– Взбунтовались сербедары. Они ограбили городскую казну, все богатые лавки, забрали печать…
– И это я знаю, старик, говори сразу о том, почему моя жена и мои дети прибыли ко мне искусанными!
– Я расскажу, расскажу. В городе стало опасно находиться. Они убивали даже мулл. Они отбирали все, что можно было отобрать…
Эмир снова дернул щекой.
– Ко мне в дом явились люди.
– Сербедары?
– В Самарканде все вдруг сделались сербедарами.
– Как они узнали, что моя семья находится у тебя? Хотя что тут спрашивать, шпионы Маулана Задэ знают все. Он еще тогда, в первый раз, догадывался, где прячутся мои родственники.
Тунг-багатур кивнул:
– В дом твоей сестры они не приходили. Они знали, что твоей жены там нет.
– И что же сделали эти люди?
– Они привезли две больших арбы и велели твоим детям и твоей жене лечь на дно.
Тимур не смог скрыть удивления:
– Лечь на дно арбы?
– Да, хазрет. Потом они велели вынести из хлева, где стоял скот, всю солому и, прости, хазрет, велели накрыть ею тех, кто лежал. Я спросил, зачем они это делают, в ответ они велели лечь на дно и мне. Они были непочтительны. Я сказал им, кто перед ними, но они велели мне молчать.
Эмир усмехнулся:
– Они правильно сделали.
Тунг-багатур, пытаясь понять, что имеет в виду его господин, наклонил голову набок.
– Важно не то, что они вели себя непочтительно, важно то, что они вели себя разумно.
– Объясни, хазрет, мои старые мозги не в силах постичь твои мысли.
– Вывезти всех вас под гнилой соломой – это был, видимо, единственный путь спасти вас.
Старик молчал, он никак не мог расстаться с убеждением, что навязанное ему сербедарами путешествие было формой особо изощренного унижения.
– Остается только установить, кто именно из сербедарских вождей решил оказать мне такую щедрую услугу.
– Они задушили людей, которых ты послал для спасения своей семьи.
– Правильно. Я бы и сам так сделал, будь я на их месте. Надо было чем-то подогреть ненависть к эмирам, бросившим город в трудный час.
Тимур ненадолго задумался, перебирая пальцами одной руки гранатовые четки, лежавшие на синем шелке его халата. Другой рукой он сделал знак, и из-за расшитой занавеси появился слуга. Тимур велел ему увести мальчиков:
– Они будут жить в саду, в алебастровом павильоне.
Потом эмир повернулся к сыновьям:
– Завтра мы поедем с вами на охоту.
Вслед за мальчиками ушел и старик Тунг-багатур. Настало время выслушать Байсункара. В "грязевой" битве друг детства эмира получил почти такие же раны, что и сам Тимур, только в левую руку и ногу. Это, конечно, еще больше сроднило их. Правда, теперь, когда Байсункар стал не способен к воинскому ремеслу, хазрет решил использовать его природную сообразительность и предусмотрительность на другом поприще. Он сделал его чем-то вроде визиря, советника, и, надо сказать, Байсункар справлялся со своими обязанностями, мог дать толковый совет, проникнуть в замыслы врагов.
– Как он себя ведет? – спросил Тимур у вошедшего визиря.
Речь шла о появившемся неделю назад в Кеше подозрительном купце. Он сразу же стал добиваться свидания с эмиром, всячески намекая, что принес известие чрезвычайной важности и мог бы принести огромную пользу Тимуру и всему его роду. После допроса с пристрастием, который учинил ему Байсункар, выяснилось, что прибыл этот фальшивый купец не откуда-нибудь, а из Хуталляна, прямиком от эмира Кейхосроу. Всегда, в любую минуту готовый к любым поворотам в своей судьбе и судьбах окружающих, Тимур тем не менее удивился. Есть о чем задуматься, когда к тебе посылает тайного посланца злейший враг твоего ближайшего друга. Самое плохое было в том, что посланец именно тайный. Открытое посольство можно было бы без зазрения совести повернуть от ворот Кеша обратно в Хуталлян и, известив Хуссейна, почивать на лаврах хранителя искренней дружбы.
Секретность посланца могла скрывать за собой очень многое. Тимур хорошо помнил кокандского вестника, явившегося в их с Хуссейном лагерь перед битвой с Ильяс-Ходжой. Допускал эмир даже ту возможность, что этот ряженый подослан самим названым братом. Слишком холодно расстались они, слишком многое легло между ними. Хуссейн вполне мог проникнуться желанием проверить – не слишком ли многое?!
Впрочем, названый брат никогда не отличался тягой к интригам, и его трудно было представить замышляющим какую-нибудь умственную каверзу. Жадность, лихость и заносчивость – вот основные краски, в которых рисовался его образ.
