Второй из этих коротких переходов - до устья реки Кюёнтя, большого левого притока Индигирки, который принимает в себя многоводную, знакомую нам по летней дороге реку Брюнгаде. Кюёнтя еще не стала, но у нее широкие забереги. Мы идем вдоль них, ища брода. Часть нашего табуна подходит напиться, лед подламывается, и все лошади оказываются в воде. Одна из них, уже сильно истощенная, не может подняться, и ее вместе со льдом относит вниз. Кое-как лошадь выбирается на заберег. С трудом удается перевести лошадей на другой берег, и одну из них приходится оставить у реки: дальше она не может идти.
Мы ночуем в урочище Мойнобут в богатой юрте, при которой нет хотона.
За двадцать пять лет, которые прошли со времени моей первой поездки в Якутию, бытовые условия жизни якутов сильно изменились. Жизнь в общем помещении со скотом, земляной пол, дверь, открывающаяся прямо во двор, - все это источники болезней. Поэтому теперь во многих колхозах, особенно в центральной части Якутии, строятся дома по русскому образцу - рубленые избы с печами и струганым полом, а хотон ставится отдельно.
В 1926 году борьба за отделение хотона от юрты велась с большой энергией в центральных частях республики. Но в Оймяконе в то время отделение хотона проводилось только у богачей, да и то хотон отделяли от юрты хозяина, чтобы присоединить его к рядом стоящей юрте рабочих.
Хозяина нет дома, нас принимает хозяйка, бойкая и словоохотливая женщина, которая, председательствуя за столом, говорит больше всех. Старинные правила поведения здесь уже уступили место новому быту. Сыновья ездят учиться в школу за Верхоянский хребет, в Крест-Хальджай.
В Мойнобуте я расспрашиваю о возможности нанять оленей в Якутск. Здесь слыхали, что я заказывал оленей судье Богатыреву, что я обещал быть в Оймяконе в октябре, слыхали даже, что богатый якут Неуструев ждет нас в Оймяконе, чтобы вместе с нами и со своей семьей ехать в Якутск. Мы должны все узнать в фактории Якутгосторга в Оймяконе. Богатырев, уезжая, поручил заботу о нас заведующему факторией Евграфу Слепцову - это человек ученый, он позаботится обо всем. Говорят даже, что нам заказана теплая одежда.
Сколько в этом правды? Я помню крест-хальджайские испытания и несколько сомневаюсь в добродетелях Неуструева, любезно нас ожидающего. Не новый ли это Иннокентий Сыромятников?
Дорога от Мойнобута до долины Оймякона идет через низкий горный отрог.
В темноте мы выезжаем в долину Оймякона и останавливаемся в бедной юрте в урочище Чангычаннах.
Назавтра здесь днюем: надо собрать ослабевших и отставших в пути лошадей. Приводят всех, кроме Серко: ночью он попал ногой в яму между кочками, сломал ногу и замерз.
Опыт последнего перегона заставляет принять новый план дальнейшего продвижения. Из Чангычаннаха мы выступаем двумя партиями; связку слабых лошадей потихоньку ведет Иннокентий и заезжает среди дня в чью-нибудь юрту покормить лошадей и выпить дежурный чай. Ночуем в урочище Ют-Урбыт ("молоко положено") у бывшего учителя оймяконской школы И. Слепцова. Это снова богатая юрта, с полом и перегородками.
У Слепцова мы узнаем, что благодетельный Неуструев, ждущий нас в Оймяконе, в действительности является подрядчиком: он вместе с другим дойдунцем, Поповым, подрядился доставить нас через хребет. Дойдунец - это выходец из Дойды; так зовут в Оймяконе Лено-Алданскую область. Дойду по-якутски значит "вселенная" - глухой Оймякон видит в самом деле в Якутске средоточие Вселенной.
Еще один переход, и мы в фактории Якутгосторга.
23-го, выезжая из Ют-Урбыта, мы удостаиваемся видеть одного из наших подрядчиков, Харлампия Попова, по прозвищу Улар (Глухарь). Он приезжает утром и пьет с нами чай. Это грузный человек с отталкивающим лицом. Он критически осматривает наших лошадей. Затем мы видим его еще раз днем: он проскальзывает в стороне мимо нашего каравана.
Фактория Якутгосторга, где мы ночуем, пока помещается в урочище Ебыге-Кюёля ("Озеро предков") - это не селение, а опять-таки одна-две юрты. Исполком еще в двух кёсах дальше.
Вечером в факторию является сам "ученый" Евграф Слепцов, короткий, круглый якут с маленькими усиками на упитанном лице. Он быстро вкатывается в юрту, на нем серая суконная куртка и пушистая песцовая шапка.
Вопреки якутскому обычаю сначала поговорить часа два о посторонних вещах и потом перейти к делу я сразу спрашиваю Слепцова, возможно ли нанять оленей до Якутска.
Слепцов охотно отвечает мне:
- Вот от нечего делать я взялся доставить вас в Крест-Хальджай и заключил договор с Богатыревым.
Он показывает мне два договора: первый - между народным судьей Богатыревым и Якутгосторгом, второй - между последним и подрядчиками Поповым и Неуструевым.
Слепцов со снисходительной улыбкой говорит:
- Мы и так имеем очень много хлопот, но нельзя не помочь экспедиции. Мы всегда готовы содействовать научным работам.
