Мне только двадцать два года, а я уже рассуждаю как сорокалетний муж.
Возможно, я знаю, в чем дело. Эти три года были для меня очень непростыми, мне приходилось выживать, а им всем на это наплевать. Они тут резвятся, "тащатся", "кайфуют", эти мои сокурсники. Им еще невдомек, что все может быть иначе. Понимать то, что терять можно и в этом возрасте. Терять людей – близких и дорогих.
Пройти рядом со смертью и разминуться на метры. Быть униженным самому или видеть унижение соседа. Отмахиваться кулаками, чтобы этого не случилось. Да, мне будет не просто найти с ними общий язык.
Если я так думаю, то это будет очень не просто.
Эти мои обиды на весь белый свет мне нужно забыть. Отпустить прошлое и научиться жить настоящим. Они все меня не поймут, а заставлять их меня понимать – безнадежно.
Пусть мой опыт и чувства живут во мне так глубоко, чтобы никто из них не мог понять, что же у меня внутри.
Мне просто нужно время, возможно полгода-год, и я научусь мириться с ними.
Я буду работать над этим и добьюсь желаемого.
Сейчас октябрь, к началу учебного года я опоздал, из своей группы никого не знаю. Попробую найти ее по номеру и расписанию.
Я пришел в институт в морпеховском камуфляже, бушлат оставил в гардеробе.
Под летней курткой на мне теплый "тельник", на ногах шнурованные ботинки. Зима в этом году ранняя, на улице уже лежит снег, но я все еще не переоделся в теплую меховую одежду.
Сейчас мне очень не хочется переодеваться в гражданское.
Мой камуфляж греет меня, в прямом и переносном смысле. Мне приятно все, что связывает меня с недавним моим прошлым. Каждый день, надевая его, я как будто вновь и вновь оказываюсь в привычной для меня обстановке, среди своих сослуживцев, на дорогом мне Русском острове. Мне приятно обо всем этом думать.
Какая уж тут гражданка. Я нашел нужную мне дверь. Лекция только началась, открываю дверь и вхожу в аудиторию. Вместительное помещение с длинными рядами столов, битком набито студентами. Сколько же их здесь, наверное, весь поток, человек сто или сто пятьдесят?
– Здравствуйте.
Я внимательно смотрю сначала на преподавателя, затем медленно осматриваю весь зал. В воздухе повисло молчание. Они все смотрят на меня, а я на них. Взгляд в ту минуту у меня был такой, как если бы я вновь смотрел на молодое пополнение у себя в части. И взгляд этот был, очевидно, жестким и недоброжелательным, если не сказать уничижительным. В общем, недружелюбным. Потому, еще месяца три никто из студентов не подошел ко мне поговорить или спросить о чем-то. Девушки вообще шарахались от меня по углам. Лишь две из них общались со мной с первого дня. В дальнейшем с обеими у меня были очень теплые, можно сказать, дружеские взаимоотношения.
– Вы Торопов, – меня отрывает от осмотра лиц голос преподавателя. – Ваша фамилия Торопов?
– Да, верно, моя фамилия Торопов.
– И Вы наш новый студент.
– Можно и так сказать.
Я очень хорошо помню этого преподавателя. Еще очень молодая женщина лет тридцати двух, может быть, тридцати пяти, весьма привлекательна, в небольших очках без оправы, которые ей очень шли. По-моему, она была кандидатом наук, кажется, математических. И на первом курсе у нас с нею сложились хорошие отношения.
– Что значит "и так сказать", а как сказать иначе?
Теперь уже она смотрит на меня внимательней. Верно решила, что я хам, и меня непременно сейчас же нужно поставить на место.
Ну ничего, я сейчас успокою ее.
– Иначе? Иначе – это не Ваш и не новый. Четыре года назад Вы мне объясняли, чуть ли не в этом кабинете, что преподаватель не должен считать студентов "своими". Иначе он попадает к ним в зависимость, а от этого падает качество преподавания. И я был одним из лучших Ваших студентов. Вы забыли.
Она с удивлением смотрит на меня, делает несколько шагов вперед, ко мне.
– Так это Вы. Да, теперь я вспомнила Вас. Извините, что не сразу. Но, не мудрено, скажу я Вам. Вы изменились за эти годы.
Она смотрит на меня с какой-то грустью в глазах. Как будто сожалеет о моем нынешнем виде.
– А Вы, напротив, совсем не изменились.
– Спасибо, – она по-прежнему смотрит на меня, но теперь с удивлением.
– Если позволите, я присяду.
– Да, да, конечно, присаживайтесь.
Приглядев себе место на предпоследнем ряду, я поднимаюсь и сажусь рядом с рыжеволосой девушкой.
– Привет, как дела?
Я говорю это тоном, не требующим обязательного ответа.
– Хорошо.
Она лишь на секунду смотрит на меня, затем сразу отводит взгляд. Голова ее втягивается в плечи, как будто она ждет от меня оплеухи.
