Хозяин отвел русским обширную комнату без окон, с с выходом во двор. Слуги сюда снесли тюки с подарками. Жадные глаза Атчапара сразу уставились на добро. Муравьев не стал дразнить воображение Атчапара. Распоров один из тюков, он одарил старика отрезом малинового сукна. А многочисленным внукам хозяина, которые толпились у входа, дал позолоченные погремушки. Атчапар немедля заварил чай в больших фарфоровых чайниках, расстелил на ковре сачак. Слуги подали пиалы, сахар и фрукты в большой керамической чаше.
- Так говоришь, хорошо доехал до нашего ханства? - спросил за чаем Атчапар, и прибавил:- Пусть аллах ниспошлет счастье тому, кто снарядил тебя в дорогу. Скажи, кто провожал тебя, Мурад-бек?
- Кият-ага, - ответил Муравьев.
- Так-так, - оживился Атчапар. - Вон кто, оказывается... А какое дело у тебя к хану?
- Это уж моя забота, хозяин, - сухо отозвался Муравьев. - К хану я приехал, перед ханом и выложу свое дело...
Атчапар-ага насупился и больше ни о чем не спрашивал.
После полудня Николай Николаевич, в нижней рубашке с засученными рукавами, сидел на тюке, записывал в дневник последние два дня путешествия. Они не были ничем примечательны. Записывая, капитан вспоминал привал у Сарыкамыша. Его пугали встречные караванщики: "Зря, посол, едешь к хану! В руки гибели добровольно идешь..." Муравьев выслушал узбеков. От слов их у него холодело сердце, но повернуть назад его бы не заставила сама смерть. Вспомнил Николай Николаевич, как сначала Муратов, а затем и Демка высказали одно и то же: "Не вернуться ли назад, ваше благородие?" Муратову капитан посоветовал отдохнуть, дабы бредовым языком не изъяснялся, а Демку, по-свойски, назвал дурачком и поясйил: "Победа чаще всего завоевывается ценой- жизни, Дема. Если даже головы здесь, в песках, оставим - не беда". "В чем же тогда беда, ежели не в смерти?" - удивился денщик. "В трусости позорной!" - резко ответил капитан...
На другой день Николай Николаевич с Муратовым вышли из ворот поместья - оглядеть крепость. Солнце вставало над крепостью, озаряя башни и верхушки деревьев. В саду было тихо, и из-за сада, доносились стонущие звуки кузнечного молота. Муравьев и Муратов прошли через сад и спустились в овраг, заставленный множеством глинобитных мазанок. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять- это мастерские Ходжа-Мехрема. Всюду, возле мрачных домишек сновали оборванные рабы: дубили в громадных чанах кожу, свивали веревки, мастерили хомуты, обтягивали седла. Рыжебородый кузнец то и дело выскакивал из кузницы, выносил в щипцах раскаленные докрасна обода арб и бросал их в хауз. Вода в бассейне дымилась. Чуть поодаль рабы делали кирпичи. Там же курилась печь для обжига...
- Вот оно - царство Менелая, - скептически усмехнулся Муравьев. - Всюду - одно и то же. Раб горбится, стонет, а хозяин кнутом его погоняет. - Капитан вскинул голову и увидел на башне стражника с длинноствольным ружьем.
- Не оказаться бы нам, ваше благородие, вместе с ними! - горестно произнес Муратов.
Капитан промолчал и направился вниз, к кузнице: его занимал рыжебородый кузнец...
В черной холщевой рубахе, подпоясанной обрывком ве ревки, в заплатанных штанах и онучах, подошел он к нежданным гостям и с сомнением спросил:
- Никак русские?
- Русские, мужик, разве не видишь, - улыбнулся Муравьев.
- Вижу, горемычные, вижу... Где же они, нехристи, вас пымали?
- Сами пришли... в гости, - пояснил капитан. - А ты как сюда угодил?
- Давыд я, - сказал печально мужик и добавил: - Давыдом меня звали, а теперь по-ихнему - Давлетом величают.- И он вкратце рассказал, что жил в деревне близ Елецкой Защиты с женой и детьми. Однажды задержался в поле и попал в руки киргизам. Сначала его держали на привязи у юрты, а потом привезли сюда, в Хиву, и продал"! в рабство Ходжа-Мехрему...
- И много тут таких, как ты?- с тревогой спросил Муравьев.
- Да, ведь, как сказать? Почти в каждом дворе русский раб. Тыщенки три, а то и больше наберется.
Тут же Давыд принялся расспрашивать о Расее, как он выразился. Спрашивал и глотал слезы. Ручейками они стекали по черному от сажи лицу и застревали в горьких уголках губ. Захотелось Муравьеву вызеолить раба из неволи. Подумал Николай Николаевич: "Сколько бы радости было жен" и детишкам!" Но еще с большей тоской ощутил он свою беспомощность; вздохнул, хлопнул Давыда по плечу и утешил: "Бог даст, вернешься домой, мужик... Не век тебе прислуживать на чужбине"...
- Услышь, господь, слова барина. - Давыд перекрестился и вытер глаза рукавом.
Муравьев прошел дальше, к седельщикам...
