***
- Ну да, конечно, я ожидал увидеть именно тебя! Уже второй раз мне говорят, что объявился какой-то болгарин, врач... Ну, здравствуй! Здравствуй, Климентий Славич! - вылезая из желтой военной брички, кричал, размахивая длинными руками, сутулый молодой человек с бородкой, в офицерской шинели.
- Это вы... ты!.. Аркадий! Голубчик! - растерянно пробормотал Климент, узнав старого приятеля.
Они крепко обнялись и расцеловались. Это не удивило солдат, стоявших рядом. На улицах городка часто происходили неожиданные встречи. Люди заключали друг друга в объятия, обрадованные тем, что они живы и что видятся снова за тысячи верст от родины. Не удивляло это уже и местных болгар, людей сдержанных в проявлении своих чувств, хотя такие сцены казались им вначале странными.
- Ну, рассказывай, рассказывай! Что там? Ты в самом деле из Софии?
- Ты меня огорошил, доктор Бакулин! Настоящий допрос учиняешь. Погоди-ка, да не перешел ли ты на работу в разведку?
- Верно! Точнее, разведка подкидывает мне работенку, - расхохотался Бакулин, блеснув белыми зубами.
- Не понимаю, дружище.
- Да тут и понимать нечего. Просто полковник Сердюк, так сказать, мой пациент. Очень милый человек, не правда ли?
- Очень милый, - подтвердил Климент, и по спине его пробежали мурашки.
- Впрочем, тебя поминали и другие. Я знаю там всех.
"Там" означало штаб, и Климент так это и понял.
- Теперь там все страдают от диспепсии, - продолжал Бакулин. - Это стало уже модой. А меня почему-то произвели и специалисты по этой части, и я теперь тоже в моде! А вообще я здесь с Красным Крестом. Мы недалеко, верстах в двух от города... Да ты лучше расскажи, как перемахнул через Балканы. Рассказывай! Или вот что, давай полезай сюда, я отвезу тебя к нашим.
- Но я должен вернуться во Врачеш!
- Да пошли ты его к дьяволу, этот Врачеш!..
- Извини, не могу. Меня там ждет брат!
- Но не убежит же твой брат! Поехали, поехали! Поговорим, выпьем. И увидишь - знаешь кого? Карла Густавовича!
- Папашу?!
- Да, нашего Папашу. И Григоревич с нами, помнишь, со старшего курса? Все старые друзья!.. Хотя, впрочем, вы, кажется, недолюбливали друг друга?
- Теперь я всех вас люблю, Аркадий! И как же мне вас не любить - друзья, братья, пришли к нам...
- Ну, садись же, Климентий! - тащил его Бакулин, он тоже расчувствовался от воспоминаний. - Да, я забыл тебе сказать, с нами Ксеничка! Ты помнишь Ксению?
- Бенецкую? - переспросил удивленно Климент, усаживаясь в бричке.
- Да, наша Ксения Михайловна, братец, теперь высоко взлетела! Такова жизнь! - философски заметил Бакулин, увидев, что приятель насмешливо поджал губы.
- А что Олег? Он не с вами?
Олег был их другом, и для Климента его имя всегда было связано с именем Ксении.
- Олег где-то под Бухарестом. С армейским госпиталем.
- Пишет?
- Прежде писал. И вообще... Поехали, Степан, погоняй! - крикнул Бакулин белобрысому солдатику-ездовому. - Ну, теперь рассказывай ты, и все по порядку!
Аркадий Бакулин был не первым знакомым, которого Климент встретил здесь в эти дни. Но Аркадий Иванович был для него молодостью, студенческими годами, он напомнил ему и песни под гитару и бесконечные разговоры в белые ночи. И раз он был сейчас в обществе Аркадия, он не мог не заговорить с ним об Олеге, Дмитрии, о Румянцеве, обо всех.
Но прежде всего надо было рассказать о себе самом. И Климент принялся рассказывать. Он увлекся, как когда-то, взволнованно жестикулировал, улыбался то весело, то печально, как настоящий русак. Если бы его сейчас увидели братья, которые никогда и не представляли себе его таким, они бы сказали, что он делает это нарочно.
- А как твой орден? - спросил Бакулин, протягивая ему папиросу.
- Орден? Да брось ты...
- Как это так, брось? Разве Гурко не обещал?
- Его превосходительство, я знаю, представил нас. Но, друг мой, разве может быть для меня большая награда, чем то, что мое отечество станет свободным?!
Бакулин сочувственно улыбнулся. Они уже выехали из города. И хотя то тут, то там еще виднелись неогороженные дворы и среди них непобеленные домишки, и дети, и женщины, но впереди уже простиралось белое поле, перерезанное вдали темной грядой холмов. Слева, параллельно покрытой грязью дороге, по которой непрерывно двигались растянувшиеся колонны солдат, выстроились в ряд палатки. В конце ряда ротные трубачи усердно упражнялись на своих инструментах. Неподалеку дымили походные кухни. По другую сторону палаток виднелись серовато-коричневые каре взводов. Солдаты маршировали на снегу, смыкали и развертывали шеренги, словно на параде, и офицеры в коротких шинелях бегали возле них.
