Вскоре его небольшой обоз скрылся в дорожной пыли за зелеными кущами грузинских садов.
Демка расседлал коней, стреножил и пустил на лужайку. Муравьев достал колбасу и послал Демку к казакам за кипятком. Наспех перекусили и легли вздремнуть у ручья. Сон, однако, к капитану не шел. Он все думал, что пора двигаться дальше, иначе до ночи до Салаглы не добраться. Муравьев толкнул спящего Демку и приказал седлать коней. Тут же выехали и прибыли на станцию Салаглы в сумерках.
Вокруг домиков станции горели небольшие костры. Возле каждого сидели казаки. В бурьяне, позванивая удилами, голодно двигали челюстями лошади. Спешившись, Муравьев отдал своего коня денщику и направился к дому, на веранде которого горела свечка и вокруг нее сидели несколько военных. Муравьев поднялся по ступенькам, разглядывая сидящих. Он опять узнал в полнотелом офицере Максима Ивановича.
- Ну теперь-то, господин майор, вам не уйти! - громко пошутил Муравьев. - Разрешите сесть? - И Николай Николаевич стал оглядывать веранду, выбирая местечко. Он остановился напротив незнакомого усатого офицера, попросил, чтобы тот подвинулся.
- Кэк разговариваете, понимаешь! - рявкнул офицер.- Кэк разговариваете! Не знаю - кто вы там по званию! - И после небольшой паузы еще грознее спросил: - Извольте назвать себя!
- Гвардии капитан Муравьев! - представился, не скрывая удивления, капитан. И тотчас спросил с вызовом: - Позвольте и мне узнать, с кем имею честь...
- А говорит с тобою войсковой старшина, полковник Табунщиков. Понял? Так шо, садись и слухай.
- Простите, господин полковник, но я с дороги. Изрядно устал и думаю пойти отдохнуть. - С этими словами Муравьев повернулся и неспеша спустился с крыльца. Подойдя к Демке, капитан приказал сварить ужин и попросил у него что-нибудь под бок. Денщик достал брезентовую накидку и бросил ее Муравьеву.
- Сволочь немытая, - ворчал капитан, укладываясь. Подумаешь, войсковой старшина. Слова выговорить правильно не может, а, поди ж ты- покрикивает! Ну и болваны же эти казаки!
Муравьев уже задремал, когда подошел к нему майор и сел рядом.
- Так, говоришь, благополучно расстался с самим? - спросил он с иронией. И Муравьеву сделалось неприятно от того, что Пономарев говорит о командующем с насмешкой.
- А вы об Алексее Петровиче, как погляжу, не очень-то,- с упреком отозвался капитан. - Он к вам более дружелюбно расположен. Сам лично слышал, как говорил: "Смекалистый Пономарев, покладистый" и тому подобное.
- Это у него от лукавого, - усмехнулся майор. - Не может он так обо мне...
- Почему же не может?
- Да есть одна заковыка...
И Пономарев махнул рукой, давая понять, что говорить об этом не хочет.
Казаки потушили костры глубокой ночью. Офицеры тоже погасили свой огонек и тут же на брезенте легли спать. На рассвете вместе с казаками Табунщикова отряд двинулся дальше. На подъезде к Таузскому посту, в горах раз разилась гроза. Спрятаться от дождя было негде. Теплый шальной ливень вымочил всех до нитки. Прибыв на пост, до полуночи сушили одежду. Сидели в нательных рубахах и подштанниках.
- Точь-в-точь как туркмены. Они вот в таких нарядах ходят, - говорил с видимой охотой Пономарев после двух рюмок рома.
- Вам приходилось встречаться с ними? - спросил Муравьев.
- А то! - оживился майор. - В тринадцатом году сердаров ихних возил на переговоры к Ртищеву.
- Вот оно что! - подсаживаясь ближе, заинтересовался капитан. - Теперь понятно, почему вас Алексей Петрович в эспедицию на тот берег назначил...
- То-то и оно, - отозвался майор. - Все дело в том, что я этих кочевников малость знаю. - Он ощупал подсохший мундир, набросил его на плечи и посмотрел на капитана. - Так что, родимый, не считай, что командующий меня за покладистость и доброту на тот берег отправляет. Перед ним-то, как раз, я оказался не покладистым. Думаю, что не один офицер на моем месте не согласился бы сделать того, что потребовал его высокопревосходительство...
Муравьев, поморщившись, склонился над огнем.
- Замахнулись, так бейте, Максим Иваныч. А то мутите воду, а чертей не видно. Не думаю, чтобы Алексей Петрович горазд был на подлости. Я-то хорошо его знаю. От Москвы до Парижа с ним прошел!
Пономареву не понравились слова и тон капитана. Он тяжело, как бык, засопел, поднялся с камня и стал торопливо натягивать панталоны. Затем так же быстро надел в рукава мундир. Только после этого высказался:
- Когда понадобится, господин капитан, замахнусь и ударю.- И пошел от костра к палатке, поставленной казаками на случай, если еще раз пойдет дождь.
В горах отдаленно вспыхивали молнии и едва доносились раскаты грома.
Весь следующий день ехали врозь. Пономарев нарочно ускорил ход лошади и обогнал казачий отряд...
