Глава пятая
Услышав за спиной зуммер телефона, ротмистр Леонтьев едва не споткнулся о порог своего кабинета и крепко выругался: опять кому-то он нужен! С утра, как придешь на службу, - одни звонки. Там кассу бани ограбили, там пивной ларек взломали, там обстреляли полицейский пост… Как будто нет у него дел поважней, чем копаться во всей этой мелочи!..
Пока он раздумывал, поднять или не поднять трубку, телефон смолк. Но стоило ему снова взяться за ручку двери, как он заголосил опять.
- Ротмистр Леонтьев у аппарата!
На проводе был его коллега из железнодорожной полиции ротмистр Кирсанов. При первых звуках его голоса Леонтьев невольно трижды перекрестился ("Господи, неужто опять - поезд!") и приготовился к самому худшему. Так уж выходило, что все неприятности последних месяцев приходили к нему именно оттуда - из железнодорожных мастерских, депо, разъездов и станций. На этот раз ротмистр сообщил о хищении из мастерских какого-то станка, и это его взорвало.
- Слушайте, Кирсанов, какого черта вы меня дергаете по таким пустякам? Что я вам, полицмейстер, креста на вас нет! Снеситесь с общей полицией, с ней и ищите этот ваш станок. С меня довольно и своего!
- Так станок-то токарный, - продолжал канючить Кирсанов, - новенький, американский. Только что с какой-то международной выставки привезли…
- А паровозов у вас, случаем, еще не воруют?
- Я говорю, станок-то токарный, миниатюрный, на нем в самый раз оболочки для бомб точить. Имейте это в виду.
- А вы имейте в виду, что мое дело - политический сыск, а не… Что?! Вот вернется полковник, ему и доложите!
Швырнув трубку на рычаг, он длинно и нехорошо выругался, хлопнул дверью и вышел из управления.
Еще с утра он наметил для себя присутствовать на допросах, которые вот уже несколько дней велись по делу арестованного Михаила Кадомцева следователями окружного суда. Вчера и позавчера это ему не удалось из-за свалившихся на него хлопот, вызванных бунтом симских рабочих, но уж сегодня он займется, наконец, и своим делом. Эти ограбленные поезда висят на нем страшным гибельным грузом. Не сбросишь его - сомнет и раздавит, как червяка. Единственное спасение - мять и давить самому!
Михаила Кадомцева арестовали 29 сентября. Рано утром, еще и шести часов не было, дом Зорковой по улице Гоголевской, который снимала большая семья Кадомцевых, был буквально осажден полицией. Узнав, что из сыновей дома лишь один Михаил, и что ночует он, как всегда, во флигеле, половина полицейских двинулась туда. Остальные начали обыск в доме родителей и осмотр двора.
Михаила скрутили еще полусонного. Отобрали, не дав сделать ни одного выстрела, подержанный со сбитым номером браунинг, кинжал, электрический фонарь с белым, синим и красным стеклами, подробную карту Уфы и некоторых уездов губернии, две обоймы к пистолету, целую россыпь боевых патронов, больше ста рублей ассигнациями, какой-то белый порошок, бертолетову соль и еще какую-то мелочь.
Во время осмотра двора в руки полицейским попало несколько обрезков зажигательного шнура, непонятная гипсовая форма, металлический цилиндр неизвестного назначения и небольшая связка прокламаций.
При обыске главного дома ничего предосудительного обнаружено не было, кроме старой деревянной шкатулки, в которой хранилось около шести тысяч рублей различными ассигнациями. Из них сто бумажек достоинством по двадцать пять рублей оказались совершенно новыми, будто лишь сегодня из банка.
Михаила увезли в тюрьму, с родителей взяли подписку о невыезде, а все улики, в том числе и деньги, передали судебному следователю. Вот к нему-то сейчас и спешил ротмистр Леонтьев.
Он явился вовремя: только что привели для допроса мать Михаила Анну Федоровну Кадомцеву, несколько полноватую, с красивым строгим лицом и седой гордо поднятой головой женщину лет сорока шести. Ротмистр сел на свободный стул рядом с прокурором и следователями и стал вслушиваться в показания свидетельницы.
- …На номера денег я не обращала внимания. За пять дней до обыска, в воскресенье, я разменяла свои шесть тысяч золотом какому-то торговцу - разносчику с шелковыми материями. Я отдала свои золотые деньги и получила за них шесть тысяч двести рублей кредитными билетами.
- Кто мог бы подтвердить это? - бесцветным усталым голосом спросил следователь Кожевников. - Ну кто-то из домашних, прислуга?
- Ни прислуги, ни детей тогда в комнате не было. Мы были одни.
- И вам, простите, не было страшно? Одной, с таким количеством золота, с чужим незнакомым человеком?
