- Вы тут просвещаетесь, а мы - пребываем в гулянии… Я с вечера пришвартовался в кабачке у двенадцати коллегий, а он, - кивнул Веленбаков на Голенкина, - сказывал, на Неве с девушками скучал. Корабельную архитектуру с ними изучал… Мы с Гаврюшей на разных курсах шли к одному рандеву у "сахарных" ворот: гуляли порознь, а через забор лезли вместе. Только он - проворней меня, а я, кажись, карман оторвал! Ишь как они расселись, - посмотрел Нерон на Ушакова и Пустошкина, сидевших на противоположных концах стола. - Федя у нас - капрал, он, конечно, на "юте" сидит, а Павлуша - гардемарин, он ближе к порогу, "на баке"… Это что, у вас всегда такой порядок? - усмехнулся Веленбаков.
- Тебе, Нерон, на юте никогда не бывать. Тебе и по фамилии велено на баке: Веленбаков, - не удержался от каламбура Голенкин.
- А мне - где угодно сидеть, лишь бы с чарочкой! - согласился Нерон.
- Пожар-то сегодня у нас, на острову, видали? - спросил Пустошкин.
- А что горело? - приподнял с подушки свою курчавую голову Гаврюша.
- Горел дом у Большой Проспективной. Да не в нем дело… Наш Федя, - кивнул на Ушакова Пустошкин, - отличился: из горящего дома клетку со снегирем вынес!
- Ай да молодец! Этакий случай за две кампании считать надобно! - восхищенно сказал Веленбаков.
- И зачем было лезть? Сгореть мог бы. До производства в мичманы не дожил бы. Зря лез в огонь! - по-своему оценил Голенкин. - Ведь опасно же!
- Ничего там опасного не было, - недовольно буркнул молчавший до этого Ушаков. Он встал, аккуратно положил книгу на полку и начал раздеваться.
- Я ему тоже весь вечер говорю: лезть в огонь было не из-за чего, - продолжал Пустошкин. - Кабы в огне человек остался, я бы и сам ни минуты не раздумывал…
- Верно! Класть жизнь, так хоть знать за что! - стукнул кулаком по столу Веленбаков.
- Ну хоть бы из-за хорошенькой, - поддержал Голенкин.
- Просила-то спасти снегиря девочка, и очень миленькая, курносенькая такая! - поддел Пустошкин.
Ушаков побагровел, недовольно сверкнул глазами.
- И что ты мелешь? Ведь она ребенок еще! - с укоризной сказал он. - По снегирю слезами заливалась. Просила!..
- Верно, девчонка годов двенадцати, не более, - поспешил уточнить Пустошкин, зная скромного и застенчивого Федю.
- Ну, этакая в счет нейдет! - согласился Голенкин. - А ты не обгорел, Федюша? - участливо спросил он.
- Нет. Только какой-то дуралей меня всего водой облил, как я выскочил из дома, - улыбнулся Ушаков.
- А признайся, Федя: все-таки страшновато было? - спросил Веленбаков…
- Ничего страшного. Это не на медведя с рогатиной, - ответил, укладываясь спать, Ушаков.
- А ты почем знаешь, как на медведя?
- Хаживал однажды, оттого и знаю.
- Ты? Когда же это успел?
- А еще как жил дома.
- Сколько же тебе годов-то было? - не переставал удивляться Нерон.
- Шестнадцать.
- Поди, прижал какого захудалого муравьятника?
- Нет, не муравьятника, а самого настоящего стервятника. След такой, что еле лаптем закроешь! Ну, ложись, Павлуша! Довольно лясы точить, - обратился Ушаков к Пустошкину.
- Феденька, расскажи, как ходил на медведя! - попросил Нерон.
- Не буду. Поздно уже. Да и ничего интересного нет! - ответил Ушаков и закрыл глаза.
- Федя, да расскажи! - не отставал Веленбаков.
Ушаков молчал.
- Экий ты, прости господи, упрямец. Чистый каприкорнус, козерог небесный! - махнул рукой раздосадованный несговорчивостью товарища Веленбаков.
Гаврюша Голенкин, улыбаясь, смотрел на них.
- Не проси, - вмешался Пустошкин. - Разве не знаешь - сказал нет, стало быть, не расскажет.
- А вам он рассказывал?
- Рассказывал.
- Так расскажи хоть ты!
Паша не заставил себя просить. Он не спеша раздевался и рассказывал:
- У них, в Тамбовской, медведей много. Однажды летом повадился миша на гречиху - всю полосу вытоптал. Осенью бабы за груздями ходили, он баб напугал. А потом уже зимой вот как случилось. Пошел их человек в лес за дровами. Выбрал толстую сосну, ударил раз, слышит, что-то под хворостом зашевелилось, запыхтело. У мужика и волосы дыбом: не леший ли?
- Да, да, испугался! - вставил Нерон.
- Послушал, послушал - стукнул снова. Ничего. Стукнул смелее, в третий раз. А тут сам Михайло Иваныч, словно протопоп в шубе, лезет…
- Ого-го! - заржал Нерон. - Вот нарубил дров! И что ж, ноги-то унес мужик?
