В начале тридцатых годов Сталин лично разработал и осуществил принципиально новый метод хозяйствования в стране. Так, для вытягивания уцелевшего после войн и революций золота из карманов советских граждан была организована система "Торгсин", что означало торговлю с иностранцами. Но иностранцев в России в то время практически не было, и магазины "Торгсина" торговали продуктами питания в обмен на золото и серебро: любой мог сдать как лом золотые или серебряные изделия и купить продукты питания невообразимого качества. Теперь представим себе простых советских людей, которые в течение многих лет питались, в основном, снетками, воблой, кислой капустой, соленой треской да клеклым черным хлебом. И вдруг – чудо из чудес: в огромных витринах сверкает осетровая и кетовая икра, выложены сыры всех рангов и вкусов, рыба любых размеров и цветов, мясо невообразимой свежести и упитанности. А булки! Настоящие французские булки и белоснежные батоны, а колбасы! А деликатесы! А пирожные и торты... И все это можно было купить в обмен на кольца, браслеты, сережки, запонки, старинные часы... И люди, измученные многолетней голодухой, не могли удержаться, несли семейные ценности человеку с кусачками в руках, который при вас выдирал драгоценные камни, старинную эмаль и возвращал вам, а лом золота бросал на весы. Трудно и невозможно представить, сколько погибло в руках приемщиков бесценных художественных произведений. Немыслимое, изощренное издевательство над народом несчастной многострадальной России... Я, помню, тоже приобщился "святых даров" "Торгсина". Как-то летом на даче, копаясь в земле, я нашей довольно большой кусок толстой золотой цепочки, бегом отнес его в "Торгсин", получил взамен уйму всякой вкусной снеди и, желая особенно порадовать маму, купил ей в придачу очень хороший примус, которому она была ужасно рада. "Торгсины" функционировали несколько лет, пока наконец не была отменена карточная система, тогда и они прекратили свое существование. В Ленинграде "Торгсины" называли созвучно времени – "Наглядное пособие заочного питания".
Только в 1934 году была повсеместно отменена карточная система, и в больших городах появилось мясо, масло, молоко, белый хлеб. Правда, доходили до нас слухи, что в деревнях творится нечто совершенно невообразимое, что людей убивают, сажают в тюрьмы, ссылают в Сибирь или далеко на север, имущество их конфискуют, хуторские хозяйства ликвидируют как класс... Шепотом рассказывали, что в деревнях свирепствуют ужасающий голод и разруха, что коллективизация крестьянских хозяйств по своим разрушительным последствиям для русского народа равнозначна татаро-монгольскому нашествию.
Но это все мы знали понаслышке, пока я в 1933 году летом не поехал со своим другом И. А. Шидловским в Казахстан, в город Гурьев, с целью подзаработать деньжат и заодно подготовиться к экзамену в институт. Мы ехали поездом через Саратов вдоль Волги до Астрахани, а там, по реке Урал на пароходе до Гурьева. Что мы увидели по дороге, невозможно ни рассказать, ни описать... Тысячи и тысячи несчастных голодных крестьянских семей вместе с детьми заполняли все вокзалы, поезда, пристани и пароходы. Не понять, куда они все ехали, одно было ясно, что они страшно голодны. Около станций мы видели трупы умерших от голода, их просто не успевали хоронить... Крестьяне рассказывали, что на Украине – в житнице Европы – тоже царит страшный голод и народ тысячами умирает в деревнях. Такое представлялось невероятным – так это страшно, да и просто непонятно, почему страну охватил голод, ведь после революции и Гражданской войны прошло десять мирных лет и новой войной вроде пока не пахло. Я стал расспрашивать крестьян-попутчиков, что, собственно, произошло в деревнях, и они все в один голос утверждали, что виной всему проклятая коллективизация, когда все хозяйства насильно объединили, наличные запасы хлеба, скота, семян и фуража стали общими, и их немедленно отобрали и увезли в города. Все объяснилось очень просто, и мы, ленинградцы, потрясенные, молча слушали и смотрели на все происходящее вокруг нас... Мама, собирая меня в дорогу, напекла целую корзинку моих любимых пирожков с капустой и мясом. В дороге в наш вагон стали подсаживаться крестьянские семьи с голодными детьми. И когда, вытаскивая очередной пирожок, я увидел их глаза, не задумываясь, отдал им всю корзинку и вскоре получил ее обратно пустой... Мне никогда не забыть лицо крестьянки, матери тех ребятишек... Тогда же пришло понимание, что во всем виноват наш гениальный вождь, вместе со своими соратниками, конечно, и я люто возненавидел его...
По возвращении в Ленинград я рассказал знакомым и друзьям обо всем увиденном, но, неожиданно для меня, никто не удивился, оказывается, все все знали и... помалкивали. После всего пережитого и увиденного окончательно сформировалось осознание, что виной всему наше рабочее правительство во главе с гениальным Сталиным...
