* * *
После восхода солнца все снова пустились в путь. Ястырь поведал между делом, что владения Челубея уже совсем рядом, что не пройдет и пяти дней, как тяготы пути окажутся позади. Толковал Ястырь и о миловидных прислужницах Челубея, но Яков не слушал. Весь следующий день пролетел, словно в забытьи.
Якову слышался скрип седла, мерный перестук копыт Ручейка, виделся туманный горизонт, крытая войлоком повозка и круторогие понурые волы, но душой Яков будто остался на берегу озера, рядом с Зубейдой, одурманенный ароматом благовоний, обласканный нежными руками, услаждённый тихими песенками, согревшийся, счастливый, влюблённый.
За одну ночь Яков забыл и белые стены Московского кремля, и благоухание созревших луговых трав за рекой, и жёлтый скрипучий песок на вельяминовом дворе, и розовые лепестки губ Марьяши, и шелк её щек, и свою прежнюю безответную любовь.
* * *
Ястырь не солгал. На пятый день пути от озера, после полудня ровная поверхность степи на горизонте вздыбилась вершинами гор. Они далеко отстояли друг от друга, торчали из земной тверди, словно старые прогнившие сваи и обросшие мхом из воды.
Ещё одна ночевка в степи. Путники вымокли до нитки под холодным дождём, а с наступлением темноты чёрные небеса принялись сыпать на головы густой, мокрый снег. Волов решили не распрягать, чтобы те с дуру не улеглись на снег и не застудили брюхо. Поставили юрту, но Яков, как всегда, от ночёвки в ней отказался и полез спать в повозку.
Еды у путников почти не осталось и потому Челубей, Тишила и Ястырь улеглись спать, приглушив голод одним лишь вином. Зубейда потихоньку подливала им, и те скоро заснули, искренне полагая, что их сильно клонит в сон лишь потому, что пьют они натощак, а не потому, что в вино подмешано зелье.
В крытой повозке казалось почти тепло. Когда Зубейда навесила на неё спереди и сзади войлочные одеяла, дополнив ими то укрытие, которое защищало повозку сверху и с боков, то жилище на колёсах уподобилось юрте.
Яков, не дожидаясь приглашения, первый поцеловал Зубейду. Снова провели они всю ночь почти без сна, согревая друг друга теплом тел.
– Не голодна ли ты, милая? – прошептал Яшка, погружая лицо в ароматные волосы красавицы.
– Голодна, – эхом откликнулась она. – И ты, должно быть, голоден, милый?
– Я сыт от твоих сладких поцелуев.
– Неправду говоришь. Я знаю, что ты голоден. Терпи. Великая Степь усыновила тебя. Сыны Степи не боятся голода, не боятся холода. Скоро, скоро нас согреет тепло очага… – и Зубейда запела колыбельную песню, а снаружи бушевала холодная вьюга. Вся степь канула в снежную круговерть.
На следующий день путники доели последний хлеб, кое-как утолив сосущий голод, и пустились в путь.
Челубей после переправы через озеро разительно переменился. Он и раньше не был многословен, а теперь и вовсе умолк, общаясь с Зубейдой, Вяхирем и Ястырём при помощи знаков, а Якова, казалось, вовсе не замечал.
– Послушай, Зубейда, – улучив минуту, прошептал Яков. – Что думает Челубей? Может, подозревает чего…
– Неужели ты боишься? – лукаво отвечала Зубейда.
– Нет, но я хочу быть готовым защищаться. Ведь если что, он и тебя убьёт…
– Выходит, ты боишься за меня, а не за себя? – улыбнулась довольная красавица. Ни усталость, ни голод не могли изгнать весёлого блеска из её глаз.
– Не бойся, – продолжала улыбаться она, всматриваясь в пасмурную даль, туда, где над горизонтом поднимались зелёные вершины гор.
– Я хочу венчаться с тобой, – бурчал Яков. – Увезу на Москву, там в Спасском соборе…
– Мечтаешь о храмах высоких? – тихо засмеялась Зубейда. – А я стану мечтать о горячих лепешках, которые печёт старая Жаргал. Скоро, скоро она встретит нас.
– Не говори мне о еде, – вздохнул Яков.
* * *
Всадники выскочили из-под туманного полога, закрывавшего от взора степной простор. С голодухи Якову почудилось, будто скачут эти люди на огромных собаках. Всадников было не менее десятка – все в одинаковых мохнатых шапках, все с большими луками за плечами, все препоясаны саблями. Но ни один не обнажил оружия. Яков, не зная что делать, оглянулся на Челубея, поднял лук, прицелился в крайнего слева.
– Не ипать! – рявкнул Челубей, и Яков в тот же миг понял, что все всадники – Челубеевы слуги, встречающие своего господина на пороге владений.
Вскоре низкорослые, мохнатые, словно пастушьи псы, кони затеяли бешеную круговерть вокруг кибитки. Черная, вспухшая от мокряди земля летела во все стороны из-под копыт. Оглушительный грай и свист разнёсся по степи. Челубей вторил своим людям, потрясая огромной булавой.
– Посмотри-ка, Яшка! – шмыгнул носом Вяхирь. – У каждого за седлом мешок. Нешто жратва? Эх, поесть бы!
