– Когда мы выступили с тем, чтобы защитить город от Ильяс-Ходжи, именно у нее в доме оставил я своих жен и сыновей, дабы не подвергать их превратностям кочевой военной жизни.
– Это я понимаю, говори же дальше!
Тимур хотел было снова угоститься дымом кальяна, но раздумал.
– Когда мы отступали, у меня не было времени забрать свою семью с собой. Мне оставалось только уповать на то, что судьба помилует их, что Аллах послужит им защитой.
– И что же было дальше?
– И вот в один из дней, уже после того как висельники захватили власть в городе и отогнали чагатаев… или, может быть, еще до того, вдруг прибывает ко мне все мое семейство в целости и сохранности.
Хуссейн недоверчиво и недовольно усмехнулся:
– Не хочешь ли ты сказать, что это спасение из Самарканда было делом рук Маулана Задэ?
– Именно это я и хочу сказать.
– Он солгал тебе, чтобы выговорить себе снисхождение!
– Но моя семья цела.
– Ну и что?
– То есть как "ну и что"?! Мои сыновья живы, а не мертвы, Хуссейн. Маулана Задэ мне так же отвратителен, как и тебе, но если мои жены и мои слуги говорят, что это именно он позаботился об их безопасности в обезумевшем городе, я не могу не быть ему благодарен.
Хуссейн не знал, что возразить. После утреннего разговора с Масуд-беком он верил только в одну причину Тимурова споспешествования этому рябому висельнику: названый брат, почувствовав, что начинает уступать великолепному и более родовитому союзнику первенство в Мавераннахре, решил обзавестись союзником. А то, что Маулана Задэ – союзник сильный, было известно всем. Все эти хурдеки и абу бекры, вместе взятые, не стоили его одного. Бывший богослов обладал особенными способностями, вся степь была наслышана об отрезанных головах Буратая и Баскумчи. И если такой человек станет союзником Тимура, это будет сильный союз.
Именно такие мысли внушал своему дяде хитроумный Масуд-бек, признаний именно в таких замыслах хотел добиться Хуссейн от названого брата, направляясь к нему в шатер.
История про спасенную семью несколько сбила его. Объяснение мягкого отношения Тимура к рябой гадине выглядело и понятным и убедительным. Разве он сам, великолепный Хуссейн, не поступил бы так же с человеком, оказавшим ему такую услугу?
– Согласись, Хуссейн, он многим рисковал. Весь город был настроен против нас, и если бы кто-то узнал, что Маулана Задэ спас от справедливой расплаты семейство эмира-предателя, ему пришлось бы худо, несмотря на все заслуги перед горожанами. Городская чернь не имеет представления о великодушии и чести.
Возразить на это было нечего, поэтому Хуссейн молчал. Лицо его опять покраснело.
– Я понимаю, какие мысли привели тебя ко мне, брат.
– Как ты можешь это понимать?
– Я давно тебя знаю, и все эти годы ты непрерывно находишься в венце моих размышлений. Мне вот что кажется: ты подумал, что я замыслил против тебя что-то черное, собираюсь сговориться с твоими врагами и нанести предательский удар в спину, дабы забрать себе всю власть над Мавераннахром.
Хуссейн изо всех сил старался скрыть, что ход его мыслей разгадан. Ему было немного стыдно за то, что мысли эти были столь неблагородны, и страшно досадно, что из тайных они сделались явными.
– И знаешь, почему это происходит?
– Что?
– То, что в сердце у нас, самых близких людей, может сыскаться место для черных подозрений, для мелкого недоверия, знаешь?
Хуссейн пожал плечами, предлагая говорить дальше.
– Потому что мы живем теперь в отдалении друг от друга. Расстояние рождает недоверие. И вот что я еще понял, Хуссейн, и весьма горько мне было это понять, и не возрадовалось мое сердце от этого понимания. Раньше я считал, что настоящая дружба не требует доказательств. Она сама рождает доказательства. Мне не надо знать, хорошо или плохо то, что сделано, мне важно знать, другом или врагом сделано это.
– Это верные слова, Тимур.
Хозяин шатра разочарованно кивнул:
– Но теперь я с горечью вижу, что доказательства дружбы необходимы.
Хуссейн смущенно покашлял, как человек, ставший причиной чьего-то разочарования.
– Ты шел ко мне, Хуссейн, чтобы обвинить меня в том, что я совершил преступление против нашего союза, против нашей давнишней дружбы, я же припас и сейчас предъявлю тебе доказательство того, что мое отношение к тебе не изменилось. Что я по-прежнему верен всему сказанному и всему сделанному совместно.
– Доказательство?
Тимур позвал слугу, тот позвал Байсункара, Байсункар послал стражников, и те привели в шатер одноглазого купца, тайного посланца Кейхосроу, владельца Хуталляна.
Когда тот притерпелся к полумраку, царившему в шатре, и увидел, кто перед ним находится, то с глухим стоном рухнул на пол.