- Этот торговец и прежде раза три бывал у нас со своим товаром, и я его не боялась. Однажды он сказал, что хотел бы получить золото и серебро в обмен на кредитные билеты с приплатой известного процента. Я подумала и решилась на такой обмен.
- Чем объяснить, что такую большую сумму вы хранили не в банке, а у себя дома?
- Простите, господин следователь, но это уже мое личное дело! Я хозяйка, и мне лучше знать, что и как мне сподручнее.
- Я вынужден повторить свой вопрос, свидетельница, - повысил голос Кожевников, - почему такую немалую по нашим временам сумму вы хранили не в банке, как другие, а дома, в этой вашей шкатулке?
Шкатулка находилась тут же, и следователь несколько раз нервно постучал по ней кончиком карандаша.
Допрашиваемая проследила глазами за его длинной костлявой рукой, снисходительно усмехнулась и, пожав плечами, ответила:
- Деньги эти, господин следователь, собирались не один год. Лет десять откладывали мы с мужем от его жалованья да то, что присылали сыновья-офицеры. Очень уж хочется иметь под старость свой дом, всю жизнь ведь, считай, под чужими крышами прожили.
- И много денег получили вы от своих сыновей?
- Сколько точно, сейчас сказать не могу. Но присылали часто, особенно когда на войне были. Хорошо помню, как однажды с Дальнего Востока Эразм сразу выслал тысячу рублей. Часто, еще чаще, чем Эразм, присылал деньги Мефодий. Сыновья-то у меня люди порядочные, не пьют, не курят, родителей почитают…
Следователь порылся в бумагах, что-то записал и поинтересовался деньгами, найденными в кармане у Михаила. Сто двадцать рублей - тоже деньги не малые. Не слишком ли много, однако, на карманные расходы?
- Это не на карманные расходы, как вы изволили выразиться. Эти деньги я дала сыну, чтобы он вернулся в Симбирск доучиваться в своем кадетском корпусе.
- Прежде оружия у сыновей вам видеть не приходилось?
- Помилуйте, господин следователь, у какого же офицера нет оружия? Тем более у вернувшихся с войны!
- Я имею в виду ваших младших сыновей. В частности, Михаила, у которого изъяли вот этот браунинг.
Кадомцева даже не взглянула на показываемый ей пистолет.
- У Мефодия, который недавно гостил дома, был похожий. Возможно, его и есть.
- Что может сказать свидетельница о мышьяке?
- Мышьяк я покупала сама для лечения коровы. Покупал и Мефодий. Он у нас большой любитель охоты и увлекается изготовлением чучел.
- Ну, а об остальном, что было изъято во флигеле и во дворе? Что можете сказать об этом?
- Во флигеле и во дворе во время обыска я не была, поэтому ничего сказать не могу.
- Так я вам перечислю, вот послушайте!
- А что от этого изменится? Так и запишите: не была, не видела.
- Теперь вспомните, где были ваши сыновья - Иван и Михаил - 21 сентября?
- Это в день, когда почтовый поезд остановили? Дома были мои сыновья: и Ваня, и Миша. Миша, правда, собирался ехать на дачу Емельяновых, но не поехал. Вечером всей семьей попили чай, и они отправились к Сперанским.
- Где сейчас находится Иван?
- Должно быть, у родственников в Златоусте, но точно не скажу: не до Вани пока.
- И последний вопрос: смогли бы вы признать того торговца, у которого обменяли свое золото?
- Несомненно, господин следователь. Он брюнет, высокого роста, лет тридцати от роду Видимо, еврей или немец…
Пока свидетельница читала и подписывала протокол, Леонтьев в подробностях вспомнил день обыска Кадомцевых. Михаил и тогда утверждал, что часто бывает на даче отставного генерала Емельянова, а накануне его ареста там-де была хорошая пирушка Кто был на этой пирушке, он сообщить отказался, но обещал подумать, если это не причинит каких-либо неудобств его товарищам.
В то же утро, он, ротмистр Леонтьев, сопровождаемый чинами полиции, отправился за тридцать верст на дачу Емельяновых. Генерал принял гостей более чем холодно и заявил, что в агентах полиции не состоит, а чин генерала не позволяет ему доносить на своих гостей.
- Это были лично ваши гости, ваше превосходительство, или друзья вашей дочери? - попробовал уточнить ротмистр.
- А почему друзья моей дочери не могут быть и моими друзьями? - вопросом на вопрос ответил генерал.
Для обыска дачи ни оснований, ни полномочий у него не было, однако он обратил внимание, что никаких следов от "хорошей пирушки" в доме нет. Успели прибраться или… никакой пирушки не было? - подумалось тогда всем.