Кося глазом на железо, подпиравшее кадык, Жак наконец сумел подняться и попутно сбил одну из немногих свеч, не сбитых в ходе драки. Угол погрузился в сумрак. Правая рука Жака скверно висела, изломанная, под углом; рукав был совсем черный. Ничего не говоря, он проследовал, куда вела его женщина - Антуан различил, как во сне, когда подмечаешь совсем ненужные детали, что они с ней почти что одного роста. От сумеречной арки во внешнюю пещеру Жак успел обернуться, едва не порезав горло - рука Гаузьи от неожиданности дернулась - и смачно плюнул в сторону Антуана. Плевок пролетел, считай, целый туаз и застрял в белой шерсти собаки. Облизнув рот, безносый словно хотел что-то сказать - но передумал, пригнул голову под серпом и ушел, бережно, как младенца, неся у груди свою раненую руку. Вынырнул наружу, как уходит в воду морской черт - котоглавая рыба, самая страшная, какую только Антуану приходилось видеть на тулузском рынке.
- Будто я не знаю, куда вы ходите. Будто Марсель мне не брат. Иди домой, Марсель, - с той же повелительной усталостью сказала Гаузья, оборачиваясь от дверей. Одна из свечей опасно лизнула приподнятый ее подол, и женщина, не глядя, столкнула ее на землю ногой: теперь свеч осталось всего три. Марсель сделал в ее сторону короткое, непонятное движение, и Гаузья предупредительно подняла серп.
- Говорю - иди домой. Где отец твой?
- Не твое бабье дело, - наконец опомнившись, выплюнул Марсель. Его зримо колотило от ярости. - Отец там, где его не догонят, с теми, кто его побережет. Ты-то зачем сюда притащилась, свинья? О дружках-католиках поплакать? Вон один валяется, поплачь и катись отсюда к чертям.
- Посмотреть, чтобы вы беды большой не наделали, - Гаузья в несколько быстрых шагов приблизилась, выставив серп острием вперед. - Беды ни себе, ни прочим. А вы, гляжу, и сами меж собой не разобрались, чего вам надобно. Убери ножик, Раймон, не покалечь мне племянника. Еще чего не хватало, чтобы земляки друг друга калечили. И без того вон сколько… натворили.
Марсель сделал быстрый жест в сторону Антуана - перехватил Раймонов темный взгляд, усмехнулся.
- Хороших заступничков нашел. Спятившую бабу да этого… предателя. А ты-то далеко собрался, Пастух? Тут же твой дружок. Проводишь его к остальным попам в целости - может, даже денег дадут.
Раймон, уже подавшись к выходу, бросил черный взгляд через плечо.
- Да уж всяко не с покаянием к добрым братьям в Памьер. Хоть они, небось, и соскучились, пока без меня меня судили.
- И куда решил податься? На перевале задницу морозить?
- У меня всегда есть куда податься, на то я и вольный человек. Вот собаку я Безносу не прощу, такую собаку загубил, дерьмец. Вы уж без меня Чертушку похороните, я что-то нынче в большой спешке.
По пути он нагнулся, чтобы снять с собаки ошейник - и лицо его невольно скривилось. Безо всякого стеснения прежних врагов и прежних друзей он поднял песью большую башку обеими руками и поцеловал пса прямо в оскаленную морду. Прощай, Черт, bone serve et fidelis, вот же свалка цитат - голова проповедника, и когда, подумать только, когда и о чем думаешь ты, Антуан?! Разве так думают люди, которые… у которых…
- Раймон, - Антуан услышал свой голос снова со стороны - на этот раз даже не очень представляя, что его голос хочет сказать. - Но Раймон, если вы… ты… Если б ты покаялся, решив сам, первый…
- А иди ты к дьяволу, - Раймон безрадостно расхохотался, пробегая пятерней по комканым волосам. - Вали отсюда, из Мон-Марселя, курлычь дальше свои псалмы и макушку брей. Ну и ловите меня сколько захотите теперь… за мою веру! Ловите ветра в поле, пастуха на воле.
И, последним прощанием уже из темноты внешней пещеры, донесся его уже снова насмешливый голос:
- Бывай, отец-батюшка. Драться учись, сопли подтирай. Да это, еще вот что - сестру мою не трожьте, ни при чем она, обо мне не знает. И так она в кровати три-дни провалялась, говорят, ребенка скинула после вашего, гостюшки, посещения. Совесть-то есть же у вас? Мы ж с тобой все-таки… в перегоне вместе были.
C этими словами человек, неизвестно зачем вставший между Антуаном и его смертью, быстро и яростно ушел из Антуановой жизни.
Перешагивая через тела просто, как через поваленные снопы, Гаузья подошла к связанному - и раньше, чем он сообразил, что она делает, нажатием на плечо нагнула его вперед. Серп царапнул по камням, рассекая веревки, и руки Антуана повисли, как сломанные ветки. Впрочем, нет… Не сломанные. Антуан, почти не чувствующий пальцев, неосознанно тер их друг о друга, окончательно превращаясь в зрителя странного площадного миракля, где так много убитых.
