- Что же с тобой делать, Святославле? - будто в раздумье, медленно протянул Юрий. - Ты, как видно, из тех, кого унять могут лишь темница да могила. А я свои рубежи оградить должон. Посему поедешь ты со мной в Москву. Там, под неусыпным доглядом, ты для меня будешь безопасен.
Святослав снова опустил голову.
- А там... яко Константина? Что ж, сила за тобой, твори что хочешь, - тихо произнес он с полной покорностью судьбе.
Тут Иван, хмурившийся в продолжение всего разговора, наклонился над креслом и что-то сказал старшему брату на ухо. Юрий недовольно отмахнулся от него.
- Вот еще глупости! - вполголоса сказал он, не поворачиваясь к брату. - И ты то же делать будешь, попомни мое слово. А покамест учись.
И, опершись о ручки кресла, чтобы подняться, Юрий велел ратникам увести Святослава.
10
Акинф взволнованно расхаживал взад-вперед по горнице, силясь утихомирить рвавшийся наружу гнев. "Дерзкий молокосос! Так надругаться над боярской честью! Высечь бы его хорошенько!" - возмущенно бубнил он себе под нос, в бессильной ярости стиснув кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Боярин уже давно стал примечать, что не пользуется расположением своего нового князя, шестнадцатилетнего Ивана Даниловича. Но то, что произошло вчера на пиру в княжьих хоромах, переполнило чашу его терпения. Войдя в гридницу переяславского дворца, почти все пространство которой занимал огромный покрытый белоснежной скатертью стол, Акинф уверенно направился к привычному, утвердившемуся за ним еще при покойном князе Иване Дмитриевиче месту по правую руку от князя, но его остановил неприязненный взгляд Ивана.
- Сядь там, боярин, - холодно произнес князь и указал ему на место в середине стола. Кровь метнулась в лицо Акинфу, но что он мог сделать: с князем не поспоришь. Сопровождаемый насмешливыми взглядами бояр, которых Иван привез с собой из Москвы, Акинф неторопливо, стараясь сохранить достоинство, проследовал к назначенному месту. Лицо его было бесстрастно, но в душе пылал испепеляющий огонь. Никогда в жизни не доводилось Акинфу испытывать подобного унижения. До самого окончания пира боярин просидел молча, уставившись в одну точку; кусок не лез ему в горло. Лишь однажды Акинф украдкой взглянул, кому досталось его место. Ну конечно! Он и не ожидал увидеть на нем никого иного, кроме воеводы Родиона Несторовича. Родион сравнительно недавно перебрался из Киева в Москву, где сразу же занял самое завидное положение. Приехал он не один, а в сопровождении полутора тысяч детей боярских, под началом каждого из которых находился небольшой отряд; таким образом, благодаря Нестору военная мощь молодого князя изрядно возросла. Это открытие вызвало в душе Акинфа новую бурю. Может быть, у себя в Киеве этот Родион и был важной птицей, но здесь, в Переяславле, своя знать, и никто не вправе так открыто ею пренебрегать. Нет, с него довольно! Он не намерен больше терпеть этого самонадеянного отрока, который позабыл, что власть князя крепка только тогда, когда опирается на исконные, коренные боярские роды. Он отправится в Тверь, где сидит князь Михаил Ярославич. Еще его покойный отец милостиво относился к Акинфу; в память о родителе сын не может не оказать его любимцу подобающее уважение. Он еще преподаст этому мальчишке хороший урок!
Раздумья Акинфа прервал скрип отворившейся двери: в горницу вошел его старший сын Иван. Молодому боярину было уже за тридцать, но, даже став зрелым мужем, он заметно робел перед отцом и повиновался ему беспрекословно, как дитя. Иван уже знал об унижении, которому подвергся отец, и явно принял его близко к сердцу, о чем говорили его нахмуренные брови и прорезавшая лоб скорбная складка.
- Ты звал меня, отче? - тихо спросил он.
- Ты, верно, догадываешься, сынок, о чем у нас с тобой пойдет речь? - с видимым усилием произнес Акинф. Вместо ответа Иван потупил глаза. Акинф продолжал: - Я немало пожил на свете и ведаю, что предвещает подобное изъявление княжьей немилости. Я не собираюсь дожидаться, покуда нас в поруб посадят или того хуже... Короче говоря, надобно нам всем уносить отсюда свои головы, и чем скорее, тем лучше. Вот и давай потолкуем, как нам поскладнее управить это дело. Токмо помни: проведать про то не должна ни одна живая душа.
- Бежать? - Сквозь неизменную почтительность в голосе Ивана прорвались нотки удивления и возмущения. - Как же так, отче?! Ты ведь сам всегда учил нас с Федором беречь родовое гнездо, где столько поколений предков жили и на судьбу отнюдь не вадили!
- И еще поживет немало, - уверенно сказал Акинф. - Для тверских князей Москва хуже кости в горле, и они не упустят возможности вырвать Переяславль из ее когтей. Попомни мое слово: вскорости тверские мечи проложат нам дорогу домой.
