– Уважаемый господин Сабуро. Я уже говорил и сейчас повторюсь, я не ставлю вопрос о возвращении в Японию. Я гражданин СССР и не собираюсь менять подданство. Поездка в Японию мне нужна лишь на время. Две недели – максимум того, что я там пробуду. Хотя я и считаю, что все, что я делал эти годы, дает мне право надеяться на понимание со стороны правительства Японии, возможно, это и не так. Хотел бы Вам напомнить о том, что меня никто не лишал гражданства Японии. Я воевал за свою страну честно и до конца выполнил свой воинский долг. Все эти годы я хранил верность данной когда-то присяге, ни словом ни делом ее не нарушив. Спокойно и с достоинством я смотрю на свое прошлое, мне нечего стыдиться им. Не буду Вам объяснять, что мне пришлось пережить для того, чтобы сейчас я мог с Вами просто беседовать. Вам меня не понять, не услышать. Мы с Вами из разного времени, а это такая пропасть, через которую Вам не перелететь, как бы богато не было Ваше воображение. То, что Вы мне сейчас сказали, лишь подтвердило мои сомнения. Страна, за которую я проливал свою кровь, обо мне давно забыла. Ей проще считать, что меня нет в живых, чем думать о том, как мне помочь. Да мне это уже и не нужно. Все, чего я хочу, – лишь увидеть своих родных и близких. Места, где прошла моя молодость. Не более того. И уж тем более я не собираюсь просить финансовой помощи ни у правительства Японии, ни у своих родных. В моем возрасте это уже не так важно. В моем возрасте думаешь совсем о другом. Я понимаю, что времени у меня осталось немного, и другой возможности может не быть. Поэтому не хотел бы переносить поездку на долгий срок.
Все это время помощник смотрел на меня, не моргая, с прежним выражением лица.
Зачем он это делает? В таком возрасте и с таким опытом клерку просто необходимо разбираться в людях. Мне его ложное понимание не нужно.
Он должен это понять. Пусть он ведет себя естественно. Смотрю на него ничего не выражающим взглядом, я не даю ему ни малейшей возможности разобраться в моих чувствах и переживаниях.
Таким своим поведением я хочу заставить его снять ложную маску. В его выражении лица происходит едва заметная перемена.
Взгляд становиться холоднее, глаза слегка округлились, пропали морщинки у глаз, он расслабил мышцы лица. Верный признак того, что он снял напряжение и стал самим собой. Ну вот, теперь я вижу его настоящее лицо.
Он смотрит на меня иначе, возникла небольшая пауза.
– Синдзи сан, позвольте спросить Вас, когда и как Вы получили гражданство СССР? Вам, как и мне, известно, что люди такой категории, как Вы, всегда в СССР были под особым присмотром. К ним власти всегда относились с предубеждением, и очень многие из них до сих пор проживают в статусе лиц без гражданства. Как это случилось в Вашем случае?
Мистер тонкий психолог решил прощупать меня. Он ждет, что я начну каяться ему в прошлых грехах, если они были. Расскажу о своей работе на КГБ. А если этого всего не было, может он хоть на секунду предположить, что я все это время оставался верен себе и ни с кем, ни на кого не работал. Я должен ответить ему так, чтобы у него ни на секунду не возникло сомнение в этом.
Я должен быть искренним в своем ответе, а искренность понятна всем и всегда обезоруживает. У него впредь, не должно возникать желания "расколоть" меня. Пусть он поймет, что на все его хитрые вопросы я буду отвечать ему искренностью. Они мне изначально не верят. Не верят эти сейчас и здесь, и вряд ли поверят другие там, в случае моего приезда в Японию.
И к этому я должен быть готов.
– На этот вопрос мне ответить совсем не сложно. Я получил гражданство в 1960 г. после регистрации брака в СССР. Принял фамилию жены, она к тому времени уже родила нам сына, и власти, очевидно, увидели всю серьезность моих намерений. Намерений жить в СССР, воспитывать детей, работать, ну и так далее. Я понимаю, что на самом деле Вас интересует. И на этот вопрос ответить возможно. Постараюсь Вам объяснить, хоть это мне будет сделать не просто, но иначе нельзя. Все эти годы пока я сидел в лагере, а это с 45-го до 56 г., мне приходилось испытывать на себе внимание и давление органов НКВД. Особенно первые годы из этого срока. Но всякий раз я давал понять, что все их усилия и время, которое органы на меня тратят, напрасны. И какие бы условия сотрудничества мне не предлагали, они были мне не интересны. Не интересны, пожалуй, не совсем верное определение. Они были неприемлемы. Неприемлемы лишь потому, что это были договоренности с врагом. И какими бы они выгодными ни были для всех, для меня это было предательство. После 53-го года все начало меняться и уж тем более после моего освобождения в 56-м году. "Органы" от меня отстали, как только я собрался жениться. У нас родился сын, и всем стало ясно, что уезжать я никуда не собираюсь. Присматривать за мной они, конечно, присматривали, но открыто уже не вербовали.
