"Моментально раздевшись и закрыв кругом двери в гостиной, Софья Исааковна Чацкина взяла письмо и начала читать и высчитывать, что для меня было непонятно, а разобравши все, сказала, что надо звать по телефону № 17872 Генриха Генриховича, его сына, с которым она должна была меня свести. Все было безуспешно, звонили долго, дозвониться не могли".
Новую встречу назначили назавтра в половине девятого утра, у церкви в Летнем саду. Однако и назавтра, 3 сентября, женщины ничего нового не сообщили: ни с Генрихом Генриховичем, ни с его сыном они свести не могут, звонили всю ночь - нет дома, будут звонить еще. Софья Исааковна "как очень умная, предусмотрительная женщина", по определению Спиридонова, призналась, что боится предпринимать что-нибудь, потому что арестованы все родственники и много знакомых, и не последовал бы расстрел всех за этот побег. Того же мнения была и Ольга Николаевна и просила посланца переговорить с Леней, берет ли он на себя последствия для своих родных в случае побега.
Шифровку Лени его стражник "переснял такими же буквами" для Иосилевича, а оригинал вернул автору, как тот просил, с тем что "напишет другое". Переговоры о побеге продолжались. Стало быть, узник взял на себя все последствия…
Если при аресте, по горячим следам свершившегося, Леонид кается перед князем Меликовым в преступном легкомыслии, краснеет и просит прощения за то, что подверг опасности совершенно незнакомых людей, то теперь ввергает в смертельную опасность, втягивает в свое "сияние" самых близких. Трансформация личности - в час одиночества и тьмы. Идеал требует жертв - все больших и больших.
Но кто тот человек, которого ищет Леонид, который, как он надеется, может спасти его, хотя это "почти невозможно"?
"Адьют" - назван он в первом письме. Родители должны повидаться с ним и попросить "набрать 5–6 человек и мотор". Судя по письму, это человек влиятельный и родным Лени хорошо известный. Кто же он, этот "адьют" - "адъютант"?
Так Каннегисер мог назвать только одного человека - своего двоюродного брата Максимилиана Филоненко. Это о нем так пристрастно расспрашивали чекисты. Во втором, шифрованном письме Леня называет этого человека "приятелем" и сообщает, что имя его "так же", как и отчество, и что нужно прибавить слово "сын", чтобы позвать его к телефону. Максимилиан Максимилианович Филоненко - сын Максимилиана Филоненко и Елены Самуиловны Каннегисер, другой тети Леонида. Чацкина называет его Генрихом Генриховичем из конспирации, как о том просил в своей записке Леня: "Чрезвычайно осторожно, не называя, сведите с подателем сего". И номер телефона тоже, видимо, ложный: вряд ли Софья Исааковна, "женщина умная и рассудительная", будет сразу раскрывать гонцу все секреты.
Вечный адъютант - таким предназначением наделила Филоненко сама судьба. До революции он был адъютантом командира броневого дивизиона и прославился тогда зверским отношением к своим солдатам и мордобоем. Но после Февраля быстро перелицовался и превратился в защитника солдатских интересов. В шальное революционное времечко он под покровительством еще более крупного, гениального политического авантюриста Бориса Савинкова делает блестящую карьеру и становится Комиссарверхом - комиссаром Временного правительства при Ставке Верховного Главнокомандующего, генерала Корнилова. Здесь он интригует и двурушничает изо всех сил, действуя сначала на стороне мятежного генерала, а потом, когда заговор провалился, всячески топит его и требует смертной казни. Во время подавления корниловского мятежа он снова "адьют", помощник Бориса Савинкова, ставшего петроградским военным губернатором. Поэтесса Зинаида Гиппиус, увидев Филоненко несколько раз, дала ему проницательную характеристику: "Небольшой черный офицер, лицо и голова не то что некрасивы, но есть напоминающее "череп". Беспокойливость взгляда и движений. Очень не глуп, даже в известном смысле тонок, и совершенно не заслуживает доверия. Я ровно ничего о нем не знаю, однако вижу, что у него два дна… Филоненко поставил свою карту на Савинкова. Очень боится (все больше и больше), что она будет бита. Но, конечно, исчезнет, решив, что проиграл".
И после октябрьского переворота Филоненко в той же роли - рядом с Савинковым, но уже в подпольной борьбе с советской властью. Они делят сферу действий примерно в той же пропорции, что Ленин с Зиновьевым: Савинков закрепляется в Москве, а его "адьют" - в Северной столице. Оба считались злейшими врагами большевиков и оба были неуловимы. Антипов в своем отчете о работе Петроградской ЧК пишет, что Филоненко менял фамилии, как одежду: Мухин, Карпов, Яковлев, Звиппер, Корнфельд…
"Адьют"-то "адьют", но из тех, кто, прячась за спину первого лица, кого-то более сильного, тайно и ловко влияет на ход событий в свою пользу. Типичный политический карьерист и перевертыш, которые во множестве размножаются в смутные времена. Несомненно, с ним-то через цепь посредников и ищет связи Леонид.