Но, с другой стороны, ему могли подбросить лукавую мысль о том, что неплохо бы распознать, разведать планы скрывшегося в Кеше брата. О том, что при Хуссейне есть лукавые и умные советчики, Тимур знал очень хорошо. Достаточно было вспомнить о Масуд-беке. Этот юноша забирается мыслью далеко в будущее и готов на многое сейчас, чтобы в этом будущем обеспечить себе достойное существование.
Тимур тряхнул головой, как бы стараясь избавиться от паутины мыслей.
– Так как он себя ведет?
– Стоит на своем. Утверждает, что прибыл от властителя Хуталляна, клянется местом в раю, что это так, и желает говорить с тобой, хазрет.
– Он не пытался бежать?
Байсункар покачал головой, улыбаясь:
– Нет. У него нет возможности попытаться. Но если ты скажешь, легко сделать так, чтобы у него появилась такая возможность.
Четки Тимура соскользнули сначала с руки, потом с гладкой ткани халата на пол, и Байсункар быстро наклонился и поднял их.
– Пусть придет.
Когда посланец Кейхосроу появился перед ним, эмир с трудом сдержал усмешку. Причем относилась она не к несчастному жирному коротышке со связанными руками, а к хитроумному визирю Байсункару. Дело в том, что тот, рассказав о посланце все, что только можно было рассказать, вплоть до мельчайших деталей, забыл упомянуть о том, что лежало на поверхности: хуталлянец был крив на один глаз.
Одет он был так, как и подобало купцу, только от недельного пребывания в городском зиндане одежда его обтрепалась, чалма из белой сделалась землистого цвета. Движения, которые он попытался произвести, представ пред светлые очи кешского правителя, обнаруживали в нем человека, наслышанного о приемах придворного обхождения. Впрочем, эмир, большую часть жизни проведший в седле да в походном шатре, не научился ценить тонкости дворцового этикета оседлых правителей и поэтому решил, что телодвижения, совершаемые кривым хуталлянцем, скорей всего, проявление нервной болезни, как это бывает у особо рьяных дервишей.
– Кто ты и как тебя зовут?
Посланец заговорил, и речь его почти с первых слов утомила Тимура. Необыкновенно витиеват и усложнен был слог этого человека, а произносимые им слова ничего при этом не выражали. Эмир, конечно, знал о том, что при помощи слов можно не только о многом рассказать, но еще больше скрыть, но впервые видел перед собой человека, обладающего этим умением в столь высокой степени. И этот человек его не восхитил.
– Уведи его, – сказал он Байсункару, – пусть ему дадут десять плетей.
– А потом?
– Потом сюда.
Посланец стоически снес порку, всего лишь два раза сдавленно вскрикнул. Правду сказать, били его поверх халата, что вдвое смягчило удары. К чести его или, вернее, к его уму, он понял, за что его бьют. Поэтому, когда его снова бросили к ногам эмира, он тут же объявил, что его зовут Мутаваси Ариф и что послан он великолепным и добронравным властителем Хуталляна с тем, чтобы предложить блистательному и великодушному эмиру дружбу властителя.
– И больше ничего? – саркастически ухмыльнулся эмир.
– О, любимец Аллаха и неодолимый властитель Кеша не может не знать, что есть две дружбы. Одна истинная, другая лживая. Первая подобна золотому сосуду, куда можно собрать все блага жизни, вторая – всего лишь худой глиняный горшок, из которого утекает в песок все, что бы ты туда ни собрал.
– Ты еще захотел плетей?
– О нет, лучший из справедливых, но то, что я сказал, по-другому сказать было нельзя.
Тимур сменил позу, давая большую свободу затекшей ноге.
– Кого сидящий в Хуталляне считает золотым сосудом, а кого худым горшком?
Мгновенная и неприятная улыбка пробежала по лицу Арифа, и без того не награжденному приятностью.
– Мой господин знает, как золото и глина распределены в твоем сердце…
Тимур перебил:
– И хочет меня уверить, что распределены неправильно, ты это пришел сказать?
Одноглазый потупился, пораженный притворной скорбью.
– Тогда говори.
– Пославший меня знает о давности и об истоках твоей дружбы с одним достославным воителем. Воитель этот кровью грешен перед владетелем Хуталляна, сверкающим Кейхосроу. Но блеском своей добродетели затмевающий солнце господин мой…
– Плеть! – крикнул Тимур, и глаз говоруна испуганно забегал меж воспаленных век.
– Не винит, совсем не винит мой господин тебя за дружбу с согрешившим против него!
– Вот оно что?
– И даже если волей ваших дружеских связей ты выступишь на стороне кровавого грешника против моего господина, то и тогда его сердце не закроется для тебя.
– Теперь ты все сказал?
– Почти все.
Тимур опять усмехнулся, еще более саркастически, чем некоторое время тому назад.
– Ты сказал почти все, но не сказал почти ничего. Зачем Кейхосроу, зная мой характер, послал ко мне такого болтуна? Или в Хуталляне не умеют говорить по-другому?
– В Хуталляне умеют говорить по-всякому, непревзойденный среди великолепных, но понимают лучше тогда, когда говорят именно так, как говорю я.