Маковицкая его строго одёргивала. Яков умолкал. Но ненадолго.
Когда возвращались назад, в одной из деревень, где тоже размещался полковой или батальонный лазарет, произошла такая история. Налетел одиночный самолёт, сбросил несколько мелких бомб, и осколком под Иванком, ехавшим в передовой группе, ранило коня. Коня своего за эти недели Иванок так полюбил, так к нему привязался, что, когда тот начал падать на задние ноги, он, не веря в то, что произошло, выпрыгнул из седла, намотал повода на руку и потащил изо всех сил, крича:
– Монгол! Монгол!
Но не удержать уже Монгола за поводья. Конь повалился на бок, забился, захрапел. Старшина Нелюбин подошёл к нему и вытащил из-за пазухи "парабеллум". Но стрелять ему не пришлось. Из домов выскочили раненые. Некоторые ползли на четвереньках, в одном исподнем. Навалились на Монгола, перерезали коню горло и начали кромсать куски свежатины. Всё произошло так быстро, что никто из отряда и сообразить ничего не успел, когда всё уже было кончено. Раненые пластали конину прямо со шкурой. Старшина поднял над головой пистолет, хотел разогнать их, чтобы снять шкуру и затем разрубить тушу, разделить всем поровну. Но Кудряшов окликнул его, махнул: уходим. И они поехали дальше. Иванка к себе на коня подсадил Турчин. Иванок плакал и назад уже не оглядывался – боялся. Через минуту от коня остались одни рёбра. А из домов ползли с топорами и берёзовыми поленцами, чтобы порубить для варева и остальное, карабкались к обглоданному остову коня те, кто не успел к главному разбору и кому не досталось мякоти.
Все в отряде жалели не столько Монгола, сколько Иванка. Монгол погиб. Погиб, как гибнут солдаты на войне. А на войне мёртвых не жалеют. Жалеют живых. Потому что мёртвым уже не страдать. Им ничего уже не нужно.
Иванок вскоре затих, слёзы его высохли. И Турчин почувствовал, что мальчик задремал. Тело его обмякло, завихлялось. И, чтобы тот не упал с коня, Турчин обмотал себя и Иванка верёвкой и конец завязал на высокой луке старого кавалерийского седла. Так и ехали до самого перехода.
Сплошной линии фронта ни у оборонявшейся 33-й армии, ни у немцев, охвативших группировку гнерала Ефремова со всех сторон, не было. Оборона и тех, и других состояла из опорных пунктов, расположенных последовательно, извилистой цепочкой по всему периметру территории, занимаемой окружённой армией. Пулемётным и миномётным огнём простреливалось всё свободное пространство. В случае необходимости по рации вызывалась артиллерийская поддержка. Но у оборонявшихся уже несколько недель орудия молчали из-за недостатка снарядов. По приказу командующего артиллерией генерала Офросимова почти всю тяжёлую технику стянули в безопасное место в середину обороны и замаскировали в лесах. На позициях остались лишь одиночные орудия, которые, в случае крайней необходимости, делали под два-три выстрела в суки.
Мимо одной из таких артиллерийских позиций и проходил маршрут отряда Курсанта. Расчёт сорокапятимиллиметровой противотанковой пушки уже знал, что скоро поедут партизаны, их ждали, чтобы разжиться хотя бы на закрутку и, может быть, угоститься завалящим сухариком.
Орудие стояло в кустарнике, заваленное ивовыми матами, сплетёнными артиллеристами. Такими же плетёными матами, сверху присыпанными снегом, были замаскированы и ровики, и ходы сообщения. Для стрельбы батарейцы выкатывали ПТО на позицию, устроенную в снежных копанях правее или левее. Возле орудия всегда маячил часовой. Позади, в соснах, курилась железная труба землянки. Здесь же, в соседних землянках, спасались от мороза два неполных взвода бойцов стрелковой роты.
В этот раз из землянки выбрался пожилой лейтенант-артиллерист и смотрел на приближавшийся из тыла обоз в бинокль. Солнце уже наклонилось над лесом, зацепилось за ветви сосен и стало остывать, покрываясь сизой окалиной. Но до сумерек было ещё не меньше часа, и Воронцов, как всегда перед переходом, решил устроить привал. Здесь, на артиллерийской позиции, они обычно и ждали наступления темноты. Немецкие наблюдатели и их пулемётные точки находились значительно правее. Когда наступала ночь, они не представляли почти никакой опасности. Так, постреливали издали вслепую. Дежурный пулемёт обрабатывал перед собой узкий сектор. Его они обходили стороной.
Коней завели в овраг, привязали к деревьям. За коновода оставили лейтенанта Дорофеева и пошли в землянку. Набились в тесную душную темень, пропахшую потным тряпьём и нагоревшим керосином стоявшей на полке коптилки. Закурили. Партизаны сразу задремали.
Лейтенант-артиллерист, размотав шарф, сказал Воронцову:
– Не знаю, Курсант, пройдёте ли вы сегодня.
– А что?
– Покурим давай и пойдём, покажу кое-что.
– Закрыли, что ли? – спросил Турчин; в голосе подполковника чувствовалась та тревога, которая таилась в душе каждого из них.