- Успел. А медведь снова залез в берлогу: накануне снег выпал, замело кругом. Тогда Федя со своим деревенским старостой вдвоем и отправился. И на рогатину его, добра молодца, и поддел.
- Как же это - на рогатину? Куда же ею колоть? В живот, что ли?
- В живот! - не выдержал, расхохотался Ушаков. - Посмотрел бы я, что от тебя осталось бы, кабы ты ударил медведя ратовищем в живот!
- А куда же бить?
- Известно куда: под левую лопатку! - оживился Ушаков.
- И что же медведь делает?
- Лезет вперед, на охотника. Топает вокруг него, старается достать, а охотник только держит рогатину, чтобы она упиралась в землю. Медведь кровью и изойдет.
- Но ведь он близко ж от тебя?
- Не очень далеко.
- Это ж страшно?
- А я про что и говорил!..
- Да-а! - задумчиво протянул Веленбаков. - На такое не всякий решится…
- Ну, Павлуша, гаси свечу! Уходи, Нерон: спать пора! - прикрикнул Ушаков, поворачиваясь к стене.
Пустошкин дунул на свечу. По комнате разлились белесоватые сумерки петербургской ночи.
- Что и говорить, храбер ты у нас, Федя! Одно слово - ухо режь, кровь не капнет! - поднялся Веленбаков.
- Храбер-храбер, а тараканов боится! - рассмеялся Голенкин. - Однажды как-то заполз к нам таракан, так Федя на стол чуть не влез!
- Э, не так было! - возмутился Ушаков.
- Это ничего! Говорят, Петр Великий тоже тараканов не переносил, а какой храбрец был! И главное - отменный моряк! Ну, спите: уже, наверное, четыре склянки пробило! - сказал, уходя, Веленбаков.
IV
После экзаменов возвращались из Адмиралтейств-коллегии гурьбой. Возбуждение еще не улеглось, говорили все вместе:
- Мне повезло - спросили то, что я хорошо знаю, - об исправлении румбов.
- А у меня - "Может ли корабль держаться в линии баталии, если повреждена фок-мачта?"
- Ясно, не может! Ведь поворотить-то нельзя!
- Я так и ответил.
- А как этот черт кривой, Кривцов, гонял по морской практике! - вспомнил кто-то. - "Что делать, ежели вдали от порта потерялись все мачты?"
- Это разве вопросы? Вот Феде Ушакову задали - тут, брат, задумаешься!
- Федюша, что спросили? - обратились товарищи к Ушакову, который, по обыкновению, шел молча.
- Да ничего особенного, - ответил Ушаков. - "Когда звезда Сириус восходит и заходит в одно время с солнцем на петербургском горизонте и в какой широте восходит вместе со звездою Капеллою?"
- Вот это вопросец!
- Феде такой и надо: он у нас крепкий! - хлопнул его по плечу Нерон Веленбаков.
Ушаков только улыбнулся.
- Братцы, а как Нерону-то нашему нонче досталось, - рассмеялся Голенкин. - У него, бедного, даже парик на ухо съехал.
- А что?
- Определить широту места.
- Что же в этом трудного?
- Да ведь находить-то ее надо по меридиональной высоте солнца, измерять квадрантом, а он - ни в зуб!
- Как же ты, Нероша, втянулся в гавань?
- Он не сробел. Я, говорит, в шести кампаниях на море служил. Тем только и спасся.
- Веленбаков - молодец: находчив. Расскажи, Нерон, как ты приставал на шлюпке к кораблю "Тверь", - напомнил Пустошкин.
- Да-а, было дело! - самодовольно улыбаясь, почесал затылок Нерон.
- А что? Расскажи, Нерон! - тормошили его со всех сторон.
- Собственно, не о чем рассказывать. Я пошел в первое плавание. Конечно, ничего еще не знал. В Архангельске отправляет меня капитан-лейтенант на шлюпке и говорит: "Подойди, говорит, к "Твери", вахтенный передаст тебе пакет". А где она, эта "Тверь", черт знает. На рейде судов - пропасть. Я гляжу как баран на новые ворота. Капитан-лейтенант смекнул, что я не найду, и решил растолковать: "Да вот тот корабль, у которого спущенные бом-брам-стеньги". А я и этого - ни в зуб…
- Ах ты Нерон!
- И что же дальше?
- Отвалил я и спокойно говорю гребцам: "Давай, ребята, к тому кораблю, что со спущенными бом-брам-стеньгами!" Думаю: они-то уж наверняка знают! И не ошибся… В каждом деле главное - не робеть!
- А как сегодня Курганов показывает тебе карты и спрашивает: "Которая дередюксион?" А ты ему тянешь меркаторскую! - засмеялся Голенкин.
- Ну и что ж? Курганов мне: "Это не та!" А я: "Простите, мол, Николай Гаврилович, ошибся: действительно не та". Только и всего!
- И сколько же он тебе поставил? Поди, "необстоятельно"?
- Нет, "малопорядочно". А мне и хватит!
- Ах ты Нерон - не тронь! - потешались товарищи.
Веленбаков не обижался - смеялся вместе со всеми.