Молча, в ужасе слушал Михаил эту перепалку. Он не знал, что именно вызывало в нем больше неприятия - ничем не оправданный смертный приговор премьер-министру или то, что Апис на небрежное упоминание Машина о ликвидации короля лишь блеснул своим остроумием насчет мертвых королей и Шекспира. Михаила до боли пронзило сознание того, что его с самого начала обманывали. Он почувствовал бессильную ярость связанного по рукам пленника. Да, у него были связаны руки. Пойти сейчас против заговора было равносильно самоубийству. Машин обошелся бы с ним так же, как и с капитаном Гаговичем. Единственное, что Михаил мог бы сделать, - это раскрыть все планы Александру, чем предотвратил бы одно кровопролитие и вызвал другое. В этом случае погибли бы не только собравшиеся здесь люди, но и множество других, неважно, участвовали они в заговоре против Александра или нет. Для короля это был бы только повод уничтожить своих врагов.
Капитану Мике Йосиповичу поручалось убить военного министра, лейтенанту Милошу Поповичу - министра внутренних дел. Оба офицера были на службе и не могли участвовать в этой встрече, но оба были из Седьмого пехотного полка, командование которым ночью должен был взять на себя полковник Машин.
- Я разговаривал с ними обоими сегодня после обеда, они заверили меня, что мы можем на них рассчитывать, - сообщил Машин. - Позже я еще раз все обговорю с ними в казарме Палилула.
- Известно ли Вам, господин полковник, что лейтенант Попович помолвлен с дочерью министра внутренних дел? - спросил Радакович.
Машин лишь раздраженно посмотрел на него. Поскольку он сам выбрал для этого задания лейтенанта Поповича, то усмотрел в этом сомнение в его, Машина, компетентности.
- Господа, мне кажется, у Вас слишком много свободного времени, отсюда и потребность поболтать. Да, я в курсе этих слухов, но Попович заверил меня, что это не так. Он всего лишь танцевал с ней пару раз, и не более, - сказал Машин, а затем обратился к молодому пехотному офицеру с глубоко сидящими зелеными глазами и выражением постоянной неудовлетворенности на загорелом, с лисьим выражением лице. - О Вашем задании мне не нужно напоминать, Танкосич?
- Нет, господин полковник, - ответил лейтенант с какой-то дьявольской усмешкой, позволившей увидеть его испорченные зубы и острые резцы. - Я выполню Ваше задание с удовольствием. Как раз на прошлой неделе этот маленький негодяй Никодим заставил меня и еще одного офицера десять минут стоять по стойке "смирно" за то, что при его появлении мы, видите ли, не так быстро встали. Дело было в "Колараце". Половина штатских, сидевших там, сочли это забавной шуткой, но остальные встали и вышли из ресторана. На этом смех прекратился. Не беспокойтесь, господин капитан, раньше, чем я всажу ему пулю в лоб, он сильно пожалеет, что вообще появился на свет.
- Я категорически запрещаю любое излишнее насилие, Танкосич. Казни должны производиться только по воинским принципам. Это относится ко всем, господа. Людям нужно сообщать о вынесенном им приговоре и уже затем приводить его в исполнение. Никаких оскорблений, никаких обвинений и тем более никакой жестокости. Вы меня поняли, лейтенант Танкосич?
Молодой офицер вытянулся по стойке:
- Так точно, господин полковник!
Он ухмыльнулся. Если ему и не нравились указания полковника, он был достаточно умен, чтобы это не показывать. Порученное ему задание было слишком важным, чтобы рисковать его потерей из-за нарушения субординации.
- Значит, и братьев Луньевицей тоже? - спросил Михаил, похолодев.
Он знал их с тех пор, как они ходили в детский сад; позднее, когда жил с Драгой в домике за офицерским клубом, часто брал парнишек на футбольные матчи, а затем вел в трактир, чтобы эти вечно голодные бедняги поели что-нибудь приличное. У них был невероятный аппетит и такие же невероятно ужасные манеры за столом, но они забавляли Михаила своим незатейливым юмором и показным неуважением к возрасту, богатству и авторитету. Для людей типа Машина или Мишича юмор такого рода был просто недоступен.
Михаил встал.
- Я протестую. Причем как от своего имени, так и от имени принца Петра. - Он повысил голос: - Сколько раз я должен повторять: принц объявил, что он согласен на государственный переворот, а не на резню.
Его гнев не произвел никакого впечатления ни на Машина, ни на остальных. Полковник свернул лежавшие на столе карты.
- Даже если бы сам я был другого мнения, большое число наших сторонников в качестве цены за их участие потребовали ликвидации братьев Луньевицей. Таким образом, этот вопрос больше не обсуждаем. - Он обратился к собравшимся: - Как известно, капитан Люба Костич проведет нас через дворцовую охрану, как только Шестой и Седьмой полки займут свои позиции. При этом полевые орудия капитана Яновича стоят в полной боевой готовности.
