Подпасок, под дождем, сломя голову, кинулся в глубину острова, путаясь в полах длинного намокшего халата. А Булат-хан глянул вверх, подивился "божьему чуду" и окончательно успокоился. "Аллах рабов своих жалует, значит, не прогневили мы его" подумал он и, уперев пухлые руки в крутые бока, закричал храбро:
- Хей, народ, чего попрятались, как тушканы?! Выходите, омойте лицо и руки божьей водицей. Аллах милостив!..
Однако люди не спешили выйти из юрт. Кроме детишек, все стояли на коленях, шептали молитвы, дабы отвел аллах гнев свой. Булат не любил повторять сказанное дважды. Низкорослый, полный и гладкий, как наскяды в увеличенном виде, он заложил руки за спину и пошел вдоль длинного ряда юрт, выбрасывая изо рта ругательства.
- Вот глупые ослы! - рычал он и плевался. - Аллах дает им - на, возьми, пей сколько хочешь, запасайся водой, чтобы на большую землю за ней не ездить! А они встали на молитвенные коврики...
Долго еще, пока не кончился ливень, посмеивался Булат-хан над бессильными. В кибитках ведь были женщины, старики да дети, - мужчин настоящих рядом не было.
Дождь кончился, когда с озера пришли солеломщики. Закипела работа, Заржали кони, забегали женщины, помогая мужьям. Заскрипели арбы с челеками и тулумами к возвышенности Чохрак. Все кочевье двинулось на сбор сточных вод, чтобы ни капли не испарилось, не улетела назад в небо.
Кеймир вскинул на горб инеру два связанных веревкой челека, стал осматривать - ровно ли висят бочонки. А сам украдкой поглядывал на Тувак. Девушка стояла у входа в кибитку, не сводила глаз с батрака. Он дождался, когда обоз тронулся к возвышенности и повел своего инера нарочно мимо той юрты, где стояла ханская дочь.
- Тувак-джан, почему же вы с нами за водой не иде те? Неужели отец не разрешает? Или обижены на меня за то, что не привез гупбу и ожерелье?
- Вах, люди, он еще спрашивает - обижена я на него или нет! - притворно возмутилась Тувак. Ее белое личико зарделось стыдом, а миндалевидные глаза заблестели лукаво. - А может, пальван, привез ты украшения, но не для меня, а для другой? - Ага, значит, ты боишься другую? Значит, любишь меня, Тувак-джан? - Кеймир легонько дернул девушку за рукав.
- Ох, ты какой, пальван! - удивленно проговорила Тувак и отстранилась от парня. - Ты и с другими, наверное, вот так же?
- Зачем мне другие, Тувак-джан? - обрадовался Кеймир. - Если хочешь узнать, есть ли другие или нет, приходи сегодня вечерком к киржимам. Я буду ждать.- И Кеймир повернулся, взял за повод верблюда и потянул его от юрты на тропинку.
У возвышенности, возле наполненных дождевой водой ям, столпились люди. Черпают воду деревянными окара(Окара - небольшая чашка), сливают в челеки и тулумы. Другие, по подсказке Булат-хана, пробивают лопатами желобки, чтобы вода стекала в как - большую впадину, засыпанную чистым морским песком. Вода просачивается через песок в яму и там месяцами хранится: не испаряется и не портится. Выдает ее оттуда мираб - распорядитель. Кеймир подогнал инера к одной из ям, тоже стал наполнять челеки.
Дождь прошел, унеслась и растворилась в голубизне туча. Снова припекает солнце, вместе с людьми заглядывает в дождевые лужи. Черпают они воду, и она не отстает: потихонечку осушает впадины. Булат-хан поторапливает людей, чтобы успели захватить воды побольше.
Вот уже первые повозки возвращаются к кочевью, тянутся одна за другой. Тувак стоит у входа в кибитку, жадно глядит вдаль.
Девушка не заметила, как к ней подошла старшая жена Булат-хана - ласковая Нязик-эдже. Тронула за плечо, головой покачала с сожалением.
- Знаю, девушка, все знаю, - сказала печально. - Любишь ты его...
Тувак вздрогнула:
- О ком говорите, эдже?
- О Кеймире, доченька. О ком же еще? Чужую любовь всегда все видят. Это только сами влюбленные не догадываются, что про них другие знают. Хан тоже подозревает, девушка. Смотрю вот на тебя и думаю: оборвет он твое счастье, не даст соткать тебе самый красивый узор. Разве не слышала? Разорил хан Кеймира. В одной рубахе и штанах оставил, да еще старый верблюд остался и жеребец пятнадцати лет, - труха сыплется. Большой калым хочет отец за тебя взять. А где достать богатство батраку?..
- Ой, не говорите об этом, тетечка, - взмолилась Тувак. - Сама знаю и ничего не придумаю для своего счастья. Может, найдется человек: уговорит отца, чтобы не гнался за богатством.
- Эх, девушка, - вздохнула Нязик-эдже... - Ну, да ладно, я побегу встречать хана. Вон он - близко уже...
К вечеру похолодало. Должно быть от дождя. Да и лето на убыль пошло - пора отступить жаре. Тяжелое огненно-желтое зарево долго висело над морем, отражаясь золотом в холодных каспийских волнах.
Кеймир натянул поверх халата старый чекмень, взял ружье и отправился на киржимы. Сегодня - его очередь сторожить море, чтобы не подкрались к бухте враги, не захватили бы врасплох спящих челекенцев.
