Работая по двенадцать часов в сутки, Александр ежедневно в полной мере проявлял это "непобедимое упрямство", возглавляя гигантское по размаху и разнообразию дело подготовки к войне с Наполеоном. Если Барклай и Аракчеев готовили к войне армию, Чичагов - флот, Румянцев - дипломатов, Козодавлев - чиновников и сотрудников Министерства внутренних дел, Балашов - полицию, Гурьев - финансы, то Александр координировал деятельность всех этих и десятков других сановников меньшего ранга - генерал-губернаторов и губернаторов, командующих армиями, корпусами, дивизиями и полками, командиров которых он знал всех поименно. И это относилось не только к армии, хотя, конечно, армия была его страстью, но и всех других знал он: крупных чиновников, общественных деятелей и коммерсантов, будь то попечители учебных округов, председатели губернских палат, предводители дворянства или миллионщики-откупщики и меценаты.
Теперь предстояло утвердить "Учреждение" и "Уложение" и придать этим документам силу закона. Структура военного министерства в конце концов приняла такой вид: семь департаментов: артиллерийский, инженерный, инспекторский, аудиторский, то есть судебный, комиссариатский, провиантский, то есть интендантство, и медицинский.
Кроме департаментов были образованы и "особенные установления" - Военный ученый комитет, Военное топографическое депо, типография и Особенная канцелярия - секретная служба при министре, ведавшая разведкой и контрразведкой.
"Уложением для управления Большой действующей армией" была создана четкая структура взаимодействия главнокомандующего с командующими армиями, с корпусными и дивизионными начальниками и их штабами - и по горизонтали, и по вертикали.
Прежде чем Барклай появился во дворце, Александр еще раз перечитал раздел "Уложения", посвященный правам и обязанностям главнокомандующего. На эту должность, когда Большая армия становилась еще и Действующей, скорее всего, мог быть определен военный министр, и царь знал, насколько ревностно относился Барклай именно к этому разделу, ибо считал, что главнокомандующий должен быть наделен почти неограниченными полномочиями и на самом деле являться Главным командующим. "Уложение для управления Большой действующей армией" было написано с использованием множества декретов и деклараций Конвента Французской Республики, приказов ее полководцев, уставов и наставлений, действовавших в ее победоносной армии.
Одним из главенствующих принципов руководства французской армии было единоначалие. Наполеон был главнокомандующим, а те его родственники, которые оказывались командирами корпусов, - брат его король Вестфалии Жером, пасынок Евгений Богарнэ, зять - король Неаполитанский маршал Мюрат, - беспрекословно подчинялись тем военачальникам, которые были старше их по должностям.
Составляя "Уложение для управления Большой действующей армией", Барклай сумел убедить Александра, что и русский главнокомандующий по отношению ко всем своим генералам должен обладать столь же бесспорными полномочиями, как и его противник, хотя, разумеется, последнее слово оставалось за Александром, ибо он был вождем России и бессменным Верховным главнокомандующим в силу своих императорских прерогатив и по самому смыслу и существу самодержавного принципа.
Но все члены императорской фамилии - великий князь Константин, принцы Евгений Вюртембергский и Карл Мекленбургский, герцог Георг Ольденбургский - должны были безоговорочно подчиняться главнокомандующему.
Первая глава "Учреждения" называлась "О главнокомандующем", и уже ее первый параграф гласил: "Главнокомандующий Большою действующею армиею представляет лицо императора и облекается властью Его Величества".
Параграф четвертый определял, что "приказания главнокомандующего, как в армии, так и всеми гражданскими чиновниками пограничных областей и губерний, исполняются, яко Высочайшие именные повеления".
Главнокомандующий имел право "без всякого различия званий и чина отрешать от должности, высылать из армии, предавать суду и утверждать окончательно смертные приговоры вплоть до полковников".
По параграфу четырнадцатому "и самые члены императорской фамилии, прибыв в армию, вступают в непосредственное и полное начальство главнокомандующего".
И наконец, параграф восемнадцатый гласил, что только тогда, когда император находится при армии, верховная власть переходит к нему, да и то лишь после того, как об этом будет дан особый приказ, которым главнокомандующий будет лишен верховной власти на время нахождения царя при армии.
Еще раз внимательно перечитав все это и в который уж раз обдумав, Александр подписал оба документа, решив, что не станет ставить подпись в присутствии Барклая, а вручит ему "Учреждение" и "Уложение" уже как акты монаршей воли, принятые его собственным соизволением.
И когда дежурный генерал-адъютант доложил, что военный министр прибыл, Александр велел попросить Барклая пройти.
