В конце трапезы Хуссейн сам задал старику вопрос, спросив, нет ли в окрестностях каких-нибудь разбойников и если есть, то кто они такие и откуда явились.
Старик ответил не сразу, пошамкал губами, вытер нежданную слезу.
– Много разных людей. Не интересуюсь.
– Тебе что, все равно, кто ночует под твоим кровом?
– Аллах приводит, Аллах уводит.
Хуссейн махнул рукой – продолжать беседу не имело никакого смысла.
– Будем укладываться, – сказал Тимур.
Услышав эти слова, одна из престарелых дочек хозяина появилась из темноты с явным намерением погасить светильник.
Эмир остановил ее жестом:
– Погоди. Мы будем спать при свете.
Хозяева удивились такой прихоти, но безропотно подчинились.
Перед тем как лечь спать, Тимур решил обойти посты, Хуссейн вышел с ним вместе.
Было прохладно, в темном воздухе отчетливо рисовался выдыхаемый устами пар. Окружающий мир был отнюдь не бесшумен. Мелкая насекомо-песчаная жизнь вершилась вокруг одинокого караван-сарая. Где-то на пределе слуха стоял шум Мургаба, а может быть, Тимуру только казалось, что он его слышит. И, конечно, звездный шатер… Не будем здесь затевать его описание, чтобы в этом описании не сгинуть. Не то что страницы, не то что главы целой книги не хватит, чтобы выразить то впечатление, которое производит на человеческую душу величественный бесшумный свод. Чтобы не застыть навеки под воздействием этого завораживающего видения, Тимур обратился к мелким, но насущным вещам. Проверил, как несут службу молодые туркмены. Замечательно несли. Молодые глаза были вытаращены в непроницаемую для взгляда темноту, руки до боли в суставах сжимали древки копий.
Хуссейн спросил у них, помнят ли они, как следует кричать в случае опасности. Они продемонстрировали, что помнят. В четверть силы, но и этого было достаточно, чтобы из дома выскочили несколько человек с обнаженными саблями.
Можно было укладываться.
Тимур заснул сразу, и ему снова приснилась его бабушка. Причем в очень странном обличье: с острогой и сетью, переброшенной через плечо. Она идет быстрым шагом, маленький Тимур еле успевает за ней. Он знает, что бабушка ведет его к заводи, где будет учить тому, как следует при помощи остроги ловить рыбу. С одной стороны, он рад, что кто-то наконец взялся его обучить этому искусству. С другой стороны, он прекрасно понимает, что не бабушкино это дело – бегать с острогой по колено в воде. И вообще какой-то слишком уж крупной выглядит его бабушка и шагает так быстро, как никогда ходить не умела. Надо бы ее окликнуть, думает маленький Тимур и вдруг понимает, что он боится это сделать. Заводь уже близко. Сеть волочится по земле, острога покачивается в крепкой руке. Вот они уже стоят на берегу, бабушка медленно поворачивает к маленькому Тимуру краснобородое лицо и… кричит, как молодой убиваемый туркмен.
Тимур первым вскочил на ноги. Условный крик возле коновязи повторился. Вернее, начал повторяться и тут же захлебнулся в крови перерезанного горла.
Эмир хотел подать команду своим людям к подъему, но в этом не было надобности – все уже стояли на ногах и вытаскивали из ножен клинки.
По шуму, доносившемуся снаружи, можно было заключить, что таджикский караван-сарай окружен большим конным отрядом. Топот, крики.
– Туркмены, – сказал Хуссейн, вытирая потную ладонь о халат.
– Собака Али-бек нас отыскал, – прорычал Байсункар.
В этот момент ветхие двери, выводившие наружу, были разнесены в щепы, открылось впечатляющее зрелище: толпа людей с копьями, саблями и факелами в руках. Было светло, как в час ярко-кровавого заката.
– Эй, вы! – раздался мощный голос. – Я Курбан Дарваза, вы слышали обо мне. Я справедливый человек. Бросайте оружие, проявите благоразумие. Доверьтесь честному и справедливому суду Курбана Дарвазы.
– Мы не совершили никакого преступления, почему ты смеешь говорить о суде?! – крикнул Хуссейн.
– Вы пришли в мои земли, где я и эмир, и кади, и мулла. И только мне решать, по повелению Аллаха вы находитесь здесь или по наущению черного его врага.
– А если мы не бросим оружия?
В ответ раздался хохот.
– Что тогда спрашиваешь меня?
В следующее мгновение три или четыре стрелы просвистели над головами эмиров и их нукеров и с тугим звуком впились в стену у них за спиной.
– Они перестреляют нас, как уток, – сказал Байсункар.
Ощущение своего полного бессилия сковало всех. Было понятно, что сдаваться ни в коем случае нельзя, приговор у предлагаемого суда мог быть один – петля за ухо и на перекладину над воротами.
– Думайте быстрее, ибо Аллах создал меня не только справедливым, но и нетерпеливым.
