Давно там не были, а тут у него командировка в их совхоз получилась, ну а я за компанию. Есть у меня повод заехать туда в любое время, на кладбище, на могилу Ирины. Дело было летом, кажется, июль был. За Мадауном есть место, дорога идет долиной Бергенды. Это сразу за Игандинским перевалом. Там в верховье долины берет начало ручей Бахапчи. Места там очень суровые, ветреные, безлесистые участки дороги. Зимой очень холодно. В народе эту долину называют долиной смерти. Слышал, наверно. Говорят, что там зэков расстреливали или целый этап в пургу замерз. Но, я думаю, что все проще было. Просто там из-за сильных ветров, леса-то нет, зэки вымирали на строительстве дороги больше, чем полагалось по инструкциям. Там в свое время недалеко находился самый большой лагерь Дальстроя – Бутугычаг. На карте СССР 53 года он означался кружочком больше, чем сам Магадан. Там зэков сидело в три раза больше, чем жило людей в Магадане. Так вот, за безымянным перевалом дорога сбегает в долину Анмангынди. Огромная наледь как будто раздвигает сопки и не тает ни зимой, ни летом. Настоящий ледник с сопок спускается. За ней дальше поселок Наледный. Раньше Мохоплит назывался. Приезжал я туда в году 55-м. Так вот. Спускаемся мы в долину на УАЗике и по капот в воду ныряем. Машин уже скопилось с десяток. Тут и грузовики, и легковушки. У кого-то мотор заглох, его вытягивают "Камазом". Оказывается, из-за жаркого лета в верховье ледника образовалось озеро, и в какой-то момент его прорвало. Огромный поток воды обрушился в долину и смывал все на своем пути. Вот и кусок дороги смыл. Мы в машине сидели, видим, вода несет бревна. Мимо машин плывут, в двери бьются. Я сначала не вглядывался, думаю, бревна и бревна. А дядя Коля мне говорит: "Сашка, смотри внимательней, это "жмурики" из нашего с тобой прошлого в гости пожаловали". Тут до меня дошло. Вода размыла старое зэковское захоронение, очевидно, братскую могилу. Все тела только в мешковину завернуты, оттого они кажутся серыми, похожими на бревна. Сколько их было, не знаю. Может тридцать или пятьдесят. Только все их вода так и унесла. Народ из машин на крыши вылез. Все молчат, никто слова вымолвить не может. Нужно бы тела перезахоронить, да только у всех столбняк, никто ничего сделать с собой не может. Тут какая-то баба как начала орать на всю округу. Насилу угомонили. Народ в шоке, а мы с Колей как сидели в машине, ничего не говоря друг другу, молча обнялись, а потом Микола мне и говорит: "Видишь, Сашка, а мы-то с тобой сидим, никуда не плывем. Но ведь могли же. Так нет, всем бедам назло выжили и еще столько лет землю топтали. Да и еще потопчем". У него слезы из глаз, у меня ком в горле. Вот, думаю, Господи, после увиденного не знаешь, то ли ругать судьбу, то ли благодарить. Да только после того случая как мне легко на душе стало. По сей день легко. На том примере моя судьба показалась мне такой счастливой. Мы потом в Усть-Омчуге в Военкомат Тенькинский заехали. Дядя Коля же ветеран, как никак, орденоносец. О том рассказали, машина от них ушла к дорожникам. Нашли все тела, вроде, захоронили потом. Мы с Миколой поехали дальше, перед Нелькобой свернули на Бутугычаг. Там от Тенькинской трассы ехать километров десять. Дорога давно не ремонтировалась, но все еще в приличном состоянии. Вокруг сопки, дорога меж них петляет, то вверх уйдет, то вниз к речушкам опускается. Склоны сопок желтоватые от мхов и лишайников, долина глубокая, в жаркий день напоминает южные горные пейзажи. Жимолости там и грибов осенью – море. По обеим сторонам ручья ольховник растет. Красотища. Да только в прежние годы эти места другим славились. В этом лагере урановый концентрат добывали. Кто из зэков на нем работал, не больше месяца мог продержаться – радиация. А в цеху у печей и того меньше – одну, две смены. Смертность там была жуткая. Оттого и лагерь большой. Подъезжаем к нему. Представляешь, тридцать пять лет прошло, а только он меж сопок в долине показался, как первым делом я увидел плакат. Он там на сопке как стоял, так полуистлевший и стоит. "Да здравствует тов. Сталин" – на нем написано, и его, Сталина, профиль. Мы с Миколой переглянулись, друг друга не узнаем. Господи, это что же творится. Столько лет прошло, а он все еще на нас смотрит с близлежащей сопки. Это, значит, что все здесь так поспешно бросили, что и ломать не стали. Как от чумы спасались. Или тогда не думали ломать, потому что вдруг еще пригодится? Бараки стоят, хоть и покосились, стекол, конечно, нет, но рамы целые. Вышки, колючка, огромные горы ботинок и консервных банок, высотой в несколько метров. Вышли мы из машины, уже вечерело, хорошо, что ночи белые. Солнце еще высоко стояло над горизонтом, все цветет. Тепло, ветерок свежий дует, так хорошо и комфортно мы себя почувствовали, что и не верится уже, где находимся. Как будто в счастливом детстве, а не в лагере смерти. Микола задумал костерок развести да отужинать. Разогрели тушенку, напекли картошки, чай заварили, ну и как не выпить по такому поводу. Выпили за упокой всех убиенных здесь душ. Ну, что скажешь, Санечка. Как, холодок по кишкам не прошел? Слабости, характерной не появилось? А то мне от этих видов "до ветру" захотелось. Надо же, сколько лет прошло, а с землей все это не сравняли. На память, что ли все оставили. Так ведь здесь и ходить, никто не ходит, и ездить, не ездят. Хорошо мне здесь и сейчас. Как будто, занозу из сердца вытащил. Уже не болит, не щемит, сердце. Отпустила боль.
