Егерские корпуса были созданы по инициативе новоиспеченного фельдмаршала и президента Военной коллегии Григория Александровича Потемкина - самого влиятельного вельможи в России, оказывавшего сильнейшее воздействие на императрицу даже и после того, как перестал быть ее фаворитом. Любое дело, за которое брался Потемкин, он вершил с государственным размахом, с умом и предусмотрительностью, с четким пониманием перспективы, всегда добиваясь безукоризненного его выполнения.
Создание егерских корпусов было давней его мечтой, и, как всегда, начал он с того, что изложил на бумаге основные положения, оформленные им самим в виде инструкции. Претворение в жизнь нового своего почина президент Военной коллегии считал особенно важным.
По инструкции егерские части должны были состоять "из людей самого лучшего, здорового и проворного состояния". Под стать удальцам егерям должны были подбираться и молодцы офицеры. Им подобало отличаться "особою расторопностью и искусным примечанием различностей всяких военных ситуаций и полезных, по состоянию положений военных, на них построенных". Инструкция - а значит, и сам ее автор, господин президент Военной коллегии и генерал-фельдмаршал - требовала, чтобы егеря мастерски владели оружием, отлично стреляли, ибо само слово "егерь" означало "стрелок-охотник". Стало быть, должны были они так же мастерски, как заядлые охотники, часами не шелохнувшись сидеть в засаде, не хуже охотничьей гончей брать след и в бою, надеясь на товарищей, все же более всего рассчитывать на себя. Последнее обстоятельство было особенно важным, так как егеря чаще всего действовали в новом тогда "рассыпном строю", когда каждый стрелок был независимой боевой единицей. Новшество это, как узнал Барклай, пришло в Россию от североамериканских инсургентов - отличных вольных стрелков-партизан, успешно сражавшихся с полками англичан, которые вели бой старым линейным строем.
Однако сообщение это почему-то вызвало у него несогласие. И сначала он не мог понять почему, пока вдруг не вспомнил, что Вермелейн рассказывал ему, как такой рассыпной строй еще в Семилетнюю войну, то есть за двадцать лет до американцев, применил Румянцев.
"И в самом деле, - подумал Михаил, - ведь первый-то егерский батальон именно тогда и был создан". С тех пор он всякий раз перепроверял все, что слышал, и ко многому вроде бы очевидному и бесспорному относился критически, особенно если речь шла о приоритетах военных или технических.
Егеря находились на особом положении, и потому у них было гораздо меньше строевых занятий, той самой экзерциции, которой в основном обучали в линейных полках. Учебные же занятия, или "шуль-маневры", как их называли, были заполнены стрельбой, штыковым боем, метанием гранат, маршами и походами, ибо создавались эти корпуса не для разводов и вахт-парадов, а для боя. И потому они одни во всей армии не носили париков, а стриглись по-казацки - "в кружок". Егеря носили не тесно облегающие мундиры и обтягивающие ноги лосины, а удобные зеленые куртки и свободные шаровары. Их оружием были не тяжелые длинноствольные мушкеты, а легкие нарезные обрезы - "штуцера", к которым вместо штыка прикреплялся длинный нож, и кроме того, у всех егерей, а не только у офицеров, имелись и пистолеты.
И все было бы хорошо, если бы не весьма малая опытность офицеров-егерей, часто столь же зеленых, как и Барклай. Набирали в корпус "людей самого лучшего, здорового и проворного состояния", способных стрелять и драться врукопашную лучше своих солдат, таких же молодцеватых здоровяков, а значит, среди егерей совсем не было пожилых офицеров и, стало быть, не было и опыта.
Сам граф Фридрих в этом смысле был не в счет. Да от генерала ни в одном роде войск не требовалось быть образцом на плацу и в манеже, довольно было вальяжной осанки, седых усов да в нужных случаях - грозно насупленных бровей. А если еще наделил Господь зычным голосом, то и вовсе ничего более не было нужно, и слыл такой отец-командир "орлом и хватом".
И все же те обер-офицеры, что были посерьезнее, понимали, что сделать из каждого солдата удальца-ухореза, который был бы и отважен, и расторопен, и толков, и силен, - ох какая непростая задача! Но еще многократ труднее создать из нескольких тысяч удальцов четкий, безотказный, послушный командирскому слову организм, который мгновенно и точно исполнял бы все, что потребовал бы от него его бог - командир.
Граф Федор Евстафьевич во многом был самобытен. Он чем-то напоминал Барклаю дедушку Лео, чем-то дядюшку Георга.