- Это Преображенский. С этим полком, можно сказать, мы уже почти породнились. Это тебя удивляет? Ну тогда спросишь об этом Ксению.
- А что Ксения? Они давно разошлись с Олегом?
- С тех пор, как нас в Плевене пристегнули к гвардии!
Климент весело рассмеялся.
- Ну, тогда ничего не попишешь, тебе придется примириться с этим, Аркаша. В конце концов, гвардия всегда имела преимущества! Ты, кажется, когда-то был влюблен в Ксению.
- Я этого не скрывал в отличие от тебя...
От неожиданности Климент растерялся.
- Глупости, - сказал он, помолчав немного. - Я за дружбу, дорогой. А ты, как вижу, еще и сейчас ревнуешь. Признайся, не скрывай!
- Извини. На этот раз ты промахнулся. И вообще если даже я и влюблен, то нет смысла рассказывать тебе... ведь ты ее не знаешь. Скажи-ка, упоминал ли его превосходительство в твоем присутствии что-нибудь относительно похода? - поторопился перевести на другую тему разговор Бакулин. - Я слышал, что главнокомандующий одобрил его план.
- Нет, не знаю... Но ты понимаешь, что это означает для меня, Аркадий?
Бакулин задумчиво смотрел на солдат, которые двигались рядом с ними.
- Худо дело, Климентий, худо, - произнес он.
Климент испуганно обернулся к нему.
- Что такое?
- Погляди на них. Все в таком положении. Нет сапог. Нет полушубков. Не говоря уже о провианте. И это никакая тебе не самоновейшая болезнь, друг мой, а обычная застарелая интендантская хворь. А что будет, когда начнем? - Бакулин говорил с огорчением и явной неприязнью к кому-то и к чему-то, но к кому именно, не называл.
Климент приподнялся, чтобы получше разглядеть веселых, раскрасневшихся от холода солдат, которых они обогнали. Гармонист растягивал меха, запевала пел все голосистее и лихо выкрикивал слова разудалой песни. Но ни на одном из солдат не было ни полушубка, ни теплой шапки. А поглядев на их ноги, Климент обнаружил, что каждый третий обут вместо сапог в царвули или же обмотал ноги полосками домотканого сукна и, как это не трудно было установить по цвету, лоскутами от трофейных турецких шинелей. "Да ведь я еще в Софии, от пленных слыхал об этом, - вспомнил он. - Я знал, да-да!"
Их нагнал всадник. Воротник шинели у него был поднят, а фуражка низко надвинута на лоб. Это был офицер. Климент скользнул по нему взглядом и отметил, что был он в добротных сапогах. Когда офицер, объехав бричку, поздоровался с Бакулиным, что-то в его глухом голосе и в черных без блеска глазах, которые Климент успел мельком заметить, показалось ему знакомым. Глядя ему вслед, он спросил Бакулина:
- Кто это? Не Кареев ли?
- Да, ты с ним знаком?
- Имел честь! - Климент хотел, чтоб это прозвучало насмешливо, но у него так не получилось, корнет оставил о себе сложные воспоминания. Что-то в нем озадачивало Климента, вызывало непонятное чувство. - Он какой-то странный, - добавил он.
- Да, в нем что-то есть такое. Он был другом покойного Павла. Ты его не знал, это был жених одной нашей сестры милосердия, Нины Тимохиной.
- Кажется, вместе с Ксенией училась какая-то Тимохина.
- Нет, Нина из Саратова. Она учительница. А Павел - его в прошлом месяце под Плевеном разорвало снарядом - тот был действительно странный человек. Говорили, что он был осужден. За нигилизм или какие-то другие идеи. В одном я уверен, был он безбожник, а точнее... нет, не знаю! Тимохина никогда не говорит о нем. И Кареев такой же, как тот. Впрочем, он, наверное, едет к ней.
- Вместо друга?
Бакулин не рассмеялся. Голос его был по-прежнему сдержанным, когда он ответил:
- Не могу сказать. Не знаю. И вообще... не верю. То есть о любви с ее стороны не может быть и речи, братец. Я испытал это на себе - ледышка. Нет, ледышка, пожалуй, будет не точно. Чувствуешь, она окружена какой-то стеной, и ты не можешь проникнуть за нее. Но, между прочим, вон напротив наше село. Вот те два дома в начале него и большие палатки влево от них - это наш лазарет... Папаша, наверное, еще там, а вот относительно Григоревича не поручусь. Хотя он, кажется, дежурит. Да, он там, там!
- Любопытно увидеть Ксению, - заметил без всякой задней мысли Климент.
- Увидишь ее, конечно. Впрочем, она сегодня вечером свободна, но я не думаю, что она ушла так рано. Мы ее застанем. А вообще, оставим женщин, Климентий! Самое главное - то, что мы с тобой свиделись. Выпьем водки, поговорим о Дмитрии, Румянцеве. Да, я забыл тебе сказать, этот осел Румянцев снова словчил, остался в Петербурге. Женился на большом приданом и... Но что тут долго говорить - такова жизнь!