- Но почему мы должны бежать тайком, точно тати? - с обидой воскликнул Иван. - Испокон веку бояре на Руси по своей воле выбирают, какому князю слу жить. Взять хотя бы сего проклятого Родиона: ведь он поступил в московскую службу, уйдя от киевского князя, и никто не почитает его за изменника.
- Он им и не является, - усмехнулся Акинф. - Меж Киевом и Москвою не распри. А к злейшему ворогу своего дома Иван нас добром не отпустит.
- Дитя не вынесет дороги, - выложил Иван последний довод против отцовской затеи.
- Значит, придется оставить, - невозмутимо ответствовал Акинф. - Нет ли среди челяди кормящей бабы?
- У конюха Петрилы жена недавно родила.
- Вот она его и выкормит.
- Нелегко будет уговорить Софью расстаться с сыном, - тяжело вздохнул Иван.
- Что же ты за муж такой, коли с бабой сладить не можешь? - вскипел Акинф. - Твое слово должно быть для нее законом: сказал - как отрубил. Ну, ступай с богом.
Опасения Ивана оказались не напрасными: когда молодая боярыня, только что оправившаяся после трудных родов, услышала о том, что ей предстоит разлука с новорожденным сыном, ее голубые глаза округлились от ужаса.
- Сыночка на людей не оставлю! - Софья вцепилась обеими руками в перину, на которой лежала, точно боясь упасть. - Делай что хочешь, а я с ним не расстанусь!
- Замолчи, дура! - раздраженно крикнул Иван. - Ты всех нас погубить хочешь?!
Но, увидев, как задрожали крошечные, по-детски припухшие губы супруги, как наполнились слезами ее глаза, он тут же раскаялся в своей резкости. Иван нежно привлек к себе жену и сказал как можно ласковее:
- Ничего с нашим сыном не случится. Или ты думаешь, он мне не дорог? Петрило с женой - холопи верные, они все сделают как должно.
Когда наступила ночь, Акинф, оба его сына и невестка, одетые в дорожные одежды, вышли во двор, где их ожидали несколько самых испытанных слуг, державших под уздцы оседланных коней. Чадящий факел в руке одного из холопов тускло освещал бледные, тревожные лица беглецов. Глаза молодой боярыни были красны от слез. Акинф, несший на руках завернутого в одеяло внука, приказал молодым подождать и быстрым шагом направился к избе конюха Петрилы. Софья сделала непроизвольное движение, как бы порываясь остановить свекра, но муж, обняв за плечи, мягко удержал ее. Всхлипывая, боярыня уткнулась Ивану в плечо. Жена Петрилы была дородной цветущей женщиной лет тридцати, высокая, статная, с гладким румяным лицом. В наспех накинутом на голову платке, с мужниным тулупом на плечах поверх холщовой сорочки, она удивленно осветила лучиной нежданного ночного гостя. Ее супруг, напротив, проявил к приходу боярина полное равнодушие, причина которого крылась в количестве выпитого им вечером ола. "Да, Иван не ошибся в выборе, - подумал Акинф, глядя на крепкие тугие груди хозяйки. - Вот уж кому сам бог велел быть кормилицей".
- Вот что, жено, - сказал он вслух, тщетно пытаясь унять щемящее чувство, охватившее его при мысли, что его будущий наследник, такой крошечный и беззащитный, сейчас останется в этой убогой затхлой избе, в сущности, на произвол судьбы. - Нам придется на время уехать... Далече уехать и, может быть, надолго. Вот я и помыслил, что ты сможешь взять к себе на этот срок наше дитя и выкормить его вместе со своим. Могу я доверить тебе внука? - спросил Акинф, испытующе глядя женщине прямо в глаза.
- Не изволь тужить, боярин: мы свое бабье дело знаем, - засмеялась та. - Чай, не впервой.
Мягким движением руки она указала на полати, где безмятежно посапывали трое малышей, а рядом едва заметно покачивалась висевшая на воловьих жилах колыбель.
- Ну вот и ладно, - почему-то сразу засуетившись,. словно напрочь забыв надменность, с которой он всегда держался перед челядью, Акинф передал женщине ребенка, после чего вынул из-за пазухи небольшой ту-то набитый кошелек и положил его на лавку.
- Это тебе за труды.
- Благодарствую, боярин.
Акинф повернулся, собираясь уйти, но, что-то вспомнив, снова обратился к женщине:
- Да, еще... Никто не должон знать, что мой внук у тебя, особливо княжьи люди.
- Никому не скажу боярин, будь покоен. - Устремленный на Акинфа понимающий взгляд больших зеленых глаз был так ясен и открыт, что на душе у боярина и впрямь стало намного спокойнее. Он понял, что на эту женщину может положиться как на самого себя, что ни страх, ни алчность не заставят ее совершить предательство.
- Благослови тебя бог, жено, - тихо, но вкладывая в эти слова очень многое, проговорил Акинф и, словно устыдившись этого необычного для себя проявления чувств, торопливо вышел.