– А как держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо знаю: Павел Николаевич читал нам в университете лекции по истории. Интересные были лекции. Эрудит!
Продекламировал:
Роскошь, бархат и портьеры,
Много серебра,
Снимки Ниццы и Ривьеры,
Бронзовые бра...
Русских классиков творенья,
Теплый кабинет...
Тут не может быть сомненья,
Ясно: вот кадет!
– Точно! – рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.
– Это я еще в шестом году в каком-то сатирическом журнальчике вычитал, запомнилось, – отозвался Василий. И тут же с шутливого тона перешел на серьезный: – Да, кадеты трусливы именно потому, что привыкли к "теплым кабинетам", "бархату и портьерам", привыкли загребать жар чужими руками. Но тем они и опасны! Они стоят за спиной всех заговоров против революции. Это оч-чень хорошо, что ты приглянулся их атаману.
Снова телефон оторвал Василия от разговора. Но нить его не прервалась.
– Сейчас, кажется, взялись за Корнилова, – продолжил он, повесив трубку. – "Народный герой!" Как каждый узколобый вояка, сам Корнилов стремится к одному – к высшей должности, к безграничной власти, чтобы без всяких помех посылать солдат на смерть. Имел счастье видеть сего "героя". По его приказу на Юго-Западном было расстреляно сто сорок человек.
– И я лично знаком с верховным, – вставил Антон. Рассказал, при каких неожиданных обстоятельствах и как произошла их встреча.
– Так этот твой Петр Кастрюлин по шее генералу навернул? расхохотался Василий. – Ну, попался бы он теперь главковерху на глаза!
– Тогда, в шестнадцатом, мой Петр навернул ему как австрийскому лазутчику, а теперь еще не так навернет как наемнику Временного! – сказал Путко. – Теперь мой Петр – твердокаменный большевик!
– Да, предполагаю, что скоро придется повторить опыт, – задумчиво проговорил Василий. – Гляди-ка! И эту ночь прокуролесили!
И вправду: за окнами снова розово дымился рассвет.
– Ну вот что, друг-лазутчик, отправляйся-ка ты отдыхать. Даю тебе увольнительную на целые сутки. А завтра в восемь утра быть здесь – как штык! Я переговорю с товарищами, и мы все решим. Будь здоров!
На Полюстровском, как и вчера, его покорно ждала Наденька. По деревенскому обычаю подала на завтрак борщ. Настоящий украинский, ароматом заполнивший всю горницу.
– Язык проглотишь! – набросился Антон. – Да ты, Наденька, не только сестра милосердная, а еще и повариха, сватья баба Бабариха!
– Какая еще Бабариха? – со вздохом отозвалась она.
2
Вслед за обращением совета "Союза казачьих войск" поступила в Зимний дворец резолюция Главного комитета "Союза офицеров армии и флота". В резолюции говорилось, что сей союз "в тяжелую годину бедствий все свои надежды на грядущий порядок в армии возлагает на любимого вождя генерала Корнилова". Послание офицеров заключала недвусмысленная фраза: "Мы не допускаем возможности вмешательства в его действия каких бы то ни было лиц или учреждений и готовы всемерно поддерживать его в законных требованиях".
И тут же на стол министра-председателя лег бланк третьей телеграммы: "Конференция Союза Георгиевских Кавалеров единогласно постановила всецело присоединиться к резолюции Совета казачьих войск и твердо заявить Временному правительству, что если оно допустит восторжествовать клевете и Генерал Корнилов будет смещен, то Союз Георгиевских Кавалеров незамедлительно отдаст боевой клич всем кавалерам о выступлении совместно с казачеством".
Керенский оторопело разглядывал бланки. Чем вызван столь мощный залп грозных предупреждений? Властью министра-председателя – своей властью! – он мог сместить главковерха, но пока не помышлял об этом. Единственная его забота – обуздать норов Корнилова и заставить генерала беспрекословно выполнять предначертания правительства в армии. У Керенского нет лучшего исполнителя задуманной и пестуемой акции. Откуда же такой ажиотаж?.. Он пригласил во дворец Савинкова:
– Борис Викторович, что сие может значить?
– Я уже получил копии, – отозвался управляющий военным министерством. – Возмущен до глубины души. Связался по прямому проводу с комиссарверхом. Филоненко тоже не в курсе дела.
– Но подобного рода идеи и готовые фразы не летают сами по себе в воздухе! – раздраженно возразил Керенский. – Тут чувствуется одна рука. И весьма многоопытная.
– Совершенно согласен, – поднял на премьера глаза Савинков. – Я уже говорил вам, что при Ставке отираются некие темные личности. Я отдал распоряжение начальнику контрразведки установить, кто они и с кем связаны. В зависимости от результатов расследования мною будут приняты окончательные меры.
