми тканями; если они так и останутся здесь, то помните, что для нас его дезертиры окажутся страшнее его воинов. Они тем опаснее, что даже сознание моего знакомства с их мыслями не заставляет их образумиться. Я ведь знаю, кому из них досталась Апулия, кто назначен в Этрурию, кто в Пиценскую, кто в Галльскую область, кто взялся тайно руководить резней и поджогами в самом городе; они чувствуют, что я посвящен во все постановления той их ночи: я их обнаружил вчера в сенате, сам Катилина смутился и бежал – а они-то чего ждут? Жестоко заблуждаются они, если думаете, что та кротость, которую я обнаруживал до сих пор, будет вечной! Действительно, мое ожидание сбылось: вы все воочию убедились в существовании направленного против государства заговора, кроме разве тех, которые подражателей Катилины не считают его единомышленниками. Теперь время кротости прошло: само дело требует строгих мер. Одну только льготу я еще могу им оказать: я дозволю им уйти и удалиться, чтобы бедному Катилине не пришлось изнывать от тоски по ним. Могу им указать даже путь: он отправился по Аврелиевой дороге, прибавив шагу, они к вечеру могут его догнать.