Маулана Задэ подошел к старику вплотную.
– Это старый разговор, и сейчас поле спора останется за мной. Печать!
– Печать?
– Да, городскую печать!
Абу Саид не стал уточнять, зачем этому возбужденному молодому человеку она понадобилась, он просто снял с дряблой старческой шеи тяжелую серебряную цепь с привешенным к ней куском старинного золота.
Получив то, что хотел, Маулана Задэ крикнул:
– А теперь мы пойдем к начальнику городской стражи! Он мне очень нужен.
– Начальник городской стражи бежал, – послышался голос из толпы.
Маулана Задэ захохотал. Это известие его позабавило.
– Но тогда что? Тогда в квартал городских глашатаев!
– Зачем? – раздались вопросы.
– Да возвестят в Самарканде, что пора вставать. Сон закончился, у нас много дел.
За воротами, куда выскочил Маулана Задэ, волновалось уже целое человеческое море. Вид такого скопления народа не испугал и не смутил бывшего богослова.
– В соборную мечеть! В соборную мечеть! – воскликнул он, и тут же сотни голосов поддержали его:
– В соборную мечеть! В соборную мечеть!
– Да-да, и соберите туда всех богатых и важных, всех жирных и ленивых! Я буду говорить там.
В городе на некоторое время воцарилось совершеннейшее безумие. Но внимательный наблюдатель легко обнаружил бы в кипении этого внезапного возбуждения черты какого-то смутно различимого порядка. Бесновалась чернь, а в кварталах ремесленников можно было обнаружить нечто схожее с прежним порядком и даже сверх того. Группы вооруженных (и не чем попало) людей стояли в тех местах, откуда удобнее было следить за происходящим. Лавки были закрыты, но возле них собирались люди и кричали, что хозяину, должно быть, уши заложило, раз он до сих пор не в соборной мечети. Поневоле приходилось подчиняться. Люди состоятельные никогда ни с чем подобным не сталкивались, а такое столкновение парализует волю.
Самарканд был поделен на участки. В районе базара, оружейных лавок, конного рынка распоряжался Хурдек и-Бухари. Кварталы между медресе, банями, чинаровым садом и все ремесленные кварталы были отданы во власть Абу Бекра, трепальщиков и горшечников. На всех выездных путях стояли специальные караулы, так что желающему в этот день бежать из города сделать это вряд ли удалось бы при всей изобретательности. Да никто из имущих и не помышлял о побеге.
По всем улочкам города стекались к соборной мечети ручейки народа, вскоре под ее сводами и вокруг нее собрались тысячи людей. Все были переполнены ожиданием, что сейчас произойдет что-то важное.
Знатные и богатые стояли отдельной группой, инстинктивно сторонясь толпы. Здесь был и Абу Саид, хранитель, вернее сказать, бывший хранитель, городской печати, и Джафар ибн-Харани, торговец пряностями, привозимыми из южных районов Индии, человек известный тем, что пытался поддерживать хорошие отношения с предводителями сербедаров. Был здесь и Султанахмед-ага, превратившийся за те годы, что мы не встречались с ним, из помощника казначея в главного хранителя городской казны. Явились и другие, не успевшие заблаговременно унести ноги чиновники; не посмели уклониться и богатейшие люди города. Затравленно смотрел из-под густых черных бровей Джамолиддин, владелец оружейных лавок, истекал потом ковровщик Джавахиддин. Был здесь и Али Абумухсин, мулла соборной мечети. Он был поражен немотой, и на лице его читалась полная растерянность.
И этой растерянностью воспользовался Маулана Задэ. В природной решительности ему бы никто не отказал, да к тому же он был лучше всех готов именно к такому развитию событий. За то время, пока в мечети собирался народ, Маулана Задэ успел переодеться, на нем теперь был черный халат с зеленой каймой – в таких появлялись высшие городские чиновники. На груди его висела пущенная поверх халата серебряная цепь с главной печатью Самарканда. Рука опиралась на рукоять меча самым уверенным образом. Кто бы мог воспротивиться и воспрепятствовать человеку, облаченному подобным образом?
Так что когда Маулана Задэ выступил вперед, все, даже самые сановные и самые богатые, самые нетерпеливые и самые кровожадные, были готовы только к одному: внимательно слушать.
– Благородные жители Самарканда! – звучно и значительно сказал он, поднимая руки и прося таким образом, чтобы наступила тишина.
И тишина наступила.
Маулана Задэ заговорил.
Сначала он обрушился на жадных и трусливых эмиров, которые в дни мира и благополучия всячески грабили город, взимая незаконную подушную подать под видом пошлин и хараджа, а в дни войны бежали, спасая свои никчемные жизни.