Ночью русские легли спать во дворе, на широкой деревянной тахте. Долго не могли уснуть, переговаривались: мучались неведением - почему хан отказал в приеме. Воз-ле самых ног, под тахтой, лежал хозяйский пес и время от времени рычал на гостей. Из глубины крепости, с подворья рабов, доносилась грустная мелодия. Кто-то пел, играя на дутаре. Вслушиваясь, Николай Николаевич различал от-дельные слова и составлял их в предложения.
- Хивинец проклятый сжег наши кибитки.
Погнал нас плетями в неволю, - произносил он вслух.
- И они, стало быть, промеж собой воюют? - спро-сил Демка и сознался: - А я думал мусульмане живут, дружно...
- Там, где мы этим летом высадились, в прошлый год большая сеча была, - отозвался Муравьев. - Налетели хивинцы, как воронье, на гокленов, на иомудов. Кибитки пожгли, воинов поубивали, многих уволокли в плен. Нынче я интересовался: здесь, у Ходжа-Мехрема, больше двух-. сот туркмен батрачат. Остальных угнали в Ургенч.. Трудно живется кочевникам. Думаешь зря Кият-ага со своим племенем в наше подданство запросился? Отчаяние довело. Деться больше некуда. Персы налетают- бьют, уводят в неволю, хивинцы еще пуще. Мало того, что все кочевья на Сумбаре и Атреке разграбили, тысячи душ в плен угнали, вдобавок ко всему, хан Хивы душит туркмен голодом. Приказал хлеб иомудам продавать втридорога. Говорит: когда переберетесь со своими семьями в мои владения, тогда и хлеб вам будет, как всем. А перебраться к нему - значит, стать рабом хана.
- Не знать бы нам таких жестоких пыток. Вели нас по пескам, мы падали в песок, - опять принялся капитан переводить слова песни...
- И чего только Алексей Петрович смотрит? - подал голос Муратов. - Привел бы свои полки сюда, навел бы порядки, как на Кавказе.
Капитан на мгновение представил кавказские горы, дороги под самыми облаками, леса, пропасти и колонны русских солдат, идущих через дымящиеся селения. Чеченки с растрепанными косами, с младенцами на руках, повешенные на оглоблях арб непокорные горцы - всё это пронеслось перед глазами и вызвало ответную неприязнь.
- Жестокостью порядков не наведешь, - убежденно произнес Николай Николаевич, - Мир и согласие - вот к чему надо стремиться...
Опять над крепостью разнеслась заунывная, полная отчаяния, туркменская песня. Муравьев вздохнул и стал раскуривать трубку...
Ночью он несколько раз просыпался от таинственных шорохов. По двору кто-то ходил, останавливаясь поодаль от тахты. Собака возле ног лежала смирно. Видимо, бродил по двору сам Атчапар: старость не давала ему покоя. Уснул Муравьев перед рассветом и проснулся поздно: солнце уже висело над стенами крепости...
В полдень приехал Ходжа-Мехрем. С ним - Еш-Назар, шейх-уль-ислам Кутбэддин и ханский вельможа в длинном шелковом халате и тюрбане. Муравеьв сидел на тахте, когда они вошли во двор, и ханский сановник, произнеся: "ас-саламалейкум", бесцеремонно сказал:
- Хей, урус, скажи-ка нам, зачем ты приехал? Если есть письмо ак-паши, то передай его мне - я отвезу хану.
Муравьев не ожидал столь фамильярного обращения. Он вздрогнул, посуровел от этих слов. Не сразу нашелся, что ответить. На лице капитана появилась усмешка, превосходство и, наконец, пренебрежение.
- Должен заметить, - произнес он холодно, - вы не очень научены учтивости. Назовитесь - кто вы и зачем сюда пожаловали?
Ханский сановник тоже не ожидал столь дерзкого ответа. Двинув удивленно бровью, он улыбнулся, сказал тише прежнего:
- Пусть простит меня гость... Спрашивая, зачем русские приехали в Хиву, я выполняю волю моего повелителя. Солнце Мухаммед-Рахим-хан также велел мне взять у тебя письмо от твоего государя и передать ему...
"Может, довериться?" - мелькнула у капитана мысль. Но тотчас он поборол мгновенную слабость, гордо произнес:
- Я имею поручение встретиться с ханом Хивы с глазу на глаз. Я ему скажу, зачем сюда приехал, но не вам...
Ханский вельможа потоптался на месте. По его лицу пробежала жалкая улыбка. Еш-Назар, напротив, пренебрежительно оглядел Муравьева, сказал с упреком:
- Зря боишься, посол...
Шейх-уль-ислам слащаво улыбнулся, заглянул капитану, в глаза:
- Я - шейх Кутбэддин - глава правоверных мусульман Хивы - обещаю тебе хорошее обхождение и ласку хана, если отдашь письмо...
- Простите, шейх, - чуть Строже ответил Муравьев. - Я уже сказал вам, что обязан встретиться лично с ханом и требую аудиенции.
После этих слов ханский сановник запахнул полы халата и направился к воротам. Шейх-уль-ислам и Еш-Назар последовали за ним.
Хозяин крепости, Ходжа-Мехрем, пока шел разговор с урусом, осматривал свои владения. Он не зашел в дом. Уезжая опять в Хиву, остановился у ворот и подозвал Атчапара:
- Посади урусов в сарай, отец... Чай не давай, воду- один раз в день. Такова воля повелителя...
Старик склонился перед сыном. Ходжа-Мехрем повернул коня и уехал.
Вечером русских переселили в сарай и привязали возле двери собаку...