– Хорошо, что мы с тобой, Микола, – дальше вспоминал отец, – сюда завернули. Не спроста все это, вот уж точно. К чему-то все это случилось, возможно, что мы скоро это поймем. Посидели еще немного, потом пошли искать тот барак, в котором мне жить пришлось в сорок седьмом. Ходили, ходили, смотрели, да только его-то и не нашли. Другие еще стоят, какие-то развалились, но фундамент остался. Да только моего нет. А, может, за давностью лет я что и забыл. Покружили мы еще минут десять по лагерю, да и решили, что ехать пора. Вернулись к машине, собрали вещи, в машину забрались и сидим. – Ну, что, Микола. Тут хорошо, да ехать надо, – пошутил я. Ну и поехали.
– Ты знаешь сынок, я сейчас все это переосмысливаю, и мне становится понятно, что никакого вывода из своей непростой судьбы я, наверное, не сделаю, как думал долгие годы. Нет никакого вывода и все. Для человека важным является, как он проживает каждую секунду – сейчас. Ни вчера или в далеком прошлом, ни в плохо обозримом будущем, а сейчас. Долгие годы я надеялся на встречу с родным домом и близкими. А увидев их, понял, что моя жизнь здесь, важнее для меня, чем надежда на будущую встречу с ними. Это и была моя настоящая жизнь. Вы, мои дети, ваша мать и этот город и есть мое настоящее счастье. А то горе и страдания, что были, они остались в прошлом. И жалеть об этом мне уже нет нужды. Ты знаешь, все это время, что я был в Японии, я так хотел быть с вами. Каждый день собирался сорваться и уехать. Сам себя останавливал лишь тем, что столько лет не был там и сейчас сорваться было бы просто глупо. Только вот инцидент с братьями ускорил мой отъезд. Они мне сейчас письмо прислали. Сожалеют о случившемся, зовут еще приехать. Повздорил ведь я там с ними. Подрались мы. Вечером сидели, выпивали, ну и высказали они мне все, что думали. Они как узнали, что я жив, посчитали меня "человеком без живота". Есть такой термин в японском языке. Человек с маленьким животом – что означает малодушие. Неумение вовремя лишить себя жизни, как положено самураю. Представляешь, сколько лет прошло, сколько всего переменилось в этом мире. А они меня не простили. Не поняли меня. Но и не пытался я рассказать им все о себе и своих поступках, видел, что им это не нужно. Думаю, что в моей стране до сих пор не понимают таких, как я. Точнее, сказать не хотят понимать. Много боли я перенес в этой жизни. Думал, что ничто уже меня не смутит. Да не тут-то было. И эта боль, сынок, ранит меня, как никакая другая. Теперь я понимаю, что всю жизнь считал, что судьба меня чего-то лишала. А на самом деле не замечал того, что она мне дает.
– Ладно, сынок, что-то заговорились мы с тобой. А я весь день сегодня о сне думаю. Давай-ка укладываться будем. Выспимся хорошенько.
Глава 13 Конец пути
Ни тоски, ни любви, ни печали,
ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами
и всего полчаса впереди.
И. Бродский
Мне так хорошо спалось в эту ночь. Я моментально уснул, и в какой-то момент мне начал сниться сон обо всей моей жизни. Он пролетал перед моими глазами как кинолента.
Мне вспомнились все впечатления, чувства и даже запахи. Но в самом конце этого сна я проснулся, почувствовав себя как-то необыкновенно легко, как никогда еще себя не чувствовал. Я увидел яркий и необыкновенно теплый луч света. Он манил меня вверх, в небо. Я не мог противиться желанию греться в его лучах. Меня тянуло в него.
Я только не мог понять: этот увиденный сон приведет меня к какому-то выводу или его просто нет?
Я вхожу в эту жизнь каждый день,
вновь и вновь с утра
Открываю глаза,
начинаю дышать, бороться.
Понимаю, что это и есть мой рок,
не пытаюсь кричать "ура".
Но сознаю, что счастью,
уже никогда не сбыться.
В какой-то момент до меня доносится голос моего сына.
– Отец, давай вставать будем. Семь утра уже. Как ты сегодня – выспался? Батя, ты слышишь меня.
Я вижу его, он трясет меня за плечо. Но тело мое безжизненно. Оно глухо к словам и не отвечает на призыв моего возлюбленного сына.
– Отец, отец, оте-е-е-ц.