Глава 6
Кан-и-Гиль
Вернувшись в город своего детства, ты не станешь ребенком.
Встретившись с другом, предавшим тебя, ты подумаешь не о дружбе, но о предательстве!
Фаттах аль-Мульк ибн-Араби, "Книга благородных предсказаний"
Кан-и-Гиль – название места, где, встретившись после недолгой разлуки, братья-эмиры разбили свои шатры.
Не слишком они обрадовались друг другу, лед, появившийся в их сердцах после "грязевой" битвы и отступления из Самарканда, и не думал таять. Но глубоко заложенный в них инстинкт власти подсказывал каждому, что в данной ситуации им надлежит действовать совместно. Нельзя было допустить, чтобы у новых хозяев города хоть на мгновение появилась надежда на то, что они смогут сыграть на недоверии эмиров друг к другу.
Так что они, не сговариваясь, поставили свои богатые шатры рядом, повсюду появлялись вместе и всячески демонстрировали полное взаимопонимание. Люди наивные или несведущие могли подумать, что вернулись времена первоначальной дружбы Хуссейна и Тимура. Оба эмира очень желали, чтобы именно такое мнение сложилось у сербедарских вождей.
На следующий день после воссоединения ратей этим вождям было выслано приглашение на дружескую встречу. Гонцы, отправленные с этим приглашением, должны были создать у Маулана Задэ, Хурдека и-Бухари и Абу Бекра ощущение, что эмиры восхищены их действиями, полностью их одобряют и предлагают подобающим образом вместе отпраздновать такое великое событие, как разгром чагатайской армии.
Для этой цели от Хуссейна был выбран хитроумный Масуд-бек, от Тимура – его визирь, увечный Байсункар.
Как только посланцы дружбы прибыли в город, сербедарские вожди собрались на совет. На нем стоял всего лишь один вопрос: как вести себя дальше?
Было понятно, что Хуссейн и Тимур не ангелы и главная их цель… отнять у победителей плоды их победы. Но, с другой стороны, все трое понимали, что именно появление конницы эмиров явилось одной из причин отступления Ильяс-Ходжи и, стало быть, они имеют какую-то часть в плодах победы. Так что предстояло определить размеры этой части.
– Дружба! Они нам предлагают дружить?! – хохотал Абу Бекр, лупя себя огромными красными ладонями по обширному животу, обтянутому дорогим халатом.
– Такую дружбу предлагает сборщик податей райату, а волк ягненку. Как только мы впустим их в город, и нам, и всем делам нашим придет конец. И все вернется на прежние пути, богатый снова станет богатым, а тот, кто всю жизнь был согнут непосильной работой, вновь будет вынужден согнуть свою спину. И хорошо еще, если палка вернувшегося господина хотя бы первое время будет эту спину щадить.
Разговор происходил во дворе дома Джафара ибн-Харани. Торговец индийскими пряностями всегда с тайной симпатией относился к сербедарскому движению вообще и к Маулана Задэ, в частности. А теперь, когда висельники пришли к власти, поспешил эти отношения укрепить. Он справедливо рассудил, что любой власти, как бы она себя ни называла, рано или поздно понадобятся те, кто умеет торговать. Так почему не стать первым, а стало быть, и главным торговцем новых правителей? Он обратился к трем вождям с почтительнейшим предложением перебраться из неудобного дома начальника городской стражи в его дом, значительно более обширный и роскошный. Купец, разумеется, предупреждал, что ни в коем случае не собирается тревожить спокойствие гостей своим хозяйским присутствием. Он поселится в другом доме и будет терпеливо ждать того светлого часа, когда кто-нибудь из вождей не захочет его увидеть.
Солнце еще только начало свое восхождение к полуденному трону. Воздух был легким, но вместе с тем густо напоен приятными запахами, свойственными этому времени суток. Под раскидистыми непроснувшимися деревьями, на ковре неописуемых размеров, возлежали советующиеся, ели, пили и разговаривали о вещах, которые могли впрямую повлиять на их ближайшую судьбу.
– Я тоже не верю им, – сказал Хурдек и-Бухари, – они ласковы, пока не все в их руках. Чего я могу ждать от Хуссейна, когда он знает, что когда-то я грабил караваны, принадлежавшие его отцу?
Эти слова вывели Маулана Задэ из состояния задумчивости, в котором он находился.
– Караваны?
– Да, караваны. – Хурдек и-Бухари усмехнулся: – Ты забыл, что когда-то я был разбойником. Но даже если ты забыл, Хуссейн не забудет никогда.
– Так же как и то, что я – простой ремесленник. Что я никогда не стану вровень с ним. И чтобы я не попытался это сделать, пока в моих руках есть сила, врученная мне народом, он, клянусь Аллахом, постарается меня убить, – сказал Абу Бекр.
– А почему вы все время говорите только о Хуссейне? Ведь их двое, названых братьев.
Стрелок из лука помотал головой:
– Из увечного человека никогда не получится настоящего правителя.