Нам ясно, что помощь эта гораздо выгоднее для подрядчиков, чем для нас: вместо того, чтобы гнать оленей, как обычно здесь бывает, порожняком до Крест-Хальджая за грузом, подрядчики получают по шестьдесят рублей за нарту. Настроение в юрте убеждает меня, что здесь я встречу заговор дельцов, желающих эксплуатировать экспедицию не хуже крест-хальджайского, и что пока нужно быть осторожнее.
Действительно, Слепцов с большой поспешностью начинает наступление по главному пункту. Разговор переходит на лошадей.
- Да, видел я бедняжек. Много пришлось им перенести. По-моему, вам прежде всего надо заняться их спешной ликвидацией.
Я предлагаю фактории купить всех лошадей. Слепцов отвечает саркастически:
- Нет уж, я не рискну на такую операцию.
В конце концов он склоняется взять их на комиссию, но считает, что лошади очень плохи.
Мы выходим с ним во двор. Показывая на лошадь, Слепцов говорит:
- Вот эти четыре не переживут нынешней ночи, эта - тоже, эта - тоже; вот эти никуда не годны, эти еще хуже, у вас есть только одна хорошая лошадь.
- Проще всего вам продать лошадей сразу в одни руки. Здесь есть такие лица, которые могут купить всех. Развяжетесь, по крайней мере.
В юрте уже появился наш подрядчик Харлампий Попов. Он греется у огня в ожидании чая. Слепцов приглашает его к нам за занавеску. Я сообщаю ему свои цепы: сто рублей за плохую лошадь, сто пятьдесят - за среднюю, двести - за хорошую (я слышал, что к весне в Оймяконе лошадь стоит триста-четыреста рублей).
На хищном лице Попова появляется улыбка удовольствия. Он ласково и очень подробно объясняет мне, что прокормить до весны лошадь стоит сто рублей, что половина наших лошадей за зиму сдохнет и поэтому он мне даст на круг по пятидесяти пяти рублей за лошадь - и это окончательная цена. А ведь за самых плохих лошадей на Эльги мы выручили по семьдесят-восемьдесят рублей! И я отказываюсь от переговоров.
Слепцов отзывает меня во двор и настойчиво советует уступить всех лошадей по семьдесят рублей. Я по-прежнему тверд, но в душе скребут кошки: мне Конон сообщил на ухо, что здесь все в руках Харлампия, что, если мы ему не продадим, никто не решится перебивать у него, что сено Слепцов отпустил плохое и мало, что в районе, где расположен исполком, сена нет.
Между тем мы ведем переговоры с Поповым о перевозке нас в Крест-Хальджай. По договору он должен подать оленей к 21 ноября и взять нас у исполкома Оймякона. Я пытаюсь его уговорить, чтобы он подал оленей раньше и на устье Эльги, а не сюда. Харлампий твердо стоит на своем: все равно пока снегу мало и на Эльги ему не по пути. За триста рублей он согласен перевезти наших с Эльги, даже не в Оймякон, а прямо на южную зимнюю дорогу.
Но я хочу сделать смелый удар и, пока тая свои планы, отказываюсь от предложения Попова. Мне Конон уже шепнул, что проводник Федор не прочь взять подряд на перевозку с Эльги до Оймякона.
Вечерний чай проходит в тяжелом напряжении. Мы сидим между врагами, которые готовы накинуться на караван, а пока угощают нас превосходным хаяком.
После чая я перехожу в наступление. С любезной улыбкой говорю Слепцову, что забота о продаже наших лошадей причинит ему, видимо, очень много хлопот, поэтому завтра же утром я уведу их к исполкому. Слепцов сразу меняется в лице и лепечет, потеряв свой самоуверенный тон: "Это невозможно, там нет сена". И затем старается представить мне радужные перспективы комиссионной продажи лошадей через Якутгосторг.
Я наношу второй удар: сообщаю, что нанимаю Федора, нашего проводника, доставить груз и людей с Эльги в Оймякон. Федор за время дороги оценил достоинства красивого серого коня Мышки и хочет взять его в уплату за доставку. Кроме того, он покупает одного из плохих коней. Таким образом, переезд наших товарищей в Оймякон обеспечен.
Утром еще маленькое развлечение. Харлампий Попов с видом благодетеля предлагает продать ему десять самых плохих лошадей по моему выбору. Мы выстраиваем их на дворе, и Попов дает на круг по пятьдесят рублей. Это лучше вчерашнего, но все еще мало: я считаю, что только четыре из этих десяти совсем плохи. После долгой торговли сделка опять расстраивается. Попов отходит с таким видом, который ясно говорит: "Ну, от меня вы все равно не уйдете", и уезжает домой, как я узнал после, чтобы путем давления на своих должников (а ему все должны в Оймяконе) заставить их воздержаться от покупки лошадей и перед нашим отъездом купить их самому за бесценок.
Когда мы уезжаем, Евграфу Слепцову делается обидно: "Неужели из-за Попова упустить таких превосходных лошадей!", и он просит отдать для фактории двух из хороших лошадей по сто сорок рублей. Это уже совсем другие песни, и для почина, "из уважения к Якутгосторгу", как я говорю Слепцову, я отдаю этих лошадей. Через некоторое время они оказываются во владении одного богатого якута.