6 сентября. Семь часов вечера. Летний сад. Очередная конспиративная встреча. Проливной дождь. Каторжник-коммунар терпеливо ждет кузину Лени Ольгу Николаевну. За ним наблюдает посланный комиссаром Геллером разведчик со странной фамилией - Тирзбанурт. А за ними обоими, как успевает заметить осторожный разведчик, в свою очередь, внимательно следят двое неизвестных - один с правой стороны сада, другой - с левой.
Все начеку и ждут. Дождь не утихает. Срок конспиративной встречи истек, а Ольги Николаевны все нет.
И тут разведчик замечает еще двоих мужчин, выросших как из-под земли, один в студенческой форме, другой в офицерской. Надо что-то делать. Что? Арестовать! - решает разведчик. Но силы неравны. Разведчик решительно направляется к Спиридонову, чтобы действовать вместе. И в этот момент появляется Ольга Николаевна.
Полный провал! Все разоблачены - и чекисты и заговорщики. Все всё видят и всё понимают. Разведчик бросается с револьвером к женщине: "Вы арестованы!" А четверо незнакомцев в ту же минуту испаряются, исчезают в дожде…
Разведчик Тирзбанурт, чтобы хоть как-то поддержать свою подмоченную дождем репутацию, заканчивает рапорт о случившемся похвалой себе: "Арестованная женщина предлагала крупную сумму денег (какую именно, она не сказала), лишь бы ее освободили, но в этом ей было отказано категорически".
Раздосадованный Иосилевич послал Ольгу Николаевну к следователям на допрос. А тем, кроме того, что она служила где-то сестрой милосердия, ничего от нее добиться не удалось. Она наотрез отказалась отвечать на какие-либо вопросы.
Так неожиданно и нелепо рухнул хитроумный план - и побега, и чекистской ловушки.
Мыловаренный завод имени Урицкого
Именно в эти дни засверкал разящий меч революции. 5 сентября Совнарком принимает знаменитое постановление "О красном терроре": "Необходимо обезопасить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях… Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…" Нарком внутренних дел Петровский в циркулярной телеграмме предписывает произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии, офицерства и держать их в качестве заложников. А при попытке скрыться или контрреволюционных вылазках - массовый расстрел, немедленно и безоговорочно. "Ни малейшего колебания при применении массового террора!"
Старт дан. Кровавая истерия охватывает всю страну. Уже назавтра, 6 сентября, петроградские газеты публикуют сообщение ЧК за подписью Бокия и Иосилевича: расстреляно 512 контрреволюционеров и белогвардейцев. Тут же - список заложников, продолженный в трех следующих номерах газеты - 476 человек, очередь к смерти: если будет убит еще хоть один советский работник, заложников расстреляют.
"В эту эпоху мы должны быть террористами! - восклицал на заседании Петросовета Зиновьев. - Да здравствует красный террор!"
Долгие, несмолкающие аплодисменты всего зала, переходящие в овацию.
Тот же Зиновьев предложил позволить рабочим "расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице". Но тут уж партактив воспротивился: ведь нас перещелкают в первую очередь! Управлять расправой, держать под контролем! Тогда и понеслись по всем районам "спецтройки" - для выявления контрреволюционных элементов.
Революция приняла людоедское, зверское обличье. Газеты призывают: "Не нужно ни судов, ни трибуналов. Пусть бушует месть рабочих, пусть льется кровь правых эсеров и белогвардейцев, уничтожайте врагов физически!" Кипят митинги. "Нет больше милости, нет пощады!" "Через трупы бойцов - вперед к коммунизму!" Движется отряд коммунаров, впереди - черное знамя с надписью: "Пуля в лоб тому, кто против революции!" И вот уж - настоящая живодерня - из письма рабочих в "Красной коммуне": "Вас, жирных, за ваши преступления и саботаж надо бы препроводить на утилизационный завод и переварить на мыло, которым пользовались бы труженики, чтобы знать, что их кровь и пот, что вы из них высосали, не пропали даром".
И эту "классовую психологию", а вернее сказать, худшие человеческие инстинкты, красные идеологи тут же оформляют, навязывают и закрепляют в сознании, как им кажется - навсегда.
Нервными пальцами белую грудь раздираю
И наношу оголенному сердцу удар.
В чашу причастную красную кровь собираю,
Гневен и яр.
Жадно прильнув к опененному алому краю,
Пей, коммунар!..
Этот политический садомазохизм - из "Красного евангелия" того же Василия Князева, изданного в 1918-м.
А как же детям расти с таким "евангелием"? Не жутко? Ничего, воспитаем бесстрашных!