– Но главное событие в жизни этого ножа еще впереди. Мне так кажется, – улыбнулся гость.
Охотно продолжил бы с ним свою беседу эмир, но краем глаза увидел, как с холма на той стороне ручья спускается большая группа всадников. Пожаловал названый брат.
– Ладно, иди, таинственный вестник, хотя, если сказать правду, мне не хочется тебя отпускать. Но иди. А это, – эмир приподнял нож и коротким движением швырнул в ствол соседней чинары, – можешь взять. На память.
Поклонившись, гость удалился.
Эмир Хуссейн явился в великолепном расположении духа. И явился не один, с ним прибыл Кердаб-бек, толстый, низкорослый мужчина. Выражение лица его было грустным, на мир он смотрел сонным, унылым взглядом. Ничего, казалось, не могло его обрадовать. Своим поведением он резко, даже слишком резко отличался от жизнерадостного, крупного, шумного Хуссейна.
Тимур облачился в подобающий случаю дорогой халат и велел подать еду и вино. Спутник Хуссейна по виду был таджиком, а таджики издревле склонны к винопитию.
– Достойнейший Кердаб-бек прибыл сюда к нам из Сеистана, – начал свою речь Хуссейн, – он высокий посланец-визирь тамошнего славного правителя Шахруда.
Тимур выразил полнейшее удовлетворение этим фактом. Ни он сам, ни его предки, насколько он мог вспомнить, не имели с правителями этой области ни тяжб, ни столкновений.
Хуссейн продолжал рассказывать. Вырисовалась следующая картина: владыка Сеистана Шахруд-хан попал в сложное положение ввиду того, что появился вдруг еще один претендент на его престол. Отец Шахруда был любвеобилен, как это часто случается на Востоке, и оставил многочисленное и честолюбивое потомство. Большую часть своих братьев и племянников славный Шахруд переловил и зарезал и было успокоился, но тут выяснилось, что успокаиваться было рано. Откуда-то из-за Вахша явился некий Орламиш-бек, который утверждает, что имеет прав на владение Сеистанской долиной больше, чем Шахруд, ибо раньше рожден и закон первородства полностью на его стороне. Он говорит, что его мать была первой, рано умершей женой Шахрудова отца. Претензии его, конечно, смехотворны, но нашлись легковерные и пошли за ним. И, что самое прискорбное, легковерных этих оказалось весьма и весьма немало. Орламиш-бек и его приспешники утверждают, что так случилось оттого, что люди невыносимо устали от правления Шахруда, называют законного властителя кровопийцей, скорпионом и хищным зверем, пожирающим якобы свой собственный народ. Так вот, истощив свои силы в борьбе с дерзким самозванцем, Шахруд-хан обращается за помощью к таким великим и могущественным батырам, как эмир Хуссейн и эмир Тимур. Благодарности хана, в случае успешного отражения бесстыдного врага, не будет границ. И золото, и лошади, и женщины. И, конечно, вечная признательность и дружба Шахруд-хана.
Закончив говорить, эмир Хуссейн вытер пот со лба и налил себе вина.
Во время его речи Кердаб-бек продолжал скорбно, сосредоточенно и, можно даже сказать, стыдливо молчать. Молчать, перебирая пухлыми волосатыми пальцами драгоценные четки. На Тимура он не смотрел, по сторонам тоже, кажется, его интересовала только игра солнечных искр на аметистовых гранях камней, составлявших четки. Тимуру стало любопытно, каков может быть голос у такого человека, и он в соответствии с правилами восточного гостеприимства, прежде чем приступить к делам, спросил, как путешествовалось столь достославному гостю. Кердаб-бек не только не успел, но даже и не попробовал открыть рта, за него опять все изложил Хуссейн. Мол, путешествовалось не очень-то хорошо, в горах много бандитов, случаются и камнепады, одному лошаку раздробило камнем голову, так что он с поклажей улетел в пропасть.
Тимур понимающе покивал:
– Выражаю восхищение мужеством Кердаб-бека, человека невоенного, непривычного, судя по всему, к путешествиям такого рода, но преодолевшего все опасности на пути к нашей встрече.
Гость тоскливо улыбнулся.
– Так получилось, что ведение дел, и военных и прочих, мы с эмиром Хуссейном привыкли делить поровну, и теперь настает время, когда необходимо обсудить долю моих обязанностей. Поскольку гость наш устал, мне не хотелось бы утомлять его нашими разговорами. Не согласился бы достойнейший Кердаб-бек вкусить заслуженный отдых под сенью гостеприимного шатра, который как раз стоит перед ним?
Молчаливый посланец понял, что его удаляют, не желая в его присутствии устраивать склоку или выставлять взаимные претензии. Он спокойно встал и равнодушно удалился, сопровождаемый обходительным Мансуром.
– Чем ты недоволен? – сразу бросился в атаку еще не остывший от своих словоизлияний Хуссейн.
– Я просто не хочу прыгать с конем в реку, – слегка переиначил старинную чагатайскую поговорку Тимур.