Абу Бекр согласился:
– Хуссейн намного знатнее, и уже давно у них все решает он, так все говорят.
Маулана Задэ на это ничего не ответил и снова впал в задумчивость. Соратники его не тревожили. В их отношении к бывшему богослову в последние несколько дней произошли определенные изменения. Они конечно же слышали о том, что случилось в шатре Буратая и Баскумчи, и хотя Маулана Задэ ни о чем прямо не говорил, они внутренне признали его полное над собой превосходство.
Всегда чувствовали, а теперь признали окончательно. Ни один, несмотря на свою огромную физическую силу и большой авторитет среди ремесленников Самарканда, ни другой, несмотря на разбойничью славу и невероятное мастерство во владении оружием, не могли себе даже представить, как можно было сделать то, что сделал этот рябой хитроглазый сербедар.
Он сделал это, он запугал чагатайского царевича до того, что тот без повторного сражения обратился в бегство.
Кто ему помог? Они не исключали, что сам шайтан.
– Так вы предлагаете сражаться?
И стрелок и ремесленник замялись.
– Мы просто говорили, что эмирам нельзя доверять. По крайней мере такие люди, как мы, не должны этого делать.
Маулана Задэ удивленно поднял брови:
– Но уважаемый Абу Бекр, внимательно посмотри и увидишь – одно рождает другое. Если мы эмирам не доверяем, мы воюем с ними.
Возражать было трудно, трепальщик хлопка насупился.
– Посмотри еще раз и увидишь тогда, что, даже если мы решимся сражаться, нам это будет не под силу.
– Почему это? – поинтересовался Хурдек и-Бухари. – У эмиров людей не больше, чем у Ильяс-Ходжи, и они так же, как и чагатаи, не умеют летать по воздуху. Пусть наши укрепления слабы, они не смогут миновать их без потерь.
Бывший богослов печально улыбнулся:
– Тут важно не то, каковы те, кем командуют, а то, кто командует.
Абу Бекр потряс головой, силясь разобраться в этом высказывании.
Маулана Задэ пожалел его и пояснил:
– Ильяс-Ходжа был враг, притеснитель, убийца и хищный зверь. Поэтому народ поднялся против него, и не нужно было много сил, чтобы заставить его подняться. А кто эмиры?
– Кто? – в один голос спросили собеседники.
– Все в городе знают, что они правили Самаркандом на законном основании и власть их не может быть оспорена, если только не стать на бесчестный путь.
Маулана Задэ ждал, что ему возразят, но возражений не последовало, однако он счел нужным добавить еще несколько фраз:
– Воистину, не уверен я, что те, кто швырял горящие угли во всадников Ильяс-Ходжи, снова подожгут их для того, чтобы швырнуть во всадников Хуссейна и Тимура.
– Так что же ты предлагаешь делать, скажи прямо, – с некоторым раздражением в голосе спросил Хурдек и-Бухари.
Маулана Задэ медленно выпил чай, медленно отломил кусочек лепешки, не торопясь отправил его в рот и тщательно прожевал.
– Я предлагаю принять предложение.
Его соратники ждали именно этих слов, но слова эти, будучи произнесены, неприятно их поразили.
Хурдек и-Бухари даже попробовал возражать. Он обратился к здравому смыслу:
– Но почему ты не боишься его принять? Именно ты? Кто назвал в соборной мечети эмиров трусами? Кто призывал взять в руки оружие? Если Хуссейну и Тимуру представится возможность наказать нас за все, что мы сделали, ты будешь первым, ибо твоя вина перед ними – самая большая!
Бывший богослов сделал еще несколько глотков чаю.
– Рассуди, Хурдек и-Бухари, если я, тот, кому эта встреча может грозить наихудшими бедами, предлагаю от нее не уклоняться, имеет ли смысл уклоняться от нее тебе? Твоя вина действительно много меньше моей, не говоря уже о благородном Абу Бекре, видит Аллах, он вообще чист перед эмирами.
Стрелок из лука молчал. С одной стороны, слова Маулана Задэ выглядели вполне справедливыми, но когда он смотрел на них с другой – они начинали казаться ему неубедительными.
Да и любому другому, кто присутствовал бы при этом разговоре, слепое доверие Маулана Задэ к Хуссейну и Тимуру могло показаться несколько странным. Представляя собой воплощенное коварство, являясь олицетворением хитрости и недоверчивости, он в данном случае рассуждал как упрямый и наивный ребенок.
Имелось простое объяснение этой простодушной сговорчивости бывшего богослова, но оно было неизвестно его соратникам, отчего они и были терзаемы жестокими сомнениями.
Накануне тройственной встречи в доме торговца индийскими пряностями Маулана Задэ имел еще одну встречу в доме другого предусмотрительного купца, столь тайно сочувствующего сербедарам, что имя его не стоит здесь произносить вслух. Так вот, в этом доме, о существовании которого ничего не было известно ни трепальщику, ни стрелку, Маулана Задэ беседовал с советником Тимура Байсункаром. И беседа эта выглядела следующим образом.