* * *
Заслуживает внимания то, что в день выступления чагатайской конницы из лагеря под Самаркандом неприметный дервиш подошел к шатру эмира Тимура и сказал телохранителям, на манер каменных изваяний охранявших вход, что у него есть для их предводителя сведения, преинтересные и чрезвычайной полезности. Телохранители с недоверием смотрели на святого человека. Какой-то уж слишком оборванный и вонючий, глаза слезятся, голова трясется, на ногах струпья, на поясе уныло качается чашка для подаяний.
Долго бы еще пребывали в сомнениях бдительные воины, если бы эмир Тимур сам не появился из шатра. Увидев дервиша, он внимательно присмотрелся к нему и спросил:
– Что тебе нужно, святой человек?
– У меня есть для тебя важные сведения, может быть, именно те, которых ты ждешь.
– И ты можешь мне сообщить их только с глазу на глаз? – прищурившись, спросил Тимур.
– Именно так, господин.
– Ну… ладно, – с неожиданной неуверенностью в голосе проговорил Тимур.
– Ты сомневаешься, господин? Прикажи связать мне руки!
Ничего особенного дервиш этими словами не предложил. Именно так поступали в подобных случаях все владетели Мавераннахра и окружающих областей в этом веке. Ибо кто мог быть уверен, что не член секты марабутов, дервишей-убийц, просит об уединенном разговоре? Предупреждая все сомнения на этот счет, сегодняшний гость сам предложил совершить эту меру предосторожности. А может быть, тут особо хитрый расчет на то, что пристыженный эмир откажется от этой процедуры и тем самым попадет в ловушку?
– Что ж, раз ты сам настаиваешь… Свяжите ему руки.
Рисковать незачем, марабуты слишком искусны в деле истребления правоверных, они могут перерезать горло благодушному правителю, обладая всего лишь отточенным ногтем.
Дервиш покорно позволил себя связать.
Вскоре в полумраке шатра состоялся такой разговор:
– И кто же тебя послал ко мне, святой человек?
– Ты хорошо знаешь пославшего меня. Он хочет напомнить о своей искренней дружбе и спешит принести на алтарь этой дружбы букет полезнейших сведений.
– И все же, кто он?
– Ученик твоего учителя, скромный выученик самаркандского медресе.
– Маулана Задэ?
Дервиш поклонился.
– Снова он возникает на моем пути, – задумчиво сказал Тимур.
– Он никогда не оставляет тебя своими молитвами.
– За это спасибо, но – к делу.
– Мунке-багатур, племянник правителя Хорезма, поступил на службу к Ильяс-Ходже. И сделал это с одной только целью – добраться своими кровавыми лапами до твоего горла, господин. Три тысячи всадников, господин.
– Мунке-багатур…
– Именно так.
– Не самый искусный воитель.
– Но три тысячи, господин, три тысячи чагатайских всадников!
Тимур прошелся по шатру, утопая каблуками в кошме.
– Когда они выступают?
– Мне кажется, они уже два дня в пути.
– Из Самаркандского тумена?
– Нет, Ильяс-Ходжа боится оставлять город без надлежащего контроля. На улицах полно чагатаев, караул возле каждой мечети, каждого караван-сарая. Он взял людей из Бухарского тумена. Бухара тихий город.
– Что еще ты хочешь мне сказать?
– Я уже сообщил все, что было велено.
В это утро не только Тимур развлекался беседой с неожиданным гостем. Эмир Хуссейн принимал в своем шатре небогато, но прилично одетого человека. Он ничем не выделялся, ходил мягкой походкой, обладал обыкновенными, незапоминающимися чертами лица, говорил тихим голосом, и взгляд его был абсолютно неуловим. Назвался он простым, ничего не говорящим именем, эмир Хуссейн тут же забыл, каким именно.
– Мы уже полдня ходим с тобой вокруг да около. Что ты наконец хочешь мне сказать?
– Я хочу сказать, господин, что не вечно длиться твоему изгнанию из родового гнезда.
– Слышал я это.
– Что не вечно терпеть тебе обиду со стороны зловредного хуталлянского правителя Кейхосроу, может быть, уже близок день справедливого отмщения.
– И это, видит Аллах, ты мне уже говорил!
– Это говорю не я, а тот, кто меня послал, он много выше меня, он бесконечно выше меня, и он в силах сделать все, что здесь обещают мои недостойные уста.
Хуссейн сердито надул щеки, свел вместе густые брови и хлопнул пухлыми ладонями по коленям.
– Так кто он, этот всесильный, тебя пославший? Пора, пора уже и имя произнести!