Как-то, помню, я слышал по радио биографию товарища Сталина, которую передавала соседняя с нами буржуазная страна, кажется Финляндия. В этой биографии весьма подробно перечислялись бандитские налеты с ограблением, с участием будущего генсека. Рассказывали, что за эти дела его неоднократно сажали в тюрьму в Тифлисе и в Баку. Говорили еще, что у Сталина отвратительная внешность: низкорослый, с огромными ногами, голова с низко заросшим лбом и нелепыми усами, в общем, внешность портового бродяги и урки, к тому же он совершенно необразован и невоспитан. В конце передачи спрашивали: ну как такая темная личность может управлять таким государством, как Россия? Эту передачу слышали многие, никто не сомневался, что все там правда...
В конце 1934 года я учился на втором курсе Ленинградского политехнического института, и неожиданно со мной произошла странная история. Мне и моему товарищу по курсу Борису Карзубову была поручена срочная общественная работа – смонтировать и повесить на стену в актовом зале два огромных портрета вождей – товарища Ленина и товарища Сталина. Нам выдали портреты, разрезанные на большие квадраты, клей-гуммиарабик и все, что было нужно для работы. Мы с Борисом остались после лекций и возились с портретами до поздней ночи. Мне достался усатый, а Борису товарищ Ленин. Когда я уже заканчивал работу, то обратил внимание, что гуммиарабик оставляет на бумаге следы, как бы просвечивает темными полосами. Борис это тоже насторожило, и на всякий случай он решил склейку портрета Ленина закончить простым крахмалом. Утром, когда мы пришли посмотреть на свою работу, то вначале страшно расхохотались, а потом пришли в ужас. Сталин получился, как уголовный преступник – за решеткой, а у Ленина темная полоса пересекала только лоб. Нам очень повезло, что на дворе стоял 1934 год, а не 1937-й, и дело закончилось только крупной головомойкой на комсомольском бюро, членом которого был Борис, а не то уехали бы мы с Борисом продолжать образование куда-нибудь на Колыму, и, наверно, очень надолго...
Но что я еще хорошо запомнил – по бокам портретов висели длинные красные полотнища, на которых белой краской были написаны изречения вождей: "В какое прекрасное время мы живем, так хочется жить, жить и жить!" (Киров С. М.) А 1 декабря 1934 года, по приказу Сталина, Киров был застрелен в Смольном начальником следственной охраны... На втором полотнище тоже было интересное высказывание: "Мы должны прислушиваться к голосу масс, ибо массы непосредственно на своей спине испытывают методы нашего руководства". (Сталин И. В.) Я тогда еще подумал, что "наверху" слышали вопли руководимых ими масс, но полагали, что единственное средство успокоить массы – давить на них с еще большей мощью...
Пришел наконец 1937 год, он тяжело и зримо вошел в наш дом... Утром 13 сентября отец приехал из Кисловодска, он лечился там в санатории. Вечером мы сидели вместе в его кабинете на Троицкой улице, дом 23, болтали о том о сем, и я любовался своим отцом – так он хорошо выглядел. В свои сорок девять лет он был очень красив, виски только-только начали серебриться... Но я заметил, что по его лицу время от времени пробегала какая-то тень, отец несколько раз звонил по телефону своему другу по жизни И. М. Богдановичу, и каждый раз жена Ивана Михайловича отвечала, что Ваня еще не пришел и где он задержался, она не знает. Отец задумался... Потом он спросил меня, знаю ли я, что в городе идут аресты.
– Да, слышал, но к нам-то они имеют какое отношение? Отец все мрачнел и мрачнел... В гостиной и кабинете многочисленные старинные настольные часы разными голосами и вразнобой пробили 10 часов вечера. В прихожей позвонили, и я пошел открывать дверь. Вошли двое в штатском, серые и хмурые.
– Боровский здесь живет?
– Да, здесь.
– Он дома?
– Да, дома.
– А вы кто, сын?
– Да, сын.
– Позовите отца.
Отец вышел в прихожую, лицо его было неестественно бледным.
– Я Боровский, что вам угодно?
– Вы вызываетесь в управление НКВД в качестве свидетеля, мы приехали за вами.
– Какое дело? Какой свидетель? Я никакого дела не знаю.
– Вот повестка, в ней указан номер дела, поедете с нами, в управлении вам все объяснят.
– Так я что, арестован? Мне взять вещи?
– Нет, вы не арестованы, вас допросят и вы, наверно, вернетесь домой, – как-то неуверенно промямлил один из них.
– Вы будете производить обыск?
– Нет, не будем. Нам приказано доставить вас в качестве свидетеля, – упорно твердили оба.