* * *
Волы весело тянули кибитку по узкой колее, петляющей по равнине – руслу высохшей речки. Всадники ехали шагом. Первым – сам Челубей, Вяхирь и Ястырь следовали за ним. Яков правил повозкой, а Зубейда верхом на Стреле унеслась вдаль и скрылась из виду. Ручеёк, привязанный к повозке, рвал узду, хрипел, громко топотал копытами, желая умчаться вослед за Стрелой.
Вот миновали первую гору. Её голая вершина, словно сжатый кулак, угрожающий небесам, подсвеченная алыми закатными лучами, осталась позади. Впереди вырастала огромная, поросшая густым лесом приземистая гора. Её изломанная, многоглавая верхушка ясно различалась на фоне вечернего неба.
Зубейда верхом на Стреле на мгновение показалась впереди, будто вынырнула из вечерних сумерек и снова скрылась. Волы зашагали бодрее, торопясь ей вослед. Ястырь считал вершины, тыкал волосатым пальцем в темнеющий горизонт:
– Одна, вторая, третья, четвёртая… всего пять! – довольный, он поднял растопыренную пятерню. – Пятиглавая гора – вотчина Челубея, наш дом.
Справа и слева от пятиглавой горы возвышались другие, поменьше. Они походили на покрытые растительностью валуны, которые разбросал по плоской поверхности степи неведомый исполин.
Яков и Зубейда поменялись местами. Теперь Зубейда сидела в повозке, понукая волов, а Яков забрался в седло Ручейка, который всё норовил обогнать Челубеева коня, так что приходилось сдерживать. Всадники ехали перед повозкой, всё время в гору, в гору. Покрытый лесом склон приближался. Зубейда уверенно правила к лесистой опушке. Ястырь бросил поводья своего кудлатого конька, надвинул на лоб мохнатую шапку.
– Беги прочь Пицен, хозяин леса! Теперь Челубей, истинный хозяин здешних мест, возвращается домой! – бормотал он. – Вот он славный воин Челубей. Вот его отважный конь. Вот его победоносное копьё! Лезь в нору, Пицен, прячься, сгинь. Стань куницей, полезай на верхушку дерева! Обернись ящерицей! Пусть тебя топчут копыта Челубеева коня!
* * *
Первое утро на Пятиглавой горе выдалось пасмурным и туманным. Большое облако, ночевавшее на самой высокой вершине, медленно сползло вниз.
Всё потонуло в этой влажной мякоти: и юрты, поставленные у опушки леса, и загон с лошадьми, и стадо овец, рассыпавшееся по склону, и стерегущие стадо пастушьи собаки. Яков знал, что всё это есть вокруг, лишь потому, что видел накануне вечером. Прошедшую ночь он провёл в тепле юрты – больше не отказывался ночевать под таким кровом, потому что делить этот кров теперь приходилось не с целой кучей народу, а лишь с неким старым пастухом. Для двоих войлочное жилище казалось просторным.
Выйдя из юрты, Яков услышал перетоп копыт и конское фырканье. Дойдя до лошадиного загона, увидел вороно-пегую голову Ручейка. Конь подошёл, прижался грудью к жердинам, потянул морду к хозяину. Взгляд весёлый, сытый.
– Ах, ты мой родной! – пробормотал Яков и тут же услышал за спиной шорох – это приподнялись с земли двое сторожей, которые, завернувшись в овчину, спали у костерка.
Как видно, коней здесь стерегли пуще, чем людей. И то верно! Ведь вокруг степь! Если б надумал Яшка бежать, пешим далеко не убежал бы. Наверное, всё для того же – чтоб не вздумал он даже пытаться без спросу завладеть конём – отобрали ещё и меч, Погибель. Ещё с вечера отобрали. Пришлось отдать. А что сделаешь? Не станешь же биться один против всех людей Челубеевых.
Яков пошёл дальше, осторожно ступая по незнакомым камням и скользкой траве. Впереди чернела ещё одна юрта. Возле неё в тумане показалась фигура Тишилы Вяхиря, сидевшего на корточках и о чём-то размышлявшего. Невесёлыми были его думы.
– Что уставился? – буркнул Вяхирь. – Рабу – рабская житуха. Всё у меня отобрали. Всё! И коня тоже… Теперь Ракитка мой принадлежит одному из Челубеевых нукеров. Я начал было возражать, так бичом меня отоварили. Поганые потрохи!
Вяхирь приподнял рубаху на спине. Там около поясницы виднелся свежий багровый след.
– Выходит, что и мой Ручеёк больше мне не принадлежит? – испугался Яков. – Ведь я такой же русич, как и ты. Пленник.
– Это уж как Челубей решит. А он решит так, как скажет ему Зубейда, – усмехнулся Тишила. – Пока что она попросила, дескать, нужен ей помощник идолам служить. Будешь таскать к ним жертвы, а с самих идолов плесень счищать, маслицем их поливать. По мне уж лучше голым и босым остаться, чем такая участь.
Тишила истово перекрестился, а затем снова усмехнулся:
– Небось глянулся ты Зубейде, раз она тебя в помощники взяла. Но только мой тебе совет – не доводи дело до греха. Челубей тебе башку оторвёт и кой-чего другое, которое пониже. Зубейда ведь у Челубеюшки-то нашего – любимая жена.
– Разве она не рабыня его? – спросил Яков.
– А у этих басурманов что рабыня, что жена – всё одно. У Челубея жён три, только двух других он с собой по степи не таскает. Старые те стали и надоели. Та, что помладше, так в два раза старше Зубейды. Ой-ла, житуха весела!