Посланец с незапоминающимся лицом мягко улыбнулся, прикладывая руки к груди:
– Неужто, господин, ты еще и сам не догадался, кто это мог бы быть? Кто может обещать так много?
Хуссейн развел брови и снова свел их, напряженно думая.
– Кто сильней всех в Мавераннахре, а скоро будет сильнее всех во всем улусе Чагатайском, а, господин?
Сообразил, сообразил наконец Хуссейн. Об этом можно было говорить с уверенностью – столько крови одновременно прилило к его щекам и засверкало в глазных яблоках.
– Так ты…
– Да, господин, да, – торопливо бормотал гость, – меня послал он, царевич Ильяс-Ходжа. Он предлагает тебе дружбу и лучшее место подле своего трона.
– Ты пришел, чтобы сказать мне…
– И услуга невелика, та, о которой он дружески просит тебя, господин.
Хуссейн встал и, тяжело ступая, направился к говорящему, занося, как разъяренный медведь, свои мощные лапы.
– Если вдуматься, если вдуматься, господин, у вас общий враг. Он не только нарушает безмятежный мир души благородного царевича, он затмевает и солнце твоей собственной судьбы.
Руки Хуссейна легли на щуплые плечи чагатайского посланца и стали подбираться к горлу. Тот говорил все торопливее, словно сказанные слова могли приостановить ярость эмира.
– Рассмотри и увидишь, что ты весь в его власти. Ты старше и родовитее, но кто истинный хозяин в вашем войске? Кто принимает решения, за кем идут воины? Убей его, и ты получишь настоящую власть вместе с вечной дружбой царе…
Позвонки посланца хрустнули в пальцах эмира. Он брезгливо отшвырнул обмякшее тело.
Тимур спокойно выслушал рассказ названого брата об этом происшествии.
– Так ты говоришь, он предложил тебе голову правителя Хуталляна?
– Да.
– Немало. Высоко нас с тобой ценит сын Токлуг Тимура. Это все?
– Все, – сказал Хуссейн – и солгал. Он ничего не сказал о кошельке с двумя тысячами дирхемов, который отыскал в поясе посланца. Не стал он упоминать и о том, в какое именно место их дружбы пытался вбить кол человек Ильяс-Ходжи. В глубине души, конечно, Хуссейн считал себя более достойным первенства в их союзе с Тимуром, но чувствовал, что время разговоров на эту тему еще не пришло.
– Сегодня мы сворачиваем лагерь.
– С чего это вдруг? – удивился старший из названых братьев.
– Нам надо уходить отсюда. Ильяс-Ходжа не слишком, видимо, рассчитывал на подосланного им человека и вслед за ним послал войско. Три тысячи сабель.
– Мы будем отступать в Хорасан или в Герат?
Тимур покачал головой:
– Мы обманем их.
– Как?
– Они ждут, что мы пойдем в Хорасан или в Герат, и позаботятся, чтобы там нам организовали встречу. Хаджи Барлас в свое время попытался скрыться в Хорасане, что из этого вышло, ты отлично знаешь, да?
Хуссейн кивнул, размышляя о том, что тот невзрачный подлец, в сущности, был не так уж не прав. Вот идет у них с братом военный совет, но решение-то уже принято и все будет сделано так, как решит он, Тимур.
– Ну, ладно, не томи меня, брат, говори.
– Мы пойдем в Бухару.
– А почему не прямо в Самарканд? – ехидно спросил Хуссейн.
Тимур не обиделся.
– Человек, который сегодня навестил меня, сообщил, что против нас выступил именно Бухарский тумен. Пока он будет переправляться через Амударыо, мы разминемся с ним, двигаясь по сухому руслу Мургаба.
– Мы станем брать Бухару?
Тимур пожал плечами:
– Не знаю. Сил у нас пока недостаточно для таких дерзких дел. Но кто знает, не умножится ли наша армия, как только мы вступим на родную землю?
– Может быть, ты и прав, – рассеянно согласился Хуссейн, душа его была переполнена противоречивыми чувствами. Тимур предлагал очень хороший план, в нем был только один недостаток – то, что его предлагает именно Тимур.
Явились вызванные сотники. Им в общих чертах было повторено все то, что только что услышал Хуссейн.
– Когда мы выступаем?
– Завтра на рассвете.
Хуссейн слушал, как Тимур отдает команды, и машинально похлопывал себя по вздувшемуся поясу, по тому месту, где находился кошелек, снятый с трупа чагатайского посланца. Тимур чувствовал, что с названым братом что-то творится, но разворачивающаяся кутерьма общих приготовлений мешала ему подумать на эту тему более внимательно.