С Каспия дул пронизывающий ветер, и Кеймир, кутаясь в чекмень, все время посматривал то на кочевье, то в море. Возле кибиток задымились тамдыры, выбрасывая красные языки пламени. Вот у крайнего изогнулась гибкая девичья фигурка. Девушка взяла кумган и направилась быстро к морю. Кеймир оцепенел, дух перехватила.
Отошла подальше от кибиток Тувак, оглянулась - никого сзади нет. Ускорила шаг. Спешит к киржимам, и чудится ей, будто кто-то рядом, идет. Остановилась - никого. Пошла - опять кто-то преследует. Слышно, как шуршит одежда. Тувак ойкнула, побежала, - сначала тихо, затем быстрее. Но и преследователь бежит рядом. "Не джин ли?" Подбегая к киржимам, догадалась девушка, что шуршат платье и шаровары на ней же самой. Засмеялась Ту вак таким счастливым смехом, будто из костлявых лап джина вырвалась.
- Ты чего это? - озираясь по сторонам, спросил Кей мир. - И кумган с собой взяла. Разве воду из моря пить можно?
- Ой, и правда ведь, - испугалась Тувак. - Лучше бы и вовсе не брала. Теперь отец увидит - сразу догадается.
Сели они на борт киржима, боком к кибиткам, чтобы в случае чего, разойтись в разные стороны. Тувак сказала несмело:
- Вот пришла я, Кеймир-джан... Вижу, что не ждал. Убери-ка свои руки, не протягивай, куда не следует...
- Ох, тебя даже за руку нельзя взять, - разочарован но вздохнул Кеймир.
- Придет время - возьмешь, - тихонько засмеялась Тувак и опять шлепнула его по руке. - Чего ты меня за ко су дергаешь? - И вдруг заговорила боязливо: - Я пойду, а потом, ночью, приду, поговорим... Только без рук. - И Тувак, словно птичка, вспорхнула; набрала воду в кум ган и быстро пошла к кибиткам.
В эту ночь Булат-хан ночевал в кибитке старшей жены Нязик. Не из любви к ней мостился хан на мягкой под стилке и укрывался легким одеялом из верблюжьей шерсти. Надо было сделать наказ жене, чтобы без него с умом управляла делами. Перед сном вместе пили чай, вели раз говор о том, о сем. Хан в белой бязевой рубахе с расстег нутым воротом, почесывал грудь, смахивал с густой черной бороды крошки чурека, икал блаженно.
- К чему бы маслахат опять? - спрашивал он сам се бя вслух. - Живут же люди и без сборищ... А все Кият за тевает, народ с толку сбивает.
- Вам-то что, ага?- ласково журчала Нязик. - Зовут - поезжайте. На людей посмотрите и себя другим по кажете... Дочке не забудьте украшения купить. Взрослой стала, бедняжка...
- Почему же - бедняжка? - упрекнул хан - Разве живется ей плохо? Ест, пьет вдоволь...
- Ох, поверьте уж мне, ага... Сохнет она в последние дни, от несчастной любви сохнет. Как узнала, что Кеймир без хозяйства остался, так и потеряла всякую надежду...
- Хозяйство его - в моих руках, - хмыкнул хан. - Надо будет верну ему все. Бедным Кеймир не останется...
- Дай-то бог, - еще приятнее заворковала Нязик. - Сильнее и добрее на всем побережье парня нет, ага. Выдай за него дочь, не ошибешься. С его-то силой, он и сам встанет на ноги, и тебе до самой могилы помогать будет...
- Тьфу ты, - рассердился Булат-хан. - Да с чего ты взяла, женщина, что я не хочу отдать за него свою Тувак? Разве был повод для таких разговоров? Не спешу ее выдавать - это другое дело. Пусть с годок еще повздыхает, окрепнет. Пальван - все равно, что инер породистый...- И Булат-хан закатился бесстыдным смехом. Нязик-эдже покраснела густо: давно уже не слышала подобных слов от мужа...
- Чилим подать, может? - игриво спросила она, надеясь, что после курева хан впадет в блаженное состояние и приласкает ее.
- Ну, что ж, подай, - уступчиво согласился Булат-хан.- Давно ты уже мне не подавала...
Нязик-эдже быстро достала из кованого сундучка чилим, заправила его. Затем она выскочила на улицу, к там-дыру. Там раскурила чилим и, вернувшись в кибитку, опустилась на колени и подала мужу курительный прибор.
Хан пил чай и затягивался едким, пахучим дымом. Большие черные глаза хана сузились, стали маслянистыми. Разговаривая, он все больше посмеивался и, наконец, разразился таким довольным смехом, что голос его был слышен в соседних юртах...
В полночь Нязик-эдже вышла из кибитки, потянулась, как сытая кошка. На устах женщины играла блаженная улыбка. Захотелось ей пойти и обрадовать Тувак. Зря дедушка беспокоится, - никуда не денется от нее Кеймир-батрак. Она тихонько просунулась в соседнюю кибитку, прошла на цыпочках к постели Тувак и испугалась, - Тувак на месте не было. Нязик-эдже, стараясь не разбудить спящих в кибитке, так же тихонько выскользнула наружу и стала оглядывать все вокруг,- должна же быть Тувак где-то поблизости.