- Простите, Феденька, простите, милый! Видите: Егорушка упал. С приездом! Заходите, заходите же. Вот наши-то обрадуются дорогому гостю! Они оба пошли на рынок.
Ушаков стоял, онемев от удивления.
- Это - внучек, Егорушка. Любочкин сынок! - подбрасывала она мальчика, который уже смеялся сквозь слезы.
- Любушка… вышла замуж? - каким-то чужим голосом переспросил Ушаков. - За кого? Когда?
- За хорошего человека. За Метаксу, подрядчика. Да ведь вы его знаете… Вышла три года назад…
Ушаков больше не слушал. Он круто повернулся и не пошел, а почти побежал из Чижовки.
XIV
- Феденька, ты ли это? - окликнул кто-то Ушакова, когда он торопливо шел от кронштадтской пристани в город.
Ушаков оглянулся и стал. К нему быстро шел через улицу Гаврюша Голенкин.
Гаврюша был всё такой же - небольшой, ловкий. Из-под шляпы курчавились волосы. Одет с иголочки.
"Женишком был, женишком и остался".
- Гаврюша, здорово! - обрадовался однокашнику Федор Федорович.
Друзья крепко обнялись.
- Сколько лет не видались? - смотрел на товарища Ушаков.
- Погоди. В самом деле, сколько же? - прищурил свои карие глаза Голенкин.
- С выпуска. Стало быть, девять лет.
- А ведь как вчера было!
- Не бойся: ты не постарел. Все такой же молодчик!
- А ты, Федя, стал важный. Ну, где был после "Трех иерархов"?
- Сначала меня услали на Дон. Шесть лет болтался по Азовскому и Черному морям. Так завидовал вам, кто был в Архипелаге! Ты ведь участвовал в боях у Хиоса и в Чесме?
- А как же! Я поджигал Турцию с другого конца.
- На чем плавал?
- На "Саратове", во второй эскадре.
- А адмирал Спиридов держал свой флаг на "Евстафии"?
- Да, на "Евстафии".
- Наших в Архипелаге много было?
- Много: Калугин, Гагарин, Толбузин, Тимка Лавров. Тимка погиб при взрыве "Евстафия", слыхал?
- Слыхал. Жалко парня! А теперь ты откуда?
- Из Ливорно. А ты?
- А я завтра в Ливорно. На "Северном орле".
- Вот это здорово!
Друзья рассмеялись.
- Увидишь Италию. Чудесная страна. Какой воздух! Какие женщины!
Ушаков поморщился. После измены Любушки он не хотел думать ни об одной женщине, старался не замечать их.
- Да я вижу, ты все такой же схимник, каким и был. А вообще итальянцы - народ интересный, живой.
- Каждый интересен по-своему, - заметил Федор Федорович.
- Ты Павлушу Пустошкина встречал? Где он?
- Я с ним служил на юге. Он и теперь там, на Черном море.
- Каково плавать на Черном?
- Море глубокое, бурливое, своенравное, но плавать можно. А берега Тавриды красивые. Я думаю, не хуже твоей Италии! Скажи, а как адмирал Спиридов?
- Все такой же: строг, но справедлив. Матросы его обожают. Правда, Григорий Андреевич о них сильно заботится.
- Правильно делает!
- Я, Феденька, вот за что особенно уважаю адмирала Спиридова: он вроде нашего Николая Гавриловича Курганова - за русского человека горой. Это не кто-либо там, что потолчется неделю-другую в Англии, а потом от своих нос воротит!
- Гаврюша, расскажи про Хиос и Чесму. Как было?
- Было так. Мы искали в Архипелаге турецкий флот. Накануне Ивана Купалы подошли к проливу у острова Хиос. Видим - стоят на якоре шестнадцать линейных кораблей. Можешь представить: шестнадцать, а у нас всего-навсего девять!
- Трудновато. Ну и со скольких кабельтовых открыли огонь?
- Какие там кабельтовы! Сошлись на пистолетный выстрел.
- Ай да Спиридов! - вырвалось у Ушакова. - Он чем командовал, авангардом?
- Да. А мы - в арьергарде.
- Так-так. Значит, Спиридов в авангарде, - повторил, думая о чем-то своем, Ушаков. - Как царь Петр при Гангуте. И как же дрались? - продолжал расспрашивать он. - Турки вышли из пролива, и вы вели бой по всем правилам - на параллельных курсах?
- Какое там! Спиридов так внезапно атаковал турок, что они не успели сняться с якоря. Остались в двух линиях. И потому у них могла вести огонь лишь одна передняя линия - десять кораблей.
- Ах, Григорий Андреевич, молодец: как сообразил! - восхищался Ушаков.
- А мы шли в ордере колонны. Спиридов ударил сразу по флагману.
- Так-так, по голове!
- Все наши суда дрались отчаянно. Матросы и офицеры не щадили себя. Знаешь, когда "Евстафий" сцепился с флагманским "Реал-Мустафа", один наш матрос бросился к турецкому корабельному флагу. Добежал, уже протянул руку - ее прострелили. Он схватился за флаг левой - турок проткнул руку ятаганом. Тогда матрос вцепился зубами в турецкий флаг и погиб, но не выпустил его.