Звуки "...кончат..." щелкнули, как сухой удар курка.
– Одобряю, – коротко кивнул Керенский. – А каковы ваши соображения, Борис Викторович, в связи с новыми требованиями главковерха?
Он показал шифротелеграмму из Ставки.
– Ознакомлен в копии и с ними. Полагаю, что войска округа подчинить Корнилову следует: они действительно могут понадобиться ему для выполнения стратегических задач на фронте.
– А не будет ли это означать, что правительство, оставшись без войск, окажется безоружным перед...
– Я не закончил свою мысль, – перебил министра-председателя Савинков. – Войска округа Корнилову подчинить, выделив, однако, из округа собственно столичный гарнизон, который надлежит усилить преданными нам частями за счет вывода из Питера пробольшевистски настроенных полков и заменив их "штурмовыми батальонами" и "батальонами смерти".
– Прекрасная мысль! – живо воскликнул Керенский. – Я рад, что наши взгляды совпадают! С вами приятно работать, Борис Викторович! Значит, так и ответьте главковерху. Полумера его ублажит. А что до этих союзов, – он небрежно оттолкнул телеграммы, – то я заявлю на пресс-конференции представителям печати, что никаких изменений в верховном командовании не предвидится.
Он подошел к карте России, занимающей всю стену бывшего царского кабинета. Огромное, испещренное извилистыми шнурками рек и дорог полотно, на котором Петроград был размером не более серебряного николаевского рубля. "Всея земли Русской..." Обернулся:
– Борис Викторович, а как идет подготовка нового варианта докладной записки Корнилова правительству?
– Филоненко заканчивает работу над нею в Ставке. Затем записку просмотрю я.
– Превосходно! Пусть в нее будут включены жесткие требования. Нам желательно, чтобы они исходили от главковерха, а мы бы лишь утвердили их.
– Сегодня же передам в Ставку.
– У вас есть какие-нибудь срочные дела ко мне?
– Да. Штаб морского министерства испрашивает разрешения на упразднение крепости Кронштадт. Мотивировка: крепость в настоящее время утратила свое стратегическое значение. Сухопутный гарнизон будет выведен на материк. Балтийский флотский экипаж расформирован.
Министр-председатель повел глаза вверх по карте. Нашел остров Котлин. На синеве Финского залива он был как наконечник стрелы, летящей в мишень кружок Петрограда.
– Кронштадт действительно утратил стратегическое значение?
– Наоборот. Приобрел еще большее.
Александр Федорович удивленно воззрился на Савинкова.
– Не для нас, а для большевиков, – закончил фразу управляющий.
– Вот оно что... Дайте от моего имени указание морскому штабу подготовить план этой операции в деталях. Двух недель им достанет?
– Вполне. – Савинков посмотрел на часы: – Через пятнадцать минут я принимаю французскую военную миссию.
– Не смею задерживать.
Оставшись один, Керенский прошелся по кабинету. Разговор с Борисом Викторовичем успокоил его: вдвоем они сумеют усмирить зарывающегося генерала, а через него и все эти казачьи советы, офицерские союзы и георгиевские комитеты. С ВЦИК он уже управился. Два дня назад выставил наконец из Таврического к благородным девицам, в Смольный институт. Терпеть не может эту говорильню! Этих Чхеидзе, Церетели! Понимает теперь, почему так ненавидел Думу император. Хотя как и Дума перед Николаем, так и ВЦИК после июльских дней пляшет перед ним на задних лапках, как дрессированный пес в цирке. Выпроваживая Совдеп из Таврического, он сказал: "Сожалею, что не смогу теперь так часто бывать среди демократии, как хотел бы. – И добавил: – Вынужденная необходимость, знаменующая, что скоро в этих стенах соберется Учредительное собрание".
И все же тревога не покидала его. Как облака в душный день. То просвет, то темень. Дождь не излился, погрохатывает за горизонтом. Но тучи густеют... Нет, они наползают не со стороны Ставки. С Корниловым он как-нибудь договорится. Где убавит, где прибавит... Мало ему генерала от инфантерии – может и маршалом сделать, хоть генералиссимусом, как Суворова. Пусть тешится. Казаки, георгиевцы – грибной дождичек. Совдеп – божья роса.
Грозой, бурей от большевиков тянет. Вот от кого!.. Уже грохотало. И в апреле, и в июне, и в июле. С ними – вот с кем он ни о чем не может договориться! Ни о войне. Ни о мире. Ни об устройстве Российского государства. Все, что исходит от него, неприемлемо для них. Все, что исходит от Ленина, ненавистно ему.