- Кто отца-то убил? - строго спросила женщина мужчину, своего племянника, бывшего выше ее на голову; спросила, будто имела право спрашивать. Антуан отстраненно подивился - почему отца, ведь никто не убивал Кривого - или то о Бермоне, приемном отце? - и только Марселев ответ объяснил ему:
- Безнос, головой повредившись.
Отец - это же Аймер, уму непостижимо, Аймер и есть отец. И это его убили.
- Чужой рутьер. Есть надежда еще, - Антуан встретил глаза Гаузьи - темные, странные… умоляющие. Вот какие это были глаза - будто кричала она, только не имела голоса.
- Антуан… Брат Антуан. Один виновник мертв. Другие… далеко другие. Будете говорить… Уж вспомните, что Марсель сейчас уходит.
Антуан не сразу понял, о чем она. Он сделал наконец, что хотел: опустился на землю рядом с телом Аймера, ища, чем разрезать путы. Нельзя было позволить брату лежать скорчившись, чтобы потом с хрустом распрямляли ему окоченевшие члены: раз участвовав в забое скота, брат-проповедник хорошо запомнил, как скоро твердеет мертвая плоть.
Ножа не было, ничего не было, и Антуан тщетно теребил узлы, пока серп Гаузьи разом не перервал ткань под его руками, едва не поранив ему пальцы.
- Вспомните ведь? Что Марсель уходит сейчас, - с тихой настойчивостью повторила она, заглядывая старому знакомцу в самые глаза, и так странно было слышать ее слова над мертвым Аймером вместо какого-нибудь Lux perpetua, что Антуан даже понял, в чем дело. Понял - и перевел взгляд с лица ее на острие серпа: чудо снопов, вот они, твои кровоточащие снопы, брат Антуан. Замахнулся селянин серпом на святого Доминика… и стала сочиться кровью пшеница в руках злеца. Лицо Гаузьи светило сверху вниз, как бледная луна, - такое, в общем-то, похожее на лицо ее племянника.
Что надо сделать? Кивнуть, сказать - вспомню? Я обещаю?
- Если я дойду, я… скажу приору.
Врать сейчас никак не получалось. Не при Аймере. Может, теперь и не получится никогда.
- Мы уйдем. И ты уходи. - Гаузья отстранилась и резко перестала быть похожей на Марселя. - Не медли, в деревню иди. Доберешься ли? Цел?
- А ты? - невпопад спросил Антуан, и не думая подниматься. Женщина поняла его вопрос совершенно верно - некогда было гадать.
- Ничего мне не будет. Не тронет меня никто. А если и тронет… так не до смерти, я привычная. О себе думай.
Марсель уже вышел, не дожидаясь тетки; было слышно, как он ругнулся, запнувшись за что-то в сумерках снаружи. Лишь тот, кто очень хорошо знал Марселя Большого, мог бы сказать, насколько ему теперь страшно - а сестра отца его знала его лучше, чем хорошо.
Антуан сидел молча, унимая дрожь; взгляд Гаузьи ощущался как сильное тепло, тревога, хотя женщина и не говорила ни слова, не торопила, давая время справиться с собой. Он знал, что она ждет - но не мог, совершенно не мог сделать этого: осесть грудой, закрыть лицо руками, плакать, плакать наконец.
Повернув к ожидающей женщине голову, он сказал, слыша свой голос как бы со стороны - слишком высокий, слишком спокойный:
- Не пойду я, Гаузья. Ты ступай. Пусть с утра заберут нас. От на Брюниссанды придут, с носилками.
- Опасно, - просто сказала женщина, не споря, лишь утверждая - все с той же великой усталостью, когда среди летнего отдыха жница засыпает, едва выпускает из рук серп.
- Что же, что опасно. Убийца Аймера не вернется - он безумец, а не дурак, он уже небось на полпути к Праду. Раймон тем паче. С Марселем ты домой пойдешь. А я до утра так его… тело не оставлю.
В подтверждение своих слов он обернулся на малый шорох: черная тень, огромная от близости к источнику пламени, проскользнула прыжками по одному из трупов и исчезла - мышка? Крыса? Не разобрать. Вот еще одна шмыгнула в дальней пещере. Эти мелкие зверьки шуршали в углах во время их плена, подбирая крошки человечьего житья; пару раз задевали Антуана с Аймером по ночам, шарясь в прелой соломе. Теперь, когда шум и голоса утихли, они собирались на запах свежей крови. А есть ведь зверье и покрупнее.
Что-то надо было еще сказать, поднять глаза и сказать ей, прежде чем отпустить свое сердце и оказаться окончательно здесь.
- Гаузья… благодарю тебя.
Но никакой Гаузьи уже не было.