- А флаг?
- Флаг наши отбили. Принесли адмиралу Спиридову. Ты бы знал, как держался он сам! Спиридов отдал приказ: "Музыке играть до последнего!" И вот представь: гром орудий, треск рангоута, крики людей - и музыка. А сам Григорий Андреевич со шпагой в руке ходит по шканцам.
- Герой!
- Ну и расколошматили басурманов. Турки - тягу. Укрылись в Чесменской бухте. Тут мы их и прикончили: кто взлетел на воздух, кто сгорел, кто потонул. Вот картина была - век не забуду! И ни один турецкий вымпел не ушел из бухты.
- Поистине великолепная виктория! - сказал Ушаков. - Эх, жалко - некогда ни посидеть, ни поговорить толком! Надо торопиться: завтра снимаемся с якоря, а дел еще много. Придется идти. Всего хорошего, Гаврюша!
- Тебе счастливого плавания!
Друзья простились.
Ушаков шел под впечатлением рассказов Голенкина о славных архипелажских победах.
"Вот над чем надо хорошо поразмыслить! Такого даже у Курганова не вычитаешь, не то что у Госта", - думал он.
XV
Ушаков вышел из Адмиралтейств-коллегии и медленно направился к пристани. Он был так озадачен, что шел не замечая прохожих, - Федор Федорович только что получил новое назначение.
За последние пять лет Адмиралтейств-коллегия несколько раз перебрасывала его с места на место, словно проверяла: выдержит ли капитан-лейтенант Федор Ушаков?
Ушаков все выдерживал.
Около трех лет он плавал в Средиземном море, доходил до самого Константинополя. Вернулся из-за границы - послали к шведским шхерам осматривать стоявшие там суда. Выполнил это поручение - назначили командиром корабля "Георгий Победоносец". Не успел обжиться на корабле и привести его по-своему в порядок - новое назначение. В Рыбинске чуть не зазимовал караван с дубовым лесом для постройки фрегатов. Надо было успеть доставить караван, пока не кончилась навигация. Послали его. Благополучно привел караван, вернулся снова в Кронштадт командовать кораблем, а вчера срочно вызвали в Адмиралтейств-коллегию.
Стало быть, где труднее, туда Ушакова? Что ж, он работы не боится!
Какое еще дело поручат ему?
Ушакова принял сам вице-президент Адмиралтейств-коллегии граф Иван Григорьевич Чернышев. Это был сухопутный моряк, не интересовавшийся морским делом, но ловкий, льстивый придворный кавалер, большой барин и богач.
Секретарь, провожавший капитан-лейтенанта к графу, что-то шептал ему на ходу о каком-то счастье, но Ушаков так и не понял, в чем дело.
Он вошел к графу.
Просторный кабинет вице-президента Адмиралтейств-коллегии был устлан роскошным ковром с вытканными на нем полевыми цветами. Одна стена кабинета была стеклянная. За ней в больших красивых кадках стояли деревья, на которых порхали и пели птицы.
Граф был одет в голубой польский полукафтан с желтыми отворотами. Шаровары вправлены в желтые сафьяновые сапожки. Чернышев сидел на пне. Второй пень, побольше, стоял перед ним и, по всей вероятности, изображал письменный стол: на пне лежали бумаги.
"Быть ему лесником, а не моряком!" - подумал Ушаков.
Граф Чернышев принял капитан-лейтенанта Федора Ушакова весьма любезно. Хвалил за расторопность. Сказал, что Адмиралтейств-коллегия ценит его, следит за его успехами по службе и потому считает достойным занять важный пост командира императорской яхты "Счастье".
Граф тут же предупредил кое о чем нового капитана.
Императрица хочет чувствовать себя на яхте свободно - только пассажиром, а потому никакими рапортами ей не докучать.
- Встретить ее императорское величество я ведь должен? - спросил Ушаков.
- Разумеется! Но не рапортовать! Затем, когда государыня на корабле, - всем быть в полной парадной форме. Имейте в виду, что она может соизволить пригласить капитана своей яхты к столу…
При такой мысли Ушакова бросило в жар. "Этого еще недоставало"! - подумал он.
- Вилку, ложку держать умеете? С ножа не едите? В зубах пальцами не ковыряете?
Ушаков вспыхнул еще раз.
- Ваше сиятельство, я читал "Юности честное зерцало". И у нас в корпусе учили…
- Вот и прекрасно. Ну, счастливого плавания вам на "Счастье", - пожелал вице-президент, отправляя капитан-лейтенанта.
Ушаков вышел.
Вон, стало быть, какое "счастье" ждало его!
Придворный флотоводец!
Карьеристы, дамские угодники позавидовали бы ему, но не боевые командиры.
Ушаков шел и вспоминал все, что знал об императрицыных яхтах.
Гаврюша Голенкин в одно лето был назначен во время практического плавания на императрицыну яхту "Петергоф". Гаврюша летел как на крыльях: фрейлины! Фрейлины! А за все лето увидал на яхте лишь одну фрейлину лет под пятьдесят, да зато день и ночь драил медяшки.
Ушакову фрейлины не нужны, будь они даже вдвое моложе!