- Простите, господин полковник, - вмешался Радакович, - предположим, чисто теоретически, что операция против Конака идет не по плану. Какая-нибудь задержка, неожиданное препятствие или вообще… - Он чуть было не сказал "неудача", но мрачное выражение на лице полковника заставило его выбрать не такое опасное слово: - Неразбериха. Кто-то даст нам указания, или мы должны подождать, или… - Увидев, что лицо Машина стало еще более мрачным, он быстро добавил: - Я хочу сказать, господин полковник, это может повредить делу, если мы чересчур поспешим.
- Вы, вероятно, не были сегодня в клубе?
- Нет, господин полковник, я был на дежурстве.
- Надо было подмениться. Тогда бы Вы знали, что между нами в Конаке и отдельными группами будет поддерживаться постоянная связь. Необходимые для этого люди уже выделены. Если у Вас есть какие-либо сомнения относительно порученного Вам задания, скажите мне сейчас. Мы можем Вас освободить от этого, и никто Вас за это не упрекнет.
Капитан покраснел, и капли пота проступили на его лбу. Жара в комнате становилась невыносимой. Он нервно схватился за ворот кителя, чтобы расстегнуть его, и тут же кое о чем вспомнил. На обсуждении полковник неоднократно заявлял, что после переворота только те офицеры останутся в командовании, которые являют собой пример образцового, корректного воинского облика. Армия должна по выправке и дисциплине стал такой же безупречной, как и во времена короля Милана.
- Никаких сомнений, господин полковник. Напротив, я горд вашим доверием. Хотел только спросить.
Нетерпеливым движением руки Машин отмахнула от извинений.
- Что касается Вас, Мика, - обратился он к полковнику Наумовичу, который, сутулясь, совершенно очумелый от жары и духоты, сидел в углу, - то я хочу еще раз напомнить, что успех дела во многом зависит от Вас. Это означает, что жизнь примерно ста пятидесяти офицере и кадетов находится в Ваших руках.
Наумович с ужасом вскинулся.
- Ста пятидесяти? - хрипло повторил он. - Последний раз Вы говорили тридцать пять.
Машин кивнул.
- Так и было. Но время идет, и их стало больше. Какая, черт побери, разница? Или Вы, как договаривались будете у этих проклятых ворот, или Ваши часы сочтены. Ровно в час ночи. Вы ждете нас там до двух. Если мы к этому времени не появились, значит, дело переносится.
Наумович с трудом поднялся. Вымученная улыбка блуждала по его лицу.
- Неужели кто-то думает, что я не буду на месте? - Он посмотрел на каждого и остановил свой взгляд на капитане Димитриевиче. - Разве я еще сегодня утром не сказал, что буду там?
- Вы что, видели Аписа сегодня утром? - спроси Машин.
- Так точно, господин полковник.
- Где?
- У меня дома.
- Разве я категорически не приказал, чтобы Вас не видели вместе?
Старательно, как провинившийся школьник перед учителем, Наумович пытался оправдаться:
- Это была чистая случайность. Я отправился домой, чтобы переодеться, и встретил… - Тут до него дошло, какие из этого могут последовать выводы, и он замолчал.
- И что же он там… - начал Машин и внезапно остановился.
Некоторые из присутствовавших вдруг начали внимательно разглядывать свои ногти, другие - стряхивать пылинки с формы, остальные - которые не знали, что Мика Наумович и Апис составляли катеты прямоугольного треугольника, в то время как Анка Наумович была его гипотенузой, - удивленно на все это взирали. Апис, с его двухметровым ростом, сильный как бык, в честь которого он получил свое прозвище, являлся образцом соблазнителя, обрюзгший Наумович, напротив, - олицетворением рогатого супруга.
Зрелище, которое представлял собой Мика среди других офицеров, ярых поборников мужской солидарности, видевших в нем отнюдь не жертву, а скорее достойного презрения рогоносца, обеспокоило Машина. Наумович был ключом к успеху, их жизни находились у него в руках, и все же товарищи не ставили Мику ни в грош, потому что его жена спала с его другом, и он закрывал на это глаза, а должен бы пристрелить обоих.
Чтобы сменить тему и прервать тягостное молчание. Машин спросил:
- Вы разговаривали с лейтенантом Живковичем?
Наумович заморгал, словно очнувшись от глубокого сна:
- С Живковичем? О чем?
Машин нахмурился.
- О капитане Панайотовиче. О чем же еще?
- Ах да, конечно. - Наумович снова превратился в прилежного школьника, который стремится угодить учителю. - Я пошлю ему через Живковича две бутылки лучшего вина из королевского погреба. Лейтенант скажет Панайотовичу, что у него именины, или день рождения - какой-нибудь повод отпраздновать. Он уговорит его выпить с ним. Я уже дал Живковичу снотворное, которое получил от своего врача. И сказал, сколько нужно подсыпать.
- А что, если Панайотович откажется с ним пить?
- Этого не может быть, во всяком случае не в такую жару, как сегодня. Капитан пьет как лошадь. Однажды я видел - он за один присест два литра вина выпил.