Был граф холост, никто не знал, водились ли за ним в прошлом какие-либо амуры, да и не в том дело - сейчас жил командир корпуса подлинным анахоретом, а каждому из офицеров-егерей был завсегда родным отцом - и совета попросить было у него можно, и денег, - ни в чем Федор Евстафьевич молодым людям не отказывал.
Завел он на квартире у себя офицерские посиделки, куда на огонек сходились и прапорщики и капитаны. Общество собиралось немалое, люди во многом разные, но единые в том, что все они были товарищи, а предметом их интереса была общая служба.
За длинным, не очень-то хлебосольным столом командира - попробуй-ка накорми всякий раз десятки здоровых молодых мужчин, собиравшихся после стрельб или экзерциций, - ничего, кроме чая, не пили, а оттого и беседы шли серьезные, трезвые, вдумчивые, и не просто о житье-бытье. Многое узнавалось здесь из того, что не смогли узнать они в Сухопутном кадетском корпусе - правда, бывших кадетов было среди них по пальцам перечесть, - и еще более - чего нельзя было узнать дома, тем более что большинство учились у себя в поместьях - в селах, а то и деревеньках, часто у кого придется. Такие застолья - прообраз будущих полковых офицерских собраний - давали господам офицерам необычайно много.
Федор Евстафьевич, человек книжный, великий любитель чтения и разумной беседы, вскоре взял за правило поручать господам офицерам делать "рефлекцы", то есть небольшие сообщения, в которых речь шла о предметах, представляющих для всех собравшихся насущный интерес.
Слушали рефлекцы и по военной истории, и по фортификации, и по тому, как следует вести артельное ротное хозяйство. Даже сей предмет оказался весьма пользителен, ибо за работами строевой походной жизни как-то недосуг было уследить за делом, более привычным военному чиновнику из кригс-комиссариата. И потому не без интереса слушали гости и о том, сколько на содержание солдата отпускается, и в какие сроки получают вещи мундирные и амуничные, и как солдатам и унтер-офицерам надобно жалованье выдавать, и какие при том учинять вычеты.
Но все эти рефлекцы, затрагивая многие различные стороны военной службы, были как бы маленькими разрозненными смальтами огромной мозаичной картины, какою и была военная служба в целом. А вот систематического, цельного и последовательного изложения всего до нее относящегося не было. Не было и главного ее элемента - собственно егерской службы и как ей обучать надлежит.
И вот однажды граф преподнес такой сюрприз, что все ахнули. После прослушанного рефлекца и уже после чая он, как-то по-особенному, по-заговорщически взглянув на молодежь, приподнял над столом довольно объемистую тетрадку и, помахав ею, сказал:
- А вот, господа, квинтэссенция всего, что нам надобно, тот самый тяжелый элемент мироздания, что и составлял, по мысли древних, самую сокровенную сущность вещей. У нас, немцев, называется это "мозгом зерна", то есть глубинной сутью того, над чем человек размышляет.
Секунд-майор Петров, человек незамысловатый, приходивший в собрание не столько за полезными умствованиями, сколько для того, чтоб понравиться начальству, проговорил с нетерпением:
- Да не томите, ваше превосходительство, откройте, Какой такой философский камень отыскать вы изволили?
- А вот, господа, и не философский камень вовсе, а сочинение, нашим же братом, егерским офицером, написанное, кое и называется по-военному просто, безо всяческих затей: "Примечания о пехотной службе вообще и о егерской особенно".
- Кто же сочинил сие? - спросил еще раз Петров.
- Генерал-майор Кутузов, Михайла Ларионыч, командир Бугского егерского корпуса, - ответил Ангальт. - Приятель мой, что дал мне эти "Примечания", весьма похвально об авторе их отзывался - и умен-де, и службу егерскую отлично знает, толково, по делу, без ненужных для сего предмета псевдоученых умствований. Прочитав сочинение господина Кутузова, пришел я с автором его в полное согласие и даже скажу - единомыслие и почитаю работу его для нас, егерей, весьма полезною. А теперь позвольте, кто из вас господа, пожелает из "Примечаний" генерала Кутузова к следующему собранию нашему рефлекц составить?
Трое офицеров тут же подняли руки. Ангальт посмотрел на них с улыбкой и протянул тетрадь Барклаю: может быть, оттого, что сидел он к нему ближе других, а может быть, и вовсе не потому.
Тетрадь толщиною в сто листов была, судя по многому, копией с "Примечаний". Снимал копию не писарь - почерк был нехорош, отсутствовали непременные канцелярские завитушки, а главное - стояли на полях тетради пометы, из коих явствовало, что переписчик был егерским офицером, живо обсуждавшим с автором "Примечаний" многие перипетии пехотной службы вообще и егерской в частности.