Как только тот появился на пороге кабинета, Александр вышел из-за стола и неспешно пошел навстречу, ласково улыбаясь. Очень осторожно и мягко пожав ему руку и даже этим рукопожатием выказывая, что он помнит о его ранении, Александр сказал:
- Вот, Михаил Богданович, то, чего все мы с таким нетерпением ждали два года. - И, указав на две папки, в которых лежали подписанные им документы, добавил: - Теперь станем следовать тому, что сами мы посчитали истинным и справедливым, и, если Бог будет на нашей стороне, вернемся со щитом.
Пригласив затем Барклая сесть, царь одну за другой раскрыл папки на последних страницах, где стояло его размашистое "Быть по сему. Александр", и подвинул их своему военному министру.
Тот неловко, раненой правой рукой, подтянул их к себе и спросил:
- Позвольте, ваше величество, передать их адъютанту моему, полковнику Воейкову. Он ждет в приемной, имея при себе документы, которые я, с вашего позволения, предоставлю вам. - И, встретив вопросительный взгляд Александра, пояснил: - Это следующий этап подготовки к войне, ваше величество. "Учреждение" и "Уложение" говорят, что надлежит предпринять нам, чтобы встретить неприятеля во всеоружии, а доставленные мною документы - планы будущей войны, поступившие в квартирмейстерскую часть свиты вашего величества и доставленные мне князем Петром Михайловичем, проекты, поступившие в мою канцелярию, а также предложения наших заграничных благожелателей, переправленные нашими военными агентами.
- И много их? - спросил Александр.
- Наиболее важных около пятидесяти, - ответил Барклай чуть смущенно, потому что столь большое число проектов говорило о том, что единого стратегического предначертания все еще нет.
Александр не сдержал досадливого вздоха: это могло означать и хлопотное для него чтение вороха бумаг, и недовольство и самим собой, и военным министром, и Аракчеевым, и Волконским, что плана до сих пор нет.
Полковник Воейков вошел в кабинет, неся огромный портфель, и замер на пороге. Александр улыбнулся:
- Проходите, полковник. Даже если каждый фунт находящейся в портфеле бумаги даст всего один золотник истины или просто материи, полезной для правильного решения, быть может, для размышления в верном направлении, то и тогда мы извлечем из портфеля не менее двадцати золотников алхимического философского камня.
Полковник недаром носил звание флигель-адъютанта, он был не только офицером, но и придворным.
- Нет более искусного философа, чем вы, ваше величество, и, разумеется, истина не сумеет скрыться от глаз ваших, - мгновенно ответил Воейков.
И Барклай заметил, как лицо царя порозовело от удовольствия, но ответил он чуть ворчливо:
- Полно, Воейков, какой же ты любезник, право. Но, даст Бог, попробую отыскать истину.
Воейков, оставив портфель, выпорхнул из кабинета, а Александр, не вынимая бумаг, спросил:
- А кто все же еще осчастливил нас своими суждениями?
Теперь настал черед Барклая сокрушенно вздохнуть, и он стал называть одну за другой фамилии тех, кого на Руси называли "затейниками" и "задумщиками", а на французский лад звали "прожектерами".
Он упоминал только тех, чьи записки Александр еще не читал, потому что, как только планы отечественных и иноземных стратегов поступали к царю, к Волконскому и в военное министерство, с ними непременно знакомили Александра.
На сей раз Воейков принес все проекты - и те, с какими царь уже был знаком, и те, что еще не были ему известны.
Проекты Александр разложил на большом столе, на котором обычно рассматривал он планы и карты, и Барклай стал перечислять один проект за другим, давая краткую характеристику автору и излагая существо замысла.
Когда Барклай назвал первую фамилию - "Вольцоген", Александр проговорил:
- Знаю, Михаил Богданович, с Вольцогеном знаком - и читал, и говорил. Продолжайте, пожалуйста, - и улыбнулся.
Барклай понял, чему улыбается его собеседник: Вольцоген был единомышленником Барклая, дополнившим его "скифский план" собственными прибавлениями и соображениями, и потому Михаил Богданович сказал:
- Может быть, государь, я не стану докладывать и о проектах Фуля, адмирала Мордвинова, графа д’Алонвиля, барона Туилль ван Сераскена, полковника Толя и статского советника Фонтон де Веранона, ибо они лишь повторяют небезызвестный "скифский план", доложенный мною вашему величеству пять лет назад в Мемеле?
- Плана Мордвинова нет, - вдруг сказал Александр, - Есть план д’Алонвиля. Именно его и представил мне в прошлом году граф Николай Семенович. Сам же он написал к записке д’Алонвиля лишь комментарий. Однако, признаюсь, в комментарии содержится не меньше соображений, чем в записке. - И добавил: - Впрочем, таков уж Мордвинов - умен, весьма умен.