Наступили сумерки. Вдали показалась Гянджа. Город выглядел большим зеленым садом. Он был обнесен полуразрушенной крепостной стеной. Кое-где виднелись башни и пушки. Но теперь город давно уже выплеснулся за крепостные стены. Предместья были застроены саклями и хлевами. Всюду - у стен и на дорогах - лежала скотина, разгуливали козы и куры.
Ребятня без внимания пропустила отставших Демку и Муравьева. Видимо, они натешились встречей казачьего отряда, который только что въехал в ворота. Над домами и садами еще висела густая желтая пыль.
Муравьев спросил старика в бешмете, где находятся казармы. Тот указал рукой куда-то в сторону, но разговаривать не стал. Всадники повернули в проулок и скоро выехали к речке Гянджинке. Она разделяла город надвое. Переехав через небольшой бревенчатый мост, М равьев увидел на травянистом берегу расседланных лошадей, ружья в козлах и казаков Табунщикова. Капитан не останавливаясь, проехал к дому полковника Джиораева - бывшего своего хозяина по Тифлису - и заночевал у него.
Утром полковник проводил Муравьева к дому Пономарева. Дом этот стоял на другой стороне Гянджинки, за высоким забором. Муравьев вошел во двор, здороваясь с многочисленной детворой майора. В передней его встретила сухонькая женщина лет сорока, с печальными голубыми глазами, - жена Пономарева. Она молча указала на боковую комнату. Майор завтракал. В нательной рубахе Максим Иваныч сидел за столом, окуная пальцы в тарелку с кислой капустой.
- Явились, ваше благородие, - сказал он и вытер пальцы полотенцем, висевшем на спинке кресла. Тут же подошел к капитану и стал расстегивать пуговицы на его сюртуке. Муравьев дернулся, но майор сказал спокойно:
- Не надо сердиться, капитан... Раз зашли, то будьте любезны... - Он усадил его, наполнил рюмки. Когда выпили, спросил:
- Вы из каких же Муравьевых?
- Отец у меня- генерал-майор,- ответил капитан.- Слышали, может, о школе колонновожатых?
- Слыхал... Как не слыхать!
- Ну, так это детище моего отца. Только теперь старик ушел в отставку... В Подмосковье, в деревеньке поселился...
- Имение свое?
- Да вроде бы так... А доходов... Говорить даже об этом не стоит...
- Отчего ж не говорить?- возразил Максим Иваныч.- Вы думаете, у меня лучше! У меня их шестеро на довольствии. Жена, три дочки и два сына... А хлеб достается не просто. Я вот хотел было вам рассказать, да вы на рожон: "Знаю его... От Москвы до Парижа прошел!" А ни хрена вы его как следует не знаете... Извините, конечно, за грубое выражение.- Он подумал и произнес несколько мягче:- Да и другое начальство - и прежнее, и настоящее - совестью не блещет. Скажите-ка вот мне, за какие такие грехи я пятнадцать лет сряду в майорах хожу? Справедливо ли это?
- Неужели пятнадцать лет?
- И еще пятнадцать прохожу, - заверил майор. - Потому что я не подлец. Делал свое дело, может быть, не очень споро, но и не бездельничал, и повода татарам (Азербайджанцев в ту пору называли татарами) к своеволию не давал. И вот те на! Генерал Хатунцев докладывает Ермолову, будто я с татарами якшаюсь, кунаков себе завел. Баранов, мол, мне везут и прочее. А командующий поверил. Вызывает меня в Тифлис. Десять месяцев валандал - ни туда, ни сюда. Наконец смилостивился, назначил приставом при Исмаил-хане Шекинском, в Нухе. Только перебрался я туда со всем своим семейством, приходит тайный приказ от Алексея Петровича: отравить Шекинского хана (5).
- Отравить?- удивился Муравьев. - В том-то и дело, что отравить!- майор причмокнул губами. - А где же видано, чтобы русские люди до такой низости доходили? В общем, отказался я... После этого собрал монатки со своими чадами и переехал сюда... окружным...
У Муравьева не укладывалось в голове то, что услышал. Ему казалось, что уличают в подлости и коварстве не командующего, а его самого. Капитан то краснел, то бледнел и не знал, куда ему деть руки. Пить больше не хотелось, но майор против воли наполнил рюмки. Свою он опорожнил тотчас же и, поразмыслив, добавил: - А теперь вот за море, с глаз подальше...
И опять Муравьев растерялся. Путешествие свое он считал тропкой к подвигу, а майор представлял поездку наказанием... Какое несоответствие понятий! "Кто-то из нас заблуждается: он или я?" - мучительно думал Муравьев. Его мутило от рома, от спертого комнатного воздуха, от этих неприятных, но глубоко земных речей.
Он вышел на улицу. А когда вернулся, то увидел: майор совершенно отрезвевший, стоял у окна и смотрел на своих ребятишек, которые играли во дворе в бабки. Муравьев сел за стол, задумался: "Неужели путешествие мое - тоже наказание? Может, командующий посылает меня на верную смерть, дабы уничтожить следы тайных офицерских сборищ? Чтобы никакая тень не омрачила его карьеру! А если вернусь, то и в этом случае командующий выиграет. Ведь геройским поступком я оправдаюсь в глазах общества.
Опять же заслуга генерала и в том, что исцелится падшая, заблудшая душа..." Муравьев встал, подошел к майору.