В подтверждение намерений всесильного Курбана над головами недавних заключенных просвистела еще одна стрела.
Тимур медленно вернул свою саблю в ножны.
– Что ты хочешь делать? – прошептал Хуссейн. Все остальные тоже ничего не понимали и взволнованно переглядывались.
Тимур спокойно, даже нарочито медленно вышел из глубины дома на порог, пустые ладони он нес перед собой, давая понять, что он хочет говорить, а не сражаться.
Всего в трех шагах перед ним была плотная толпа, ощерившаяся копьями, саблями и освещаемая потрескивающим пламенем многочисленных факелов.
– Где ты, Курбан Дарваза?
– Я здесь! – раздался голос из-за спин разгоряченно сопящих воинов.
– Трудно разговаривать с невидимкой, но если ты хочешь оставаться невидимым, ладно. Я хочу у тебя спросить, Курбан Дарваза, ты действительно считаешь себя самым справедливым и сильным по эту сторону Мургаба?
– Я сказал, а ты слышал.
– Тогда я напомню тебе вот что: я напомню тебе старинный и великодушный туркменский обычай. Когда сталкиваются два войска, первыми выясняют, кто сильнее, эмиры, и только когда никто из них не может доказать своего превосходства, обнажают оружие все прочие.
Последовало минутное замешательство, выразившееся в неопределенном молчании горластого Курбана.
– Ты предлагаешь мне сразиться, да? – наконец ответствовал он.
– Ты правильно меня понял, Курбан Дарваза.
– Я согласен, видит Аллах, но не могу же я сражаться с безликой и безымянной тенью.
– Меня зовут Тимур, сын Тарагая, я родом из Кашкадарьинского тумена.
Наступило еще более продолжительное молчание, чем в первый раз. Потом послышались звуки невнятной толкотни в глубине вооруженной толпы. Толпа расступилась, и из полыхающей факелами темноты появился всадник. Тимур не сразу рассмотрел его лицо.
– Так ты, говоришь, Тимур, сын Тарагая?
В этот момент свет ближайшего факела метнулся, и эмир отчетливо рассмотрел большую красную бороду и рваную ноздрю. Конечно, он сразу узнал этого человека, а бывший гонец сотника Баскумчи тоже узнал своего собеседника.
Эмир не спешил радоваться, ибо невозможно было предсказать, к каким действиям побудит предводителя степных бандитов воспоминание о той давнишней встрече.
Вдруг краснобородый резко спрыгнул с коня.
Тимур сделал шаг назад, берясь за рукоять сабли, он подумал, что Курбан Дарваза решился на поединок. Но он ошибся, повелитель всех людей и всех песков по эту сторону Мургаба кинулся к его ногам, причитая:
– О, повелитель, повелитель, повелитель!
Такого поворота Тимур, при всей уверенности в себе, все же не ожидал. Надо ли говорить, что все остальные ожидали этого еще меньше.
Люди Курбана Дарвазы приблизились вплотную, факелы в наступившем недоуменном молчании громко, трещали над их головами, могло показаться, что это от напряжения трещат головы разбойников.
– О, повелитель, повелитель, повелитель! – продолжал громогласно выкрикивать Курбан Дарваза, припадая к сапогам великодушного Тимура.
Разрешилось всеобщее недоуменное смущение неожиданным образом. Одной из разбойничьих стрел был поврежден висевший на стене светильник, полыхающее масло пролилось на сухое дерево, и вскоре весь дом вспыхнул, как будто пораженный молнией.
Глава 11
Бухара
Есть города, исполненные силой.
Есть города, исполненные славой.
Есть города, исполненные богатством.
Есть города, о которых мечтает душа твоя.Фаттах аль-Мульк ибн-Араби, "Разговоры в ночи"
Курбан Дарваза, удачливый туркменский разбойник, даже не подозревал, какую оказал услугу Тимуру, пав перед ним на колени. Слух об этой истории мгновенно облетел округу. Это ведь только кажется, что пустыни безлюдны и далек в них путь от человека до человека. Новости распространяются здесь так же быстро, как в городах. Вручив эмирам Тимуру и Хуссейну семь десятков своих разноплеменных головорезов, Курбан Дарваза подал пример сотням и сотням всадников, промышлявших к югу от реки Аму. В сущности, самый независимый, самый неуправляемый человек ищет того, перед кем он мог бы преклонить голову.
Прошло каких-нибудь две недели, и Хуссейн с Тимуром уже кочевали вдоль по течению Мургаба во главе небольшого войска в три сотни сабель.
Именно войском, а не как-либо иначе следовало называть эту стихийно сложившуюся толпу единомышленников. Острая ненависть к чагатаям и железная дисциплина делали эту боевую единицу весомым аргументом в предстоящем споре с Ильяс-Ходжой. Конечно, у царевича сил намного больше. Но не всегда же будет так.