Среди собравшихся в мечети были люди, по-разному относящиеся к эмирам, были даже те, кто считал, что нельзя приравнивать Хуссейна к Тимуру, но все они молчали, ибо трудно было что-либо возразить против произносимых обвинений.
А Маулана Задэ продолжал говорить.
Многие рассчитывают спастись, отделавшись от подступающего к городу Ильяс-Ходжи деньгами и подарками, говорил он. Это люди или трусливые, или наивные. После того как Самарканд отдался под защиту Хуссейна и Тимура, не простит чагатай его жителей. Заберет все, и хорошо, если только все закончится тем, что все деньги и все имущество будет отнято у неблагоразумных жителей Самарканда. Он, Маулана Задэ, например, думает, что у большинства будут отняты и их жизни.
И опять никто не решился возражать.
Далее человек в черном халате с зеленой каймой спросил у собравшихся, кто возьмет на себя защиту ислама и станет ответственным за эту защиту и перед знатными людьми, и перед простыми жителями.
Знатные хранили молчание, сбиваясь во все более тесную кучку. Они постепенно становились похожими на отару разодетых баранов, знающих, что их вот-вот поведут на заклание, но не находящих в себе сил для сопротивления.
Отвернулся от них бывший богослов, и презрение отчетливо выражалось на его лице в этот момент. Он повернулся к людям простым. Он чувствовал исходящую от них энергию, мощные волны понимания и приятия.
Он спросил у простого народа, окажет ли он ему поддержку, если сербедары возьмут на себя заботы по охране города, сербедары, доказавшие свою ненависть к чагатаям и готовность умереть за родной город, когда это понадобится.
Поднялся такой крик, что Али Абумухсин невольно поднял голову, инстинктивно опасаясь, как бы не рухнул величественный свод соборной мечети.
Кричали разное. И проклятия кровожадным чагатаям, и проклятия жадным и трусливым эмирам; доносились и угрозы в адрес знатных разодетых негодяев, пораженных ныне немотой. Угрозы по большей части исходили из уст должников, особенно тех, у кого подходил срок выплаты долгов.
Но главное, что можно было понять из общего шума, – народ безусловно и однозначно согласен, чтобы защитниками ислама и Самарканда стали сербедары во главе с решительным, справедливым и предусмотрительным Маулана Задэ.
Далее события развивались самым стремительным образом. Медлить было нельзя: со дня на день ожидалось появление армии Ильяс-Ходжи.
За оставшиеся в распоряжении нового руководства дни нужно было вооружить народ и придумать, чем защитить город.
С первым делом обстояло достаточно просто. Запылали горны кузнецов, к лавкам крупнейшего в Самарканде оружейника Джамолиддина явились люди и потребовали, чтобы он отворил ворота каждой из них.
Купец сдвинул свои черные брови и попытался быть не столь безропотным, как в тот момент, когда в его присутствии банда оборванцев захватывала власть в городе. Теперь, когда часть этой банды явилась за тем, чтобы отобрать у него его имущество, он стал возражать.
Но уже было и поздно и зря.
Когда он вцепился в рукав драного халата, принадлежащего одному из наиболее решительных сербедаров, который вытаскивал на улицу целую охапку дорогих хорасанских мечей в серебряных ножнах с рукоятями, украшенными китайской бирюзой, помощник грабителя, тип еще более отвратительный, оглушил купца ударом палицы из красного дерева, утыканной кремнями. И не просто оглушил. Джамолиддин издал глухой горловой звук, из его затылка струйками потекла кровь, и он обреченно завалился на бок.
Присутствовавшие при этом оборванцы на мгновение затихли, они еще помнили, что бывает за такое преступление, да еще совершенное против богатого и знатного человека. Но тот, что вытаскивал мечи из лавки, не растерялся и крикнул, что так будет с каждым, кто посмеет воспротивиться воле защитников родного города.
Толпа зевак возликовала.
Оказывается, то, что случилось на их глазах, не кровавое злодеяние, но торжествующая справедливость, и то же самое можно будет произвести с любым сопротивляющимся богатеем.
Это открытие было подтверждено тут же. Владелец седельной мастерской тоже неосторожно выразил сомнение в том, что он должен быть полностью ограблен из-за того, что какой-то недоучившийся мерзавец нацепил на себя черный халат с зеленой каймой и ходит, опоясавшись мечом бывшего начальника городской стражи.
Седельщика тут же закололи, причем уже без особых переживаний, и вскоре над толпой поплыли новые деревянные седла, сверкая на солнце не полностью просохшей краской, чем-то напоминая стадо золотых тельцов.