– Синдзи сан, а как получилось, что Вы не попали в число репатриантов осенью 49-го года?
– Вам наверняка известно, что не все японские военнопленные были репатриированы на родину в 49-м году. На Колыме, в лагерях, остались те, кого осудили за уголовные и военные преступления. Таковых насчитывалось там несколько десятков человек. В их число в последнее время включили около 20 японских военнопленных, осужденных Военным трибуналом МВД при "Дальстрое" летом 1949 г. по обвинению в том, что они являлись сотрудниками одного из разведывательных органов, работавшего во время Второй мировой войны против Советского Союза. В их число входил я и такие, как я. Думаю, не все из этой группы осужденных, были из разведки. Но, очевидно, это были люди, которых власти не хотели отпускать домой в Японию по разным причинам. Многие слишком явно выражали свое несогласие с политикой Советской власти, были активистами организации "Восходящее солнце". Некоторые слишком активно сопротивлялись работе по идеологическому воспитанию проводимой "Новой японской молодежной лигой". Была такая организация в лагерях японских военнопленных. Условия пребывания в советских лагерях на Колыме были столь тяжелыми, что оставаться независимым и верным присяге было весьма затруднительным. Очень многие вступали в "Молодежную лигу". Делали все, только бы выжить и вернуться домой. Любой ценой.
– А Вы разве не хотели вернуться?
– Я – особый случай. Со мной было все ясно еще до 49 г. Мне не дали бы вернуться ни при каких обстоятельствах. Я был один из немногих, кого советские власти, считали военными преступниками. Потребовалось очень много лет, чтобы обо мне забыли и перестали считать меня врагом. Вот только с приходом "перестройки" и перестали, пожалуй. Послушайте меня сейчас. Если Вы решили учинить мне допрос о моем сотрудничестве с органами НКВД, то это напрасно. Подумайте сами, при всем моем уважении к Вам это невозможно, чтобы после стольких лет испытаний я стал бы Вам признаваться в том, чего не было. Я прошу Вас просто мне поверить. Я уже старый человек и хочу всего лишь повидать родные места. Все, что необходимо для моей идентификации, я готов сделать. Но большего от меня не требуйте.
– Хорошо, мистер Тойода, сейчас я подготовлю список документов, которые Вы заполните дома и завтра принесете. Затем Вам сообщат о времени следующего визита.
На этом мы и попрощались.
Выйдя из здания посольства, я решил пройтись и поразмыслить о том, что же сегодня произошло.
Глава 6 Недолгое счастье
Пора давно за все благодарить,
за все, что невозможно подарить
когда-нибудь, кому-нибудь из вас
и улыбнуться, словно в первый раз
в твоих дверях ушедшая любовь,
но невозможно улыбнуться вновь.
Прощай, прощай – шепчу я на ходу,
среди знакомых улиц вновь иду,
подрагивают стекла надомной,
растет вдали привычный гул дневной,
а в подворотнях гасятся огни.
– Прощай, любовь, когда-нибудь звони.
И. Бродский
Как же мне нравилась ее улыбка, как хорошо я помню ее, как я ее люблю. Память меня уносит прочь от проспекта Мира, от Москвы и ее жителей. Как хорошо я помню лицо моей Ириночки, моей самой большой и трагической любви. Только с ней и только один год моей жизни я не был одинок в этом мире. Только с ней и вопреки всему я был счастлив. Как же сильно я любил ее, как сильно я люблю ее и теперь. Никогда, ни до, ни после нее, мне уже не встречались такие красивые и одновременно одухотворенные женщины. Божественная гармония красоты и духа.
Как же мне удалось пережить ее смерть? Как я не окаменел без ее любви?
Никогда и никому я не признавался в этом. Даже мой Микола не представлял, что она для меня значила. Встречая меня на Кулу после ее смерти, он принял мое душевное состояние как не совсем нормальное. Но и ему было не понять, насколько мне тогда было тяжело.
Даже в плену и в первые годы лагерей меня не посещали мысли о смерти так навязчиво, как тогда.
Мы встретили друг друга в 55-м году в поселке Кулу Тенькинского района Магаданской области. Ей в тот год исполнилось 25 лет, и она работала табельщицей в леспромхозе. В этот год и часть 54-го года я уже был расконвоирован и почти каждый день выезжал на работы из лагеря.
Часто приходилось бывать на лесопилке. Меня считали хорошим специалистом по всевозможной технике. Приходилось ремонтировать все, что только можно. От колесного трактора до швейной машинки.
Мое умение разбираться в технике позволяло нам часто видеться. Я приезжал исправлять очередную поломку, а она всегда находила повод прийти и увидеть меня.