– Ну и отлично.
Я достаю из своей папки тетрадь и ручку.
Почему же я так агрессивен к ним? Не могу себе позволить расслабиться и принимать все, как прежде, как когда-то на первом курсе.
Этот день и еще многие последующие я просиживал на занятиях с полным непониманием происходящего.
Зачем я здесь? Почему не там, не на службе, не в своей части?
Что сейчас движет моими поступками?
Какая-то инерция – что-то вроде "так надо", или это глубокая подсознательная реакция, понимание, что именно здесь и сейчас строится моя будущая жизнь.
Время, мне нужно время, и я во всем разберусь.
Понимания со своими однокашниками у меня так и не получилось. Все оставшиеся четыре года учебы ни с кем из ребят я так и не сошелся. Они с того дня смотрели на меня как на чужака.
Тем более, что в конце того учебного года произошел неприятный инцидент с моим участием.
Я, если так можно сказать, повздорил с двумя своими сокурсниками. А точнее сказать, избил их. А еще точнее, мне пришлось это сделать. Я был вынужден.
Никакого особенно разбирательства не было, дело замяли. Но все в группе после того случая уже смотрели на меня по особому. Не сказать, чтобы стали бояться или больше уважать – нет. Но, как говорят, стали шарахаться и воспринимать меня как воспринимают преподавателей. Человека, в чьем присутствии не поговоришь обо всем.
Произошло все это лишь потому, что я в нужный момент не смог или не захотел сдержаться. Находясь в учебной лаборатории еще с тремя нашими студентами, я стал свидетелем их разговора о службе в армии. О том, что в ней служат лишь дебилы, люди не умеющие думать и вообще "крестьяне".
Слушая какое-то время их "здравые" рассуждения, я наливался злостью. Потом подошел к одному из них, больше всех говоривших. Звали его Влад. Он был сыном начальника крупной автобазы.
– Это ты меня считаешь дебилом и "крестьянином"? – спросил я.
Он, усмехаясь мне в лицо, ответил, что не имел в виду никого конкретно. Я в этот момент уже вспоминал своих друзей, оставшихся на службе. И так мне стало за них обидно, что-то щелкнуло внутри и самообладание покинуло меня.
Глаза мои заволокло красным туманом. Первый удар справой пришелся точно в челюсть тому самому Владу. Он как-то безвольно осел, сложившись пополам. Как будто хотел присесть на стул, но его под ним не оказалось и оттого он падал до самой земли, почему-то вытянув руки вперед. Второй удар, с левой руки, догонял его дружка Славика. Но он прошелся вскользь "бороды" и не свалил его.
Один короткий скачок навстречу, и повторным ударом справа я уже точно достал его подбородок.
– Суки, я вас научу, как со мной разговаривать.
Я прижал его голову к полу своим ботинком.
Третьего из них мне достать не удалось. Он очень проворно скрылся за дверью.
Я огляделся и понял, что все кончено. Я как будто проснулся. Понял, что переборщил, перегнул палку, и в эту же минуту мне стало их очень жаль. Я стал их приводить в чувства, и Славика даже хотел прижать к груди, как вдруг подумал, как нелепо будет все это выглядеть.
Хорошо, что они быстро пришли в себя и ни у одного из них не было крови на лице.
– Ну что, ты понял, что так говорить нельзя, – обратился я к Владу.
Но он, видно, соображал еще плохо и только мычал что-то нечленораздельное.
– Ну конечно, бесспорно, понятно… – и что-то еще в том же духе.
Ощупав подбородки, я убедился, что челюсти их целы.
Помню, как в этот момент на меня нахлынуло чувство отвращения и сожаления за свой поступок. Мне стало понятно, что ничего я не решил, ничего никому не доказал, ничего не исправил, но лишь приумножил гнев и злость.
Зачем унижать и подавлять, а потом сожалеть об этом. Уж лучше не делать этого вовсе.
Но что же мне делать теперь? Не просить же у них прощения. Противно. Мерзко. Бессмысленно.
Мне захотелось поскорее забыть об этом.
– Давайте, "валите" отсюда, думать над своим поведением. Отправляйтесь по домам, – закричал я на них.
Так как их было трое, а я один, никто не предъявил мне претензий в их избиение. Но и забытся это не могло. Я стал чужим среди своих.
В тот вечер я пришел домой рано.
Отца долго не было, но я решил обязательно с ним поговорить об этом. Он пришел уже после девяти и сразу спросил меня, что случилось. Очевидно, нетерпение было написано на моем лице.
– Отец, объясни, что происходит. Откуда во мне эта агрессия, эта злость на всех меня окружающих. Почему я не могу почувствовать себя прежним? Как с этим бороться, что предпринять? Меня тошнит от их разговоров, от их желаний и поведения. От манеры держаться и рассуждать. Детский сад, вышедший на прогулку, веришь, отец? Мне стыдно и противно слушать их разговоры.
Я рассказал ему о сегодняшнем происшествии.