Хуссейн, повернувшись к Тимуру, спросил:
– Кто это?
– Он сейчас сам скажет.
Один из стражников ударил древком копья лежащего в копчик, тот глухо простонал, но остался в прежней позе.
– Поднимите его! – велел Тимур.
Двое дюжих воинов схватили купца за плечи, оторвали от ковра.
– Подведите его поближе, эмиру Хуссейну плохо видно.
Хуссейн, наклонившись вперед, внимательно всматривался в лицо перепуганного человека.
– Может быть, тебе легче будет его узнать, когда я сообщу тебе, откуда он прибыл?
– Так откуда?
Хуссейн не отрывал взгляда от того, кто трясся перед ним и истекал потом ужаса.
– Из Хуталляна.
Злейший враг владетельного Кейхосроу на мгновение повернулся к Тимуру, потом снова обратился внимательным, даже можно сказать, пронизывающим взглядом в одноглазого.
– Это правда?
Тот молчал.
– Говори же! Молчание тебя не спасет. Если я решу, что тебя надо убить, тебя убьют и молчащим.
Но одноглазый продолжал беззвучно висеть на руках стражников.
– Я знаю много способов развязывать людям языки, и, клянусь Всевидящим и Всемогущим, я познакомлю тебя со всеми этими способами. Ты хуталлянец?
Купец едва слышно проскрипел:
– Да…
Хуссейн закрыл глаза и шумно втянул воздух широко раздутыми ноздрями.
– Мне рассказывали, что в казни моего отца участвовал один одноглазый хуталлянец.
Купец визгливо закричал:
– Это был не я, я потерял глаз только в прошлом году, клянусь всем тем, что ты считаешь святым, хазрет!
Хуссейн мрачно усмехнулся:
– Не важно, когда ты потерял глаз. Важно, что мой отец предательски убит. Важно то, что он убит хуталлянцами, важно то, что среди них был одноглазый.
Купец забился в руках стражников.
Хуссейн снова повернулся к Тимуру:
– Ты отдашь мне его?
Тот кивнул:
– Но с одним условием.
– С каким еще условием? – стал возвышать голос Хуссейн, радуясь возможности раздуть затихшую было ссору.
– Я хочу, чтоб ты выслушал до конца историю этого человека, брат.
– Хорошо, только если для этого не понадобится тысяча и одна ночь.
Тимур, не державший при себе певцов и рассказчиков, не слышавший никогда о хитростях красавицы Шахерезады, не понял, конечно, что имеет в виду названый брат, но сообразил, что в словах его заключена какая-то ирония. Заключена так заключена, он решил не обращать внимания на нее.
– Помимо того что этот кривой посланец Кейхосроу похож на того негодяя, что участвовал в казни твоего отца, он еще и тайный вестник.
– Что ты имеешь в виду?
– Он прибыл ко мне с известием от своего господина, что ты, мой брат и союзник, готовишь против меня какое-то злое дело.
Хуссейн опешил:
– Я?!
– Вот именно.
– Но это же…
Тимур успокаивающе поднял искалеченную руку:
– Не трудись, брат, опровергать то, что заслуживает лишь презрения. Я не поверил ни единому слову, изошедшему из этих змеиных уст, и в доказательство того, что это так, я отдаю тебе этого человека, пытавшегося воткнуть между нами отравленный наконечник недоверия.
Тимур специально говорил эти слова в присутствии стражников. Он знал, что к вечеру красочный рассказ о проявленном им благородстве разнесется по становищу.
Хуссейн молчал. И его можно было понять, что тут скажешь! Попал в неприятную ситуацию. Шел обличать человека, а попал под град его благородных поступков. Понимая, что в этой ситуации слова не помогут, Хуссейн просто обнял своего названого брата и молча вышел.
Он был зол на племянника.
Ему было стыдно за свою неблагородную подозрительность.
Войдя под своды своего шатра, он велел позвать к себе Масуд-бека.
Тот явился тотчас.
Эмир неприязненно посмотрел на него. Племянник сразу почувствовал, что дядя гневается. Впрочем, для того, чтобы сделать подобный вывод, не нужно было слишком напрягаться, все было написано на лице эмира.
Несмотря на свою молодость, Масуд-бек обладал уже большим и своеобразным житейским опытом. Он, например, знал, что когда тебя собираются обличать, начинай первым, и начинай с насмешек. И он начал:
– У таджиков есть поговорка – ушел с одним богом, вернулся с другим.
Хуссейн поморщился:
– Не люблю таджиков. Что мне в их поговорках?
– Таджики – народ старинный, много своей мудрости нажили и чужой насобирали.
– Пускай себе наживают и дальше, а я привык своим умом жить, так и впредь предполагаю делать.
Масуд-бек вежливо, даже самоуничижительно поклонился. Опять-таки опыт подсказывал ему такое поведение. Когда собираешься дерзить, внешне выражай при этом полную покорность.
– Хорошо, если своим…