Однажды на привале в лесу Кудряшов сказал:
– Вот будут дела, командир, если мы однажды войдём туда, а назад нам нашу стёжку-дорожку закроют…
Воронцов и сам понимал: немецкая разведка и наблюдатели тоже не дремлют. И маршрут, отчётливо отпечатанный на снегу, и их регулярные переходы туда-сюда, не могут долго оставаться тайной. Немцы наверняка уже обнаружили их тропу и рано или поздно попытаются её закрыть…
Глава шестая
На первое задание Радовский отбирал людей сам. Необходимо было перекрыть одну из лесных троп, по которой осуществлялась связь окружённых с партизанами и по которой, как сообщала разведка, перебрасывались в район Вязьмы из района Юхнов – Климов Завод грузы.
Он построил взвод, проверил экипировку и оружие. Ещё засветло группа подошла к деревне, занимаемой небольшим немецким гарнизоном. Взводом пехотинцев командовал лейтенант. Он уже был оповещён по рации об их прибытии и потому без лишних слов проводил прибывших на тот беспокойный участок, где накануне разведчики снова наблюдали движение русских.
Тропа уходила на северо-запад. Выныривала из одного лесного массива, тянулась через луг, по редколесью и исчезала в другом. По характеру оставленных следов, натоптанному смёрзшемуся снегу можно было понять, что тропой пользовались регулярно, в течение полутора-двух недель, не меньше. Выпадал снег, закрывал следы, заваливал тропу, но её вскоре натаптывали снова.
Радовский спросил лейтенанта, почему его солдаты не открывали огонь? Тот ответил, что русские появлялись только ночью, что дежурный пулемёт пристрелян по тропе, что огонь регулярно ведётся, но результатов пока, к сожалению, нет.
"Вояки…" – подумал Радовский, осматривая позиции гарнизона. Несколько пулемётов были установлены в каменных фундаментах домов. Зенитная мелкокалиберная пушка торчала раструбами стволов над высокой снежной бровкой. Зенитчики сняли крышу с крайнего дома, разобрали потолок и подняли до середины оконных проёмов пол. Установка, таким образом, располагалась на возвышении. Стрелки имели прекрасный обзор и могли вести прицельный, сосредоточенный огонь как по воздушнымцелям, так и по наземным. Сруб по периметру засыпали снегом. С тыльной стороны к нему вела хорошо прочищенная тропинка. Солдаты размещались на квартирах в тёплых крестьянских домах. Дежурили только пулемётчики и зенитчики. Если учесть, что происходило вокруг, то у лесного гарнизона была не жизнь, а рай…
Радовский осмотрел переход, позиции немцев, поговорил с пулемётчиками и понял, почему здесь до сих пор не подстрелили ни одного обозника: немцы побаивались, что, если они попытаются воздействовать на тропу, их в ответ тут же начнут вытеснять из обжитой деревни, выбьют атакой или по-тихому вырежут в одну из первых же ночей, как это уже не раз случалось с другими такими же немногочисленными гарнизонами. Да и артиллерийская позиция, замаскированная на той стороне, грозила обстрелом в любую минуту. Все цели у них хорошо пристреляны. Снарядов у русских мало, но каждый ляжет точно в цель. "Перемирие" удерживало от крайних мер и тех, и других, и всем оно было выгодно.
Но теперь обстоятельства резко изменились.
Радовский знал, что немцам в этой операции доверять можно только то, что они в любом случае выполнят превосходно. Он приказал произвести пристрелку зенитной пушки по тропе, передвинуть один пулемёт ближе к лесу, другой замаскировали прямо на чистом месте, на лугу, в окопчике.
– Огонь откроете по моему сигналу, – сказал Радовский лейтенанту. – Вначале оба пулемёта, а потом – скорострельная пушка. Прекращение огня – тоже по моему сигналу. Ваши люди должны прекратить огонь одновременно и сидеть, ждать. Ни в коем случае не покидать позиций. Всё остальное сделаем мы.
Радовскому нужны были пленные, чтобы выяснить местонахождение партизанской базы, откуда в окружённую группировку перебрасываются грузы. Необходимо было одним махом решить обе задачи: покончить с партизанами и захватить склад. 5-я танковая дивизия испытывала большую нужду и в медикаментах, и в продовольствии. И командир дивизии намекнул ему, что, если удастся захватить склад, это будет расцениваться повыше, чем просто ликвидация партизан. Эта тропа была тропой переброски под Вязьму именно грузов с медикаментами и перевязочными материалами. Об этом Радовский знал точно. От своего агента. "Вот и проверим, – подумал Радовский, – насколько верна информация Профессора".
Когда немцы перенесли пулемёты на новые позиции, Радовский лёг к одному из МГ, окоп для которого был отрыт прямо в поле, и проверил пристрелку.
– Держи ленту, – приказал он по-немецки пулемётчику. – Видишь ёлочку возле пня?
Немец кивнул. Поднял к глазам бинокль. И снова кивнул.
Первой короткой прицельной очередью Радовский снёс верхушку деревца. Потом, такими же короткими, экономными очередями обрубил лапки.
– А теперь – под корешок! – крикнул он в азарте и нажал на спуск.