– Стоит мне придумать какое-нибудь стоящее дело, ты, даже не подумав как следует, отвергаешь.
Тимур отпил вина.
– Кто тебе сказал, что я что-то отвергаю? И как я могу отвергать то, чего не знаю? Если ты мне толком объяснишь, зачем нам это нужно, возражать я не стану.
Хуссейн поморщился и похлопал себя по коленям, покрытым полами халата в серебряном шитье.
– Аллах свидетель, я уже почти все тебе изложил. У этого Шахруда дела плохи. Плохи, но не безнадежны. Уже полгода у них там идет война. Никто не может победить.
– И ты думаешь, если мы ввяжемся, то…
Хуссейн стал морщиться еще сильнее и сильнее же хлопать себя красными ладонями по коленям.
– Не заставляй меня говорить то, что говорить неприятно. Не волнует меня, кто именно там победит, важно то, что там можно заработать. Шахруд-хан согласен платить. Много. Этот толстяк подробно мне перечислял. Скажу честно, – Хуссейн приложил руку к груди, – если Орламиш-бек предложит мне, м-м, нам, больше, имеет смысл перейти на его сторону.
Тимур улыбнулся и снова потянулся к чаше.
– Но если мы победим – ведь может же и такое случиться, – помимо денег приобретем сильного друга. И не где-нибудь на краю света. От Сеистана до Самарканда каких-нибудь тридцать фарасангов.
– Ну, это для птиц, которые могут перелетать через горные хребты.
– Ты скажи мне главное, брат, – согласен?
Тимур лег на спину. Порывы прохлады, рождаемые движением горной воды, приятно овевали лицо.
– Брат мой, я жду ответа!
– Ответ? Не нравится мне твой замысел. Мне не хочется ни к кому поступать на службу.
– Но это же будет только так называться. Ведь еще неизвестно, кто к кому поступает служить – мы к Шахруд-хану или он к нам.
– Но не только задетая гордость тревожит меня.
– Что же тогда, что?
Крупный, разгоряченный Хуссейн нависал над мирно лежащим братом. Крупные капли пота капали с него, как жир с туши, повешенной над пламенем костра.
– Ты посуди, наши люди уже месяц бездельничают. Даже больше. Без дела войско слабеет, падает дисциплина. Ты сам говорил. Вот посмотришь, скоро начнут разбегаться.
– Пожалуй.
– Вот, сам соглашаешься. И потом, если у тебя есть предложение лучше моего, предлагай!
Тимур покачал лежащей на ковре головой:
– У меня нет лучшего предложения.
– Но тогда что же?!
– У меня есть плохое предчувствие. Очень плохое.
Хуссейн обиженно сел, веселье слетело с него, густые брови сошлись на переносице.
Тимур не дал ему обидеться до конца. Встал, обнял названого брата за плечи:
– Как бы ни плохи были мои предчувствия, они не могут бросить тень на нашу дружбу.
Глава 14
Удача и судьба
Спорящий с судьбою – благородный безумец,
Сетующий на отсутствие удачи – безумный раб.
Махмуд ибн-Шамкух, "Споры птиц и зверей"
Уже первые недели похода показали, что темные предчувствия не обманывали Тимура. Вдруг начался падеж скота, поэтому, переправившись через Сухраб и Пяндж, эмиры были голодны, как степные волки. Но поживиться было нечем и негде. Попадавшиеся по дороге селения были разорены теми, кто проголодался раньше. У обожженных развалин был абсолютно брошенный вид – ни одного сумасшедшего, ни одной собаки. Жизнь слишком давно ушла из этих мест. Из всех войн, которые известны роду людскому, кровавее и разрушительнее всего те, которые ведут между собой братья или бывшие друзья.
Кердаб-бек, игравший роль проводника, играл ее все так же молчаливо. Когда к нему обращались, отвечал или односложно, или уклончиво. На вопрос Тимура о том, когда же, собственно, они получат обещанные деньги, он хладнокровно заметил, что деньги уже заплачены. Три тысячи дирхемов.
Тимур не стал спрашивать кому, это и так было ясно. Хуссейн на вопрос о деньгах отреагировал самым беспечным образом. Конечно, получил, мешок с монетами лежит, кажется, вон в той суме. Почему не сказал об этом брату? Решил, рано пока что делить добычу, кто же этим занимается, отправляясь на войну? Вот когда они с победой поскачут обратно, тогда они и поделят все добытое поровну, как братья.
Что было на это сказать?
До узурпатора Орламиш-бека очень быстро дошли сведения о приближении войска эмиров. Он в это время осаждал Шахруда в горном селении Чокал и считал, что дни его противника сочтены, весь Сеистан был под его пятой. И жители если и не выказывали радости, то по крайней мере демонстрировали послушание. Бек отправил своего сына Меймена с тысячей всадников навстречу Хуссейну и Тимуру, повелев ему остановить их. А еще лучше отбросить. А в том случае, если повезет, то и рассеять. Имена эмиров были уже хорошо известны и в горах, и в степи, но пока они всего лишь внушали уважение, не пришло время, когда они стали вызывать трепет.