* * *
Вторая неделя минула с того дня, как Пересвет внёс смертельно усталого игумена в келью, а Сергий всё не вставал с постели. Сашка приходил проведать болящего, развлекал разговором:
– Ну вот, отче, а я-то наладился на охоту. Сыскался в обители вашей лук без тетивы. Но я и тетиву нашёл, и стрел наделал. И пика у меня приготовлена. Глядишь, и дичи набью. Может, повезет кабанчика встретить.
Сергий лежал, укрытый до подбородка Пересветовым корзном. В келье было сумеречно. Свет зимнего дня робко заползал в оконце, да едва мерцала лампада перед образом Спаса Нерукотворного.
– Отдохнул ли товарищ наш Радомир? – Сергий силился улыбнуться, но улыбка у него получалась слабой, невнятной, болезненной.
Пересвет горестно вздохнул.
– А Радомирушка и не уставал, – молвил он. – Что такому коню путь от Переславля до Маковца? Ты-то хоть и быстрый ходок, но у него целых четыре ноги. И каких! Ах, отче! Смутно мне, неспокойно, и решил я…
– Обо мне не волнуйся, сыне, – Сергий снова улыбнулся. – Как растеплеет, восстану. А ты, я полагаю, мечтаешь в обители остаться? Так ли?
– Так! Уж больно нравится мне такая жизнь, безгневная, бессуетная, тихая…
– Безгневная, говоришь? А не ты ли Илаю-ключника сапогом пнул?
– Так я… так он меня…
– У Илаи миссия такая: научать братию смирению и послушанию. Терпя обидные поношения, братия приобретает бесценный духовный опыт. Илая и меня, бывает, бранит, но несильно. Милосердный он человек и любит меня всею душой. А тебя, Сашенька, остаться с нами на житие не благословляю.
– Да я уж, отче, с Илаей примирился. Правда, он не бранит меня больше. Не бранит, сколько ни прошу.
– Надо тебе вернуться на Москву, Сашенька.
– Да как же, отче… Как же так?! – Пересвет едва не зарыдал. – Или надоел уж я тебе? Если надоел, то не увидишь более моей рожи до той поры, пока сам не призовёшь. Только позволь остаться и с братией жить!
– Не гневи Бога, Сашенька, не кричи, не гневайся… Ох, тяжко мне…
– Прости, отче…
– Коли желаешь облегчить мои муки, не спорь, не припирайся, а ступай на Москву.
Пересвет поплёлся к двери.
– Повремени, сыне… – окликнул его Сергий.
Сашка замер, а старец продолжал:
– Будь там, пока не призову тебя. А уж как призову, приходи не мешкая.
– И можно мне будет в обители остаться? Не сейчас, так после?
– Не могу тебе сейчас всего сказать, – произнёс Сергий и спросил, будто невзначай: – Помнишь ли медведя?
– Помню ли медведя, отче? Помню! Ты говорил мне, будто приходил к тебе мишка…
– …в Переславле на ярмарке ты ударил медвежьего поводыря, скомороха.
– Откуда ты… Ах, грешен я, отче! Чешутся вечно и зудят мои кулачищи! Как увижу харю непотребную, так не могу устоять – вдарю непременно. Хоть бы ты благословил остаться. Тогда бы братия честная наставила мне против гневливости!
– Я не о том, сыне. Помни и не бойся. Прими судьбу. Смерть твоя под той медвежьей шкурой сокрыта. Как сразишь медведя, так и медведь тебя поразит!
* * *
Смутно было на душе у Пересвета. Всю дорогу до Москвы думал он непрестанно, мучился, сомневался: как скажет Алексию о своём намерении идти в послушание на Маковец? Ведь обещал же Сергий, что возьмёт! Не сейчас, но позже. Однако как же покинуть Алексия? Стар стал владыка и год от года моложе не становится. В Переславль, на княжеский съезд отправляясь, тяготился митрополит предстоящей дорогой. Говаривал Пересвету, дескать, старческие немощи одолевают его, то недослышит, то взор мутится, то в ногах слабость.
– Зато разум светел, – утешал наставника Пересвет.
– Да и разум меркнет, – не соглашался владыка. – Бывают дни, когда все силы трачу я только на то, чтобы не выказать людям свою старческую слабость. Ты уж останься при мне, возлюбленное чадо моё, не покидай до конца.
Три дня пылил Радомир снеговой крошкой по торной, наезженной дороге. Ускорял бег, почуяв невдалеке жилье. От заката до рассвета дремал, пожёвывая запаренное зерно, изредка посматривая на бессонного своего всадника. С рассветом они снова пускались в путь. И снова Радомир сам выбирал дорогу, одну-единственную верную дорогу домой, на Москву. А когда над верхушками вековых дубов, с высоты Боровицкого холма на них глянули маковки Чудова монастыря, Радомир на радостях, не чуя узды, ударился в галоп. Пересвет, отуманенный тяжкими думами, даже и не видел, куда конь летит. Так они и влетели в крепостные ворота. Звон, грохот, бабьи вопли.
– Горшки мои побил! Покалечил! – визжала баба, пытаясь ухватить Пересвета за сапог. Радомир кружил, выгибал шею, скалился на бабу, но ударить копытом не пытался.
Бабьи крики вывели Пересвета из оцепенения, начал он, как умел, отбрёхиваться, но тут услышал оклик давнего своего воспитанника и набольшего приятеля – Никиты Тропаря – под начало которого не так давно Яшку определил:
– Где пропадал, Сашка?!
Сашка оглянулся на Никитку. Эк нарядился-то! И шапка у него новая, яркой лисою отороченная, а валенки не шелком ли расшиты? А кушак-то золотыми бляхами изукрашен.
– Будто девка на выданье, обрядился, – буркнул Пересвет, спешиваясь.
Ах, ноженьки его, как землю московскую под собой почуяли, так мигом ослабели. Что такое? Нет ли беды?
– Беда может случиться, Сашка, – зашептал Никита ему в самое ухо. – Дмитрий Иванович должность тысяцкого упразднил. Многие недовольны, ропщут. Весь клан Вельяминовых взбеленился. Не быть ли бунту?
– Где мой Яшка?! – Пересвет не на шутку встревожился, закручинился. – Ах, остаться б мне на Маковце!
– Бунт, бунт, – таращил глаза Тропарь и уже громким голосом добавил: – Даже Марьяша взбунтовалась, наотрез Микуле Вельяминову отказала!
– Нешто за Яшку собралась? – изумился Пересвет. – Эх, молодые дела! Нет, рано мне пока в монастырь! Сначала надо тут всё благоустроить.
Они шли по затопленным полуденной толпой уличкам, пихая боками встречных и попутных. Радомирушке стало вовсе тесно, некуда копытцу ступить. И он, видя хозяйскую занятость и чрезвычайную озабоченность семейными делами, нет-нет да и покусывал нерасторопных москвичей.
– Владыка тебя ищет, дьяков рассылает, – тараторил Никита. – Дьяки говорят, что Пересвет давно уж должен прибыть, а Пересвета всё нет как нет. Уж и Яшка собирался тебя разыскивать!
– Ты на Москве-то как долго будешь? – задумчиво спросил Пересвет.
– А что?
– Отвечай толком, когда в степь подашься?
– Как снег стает. По снегу за стену не выйду. Да и ни к чему. Мамай сидит в землях аланов, в тёплых источниках пузо греет.
– Ах, досада! Скажи, друже, посоветуй, как Яшку от вельяминовских распрей уберечь? Чего ухмыляешься? Что задумал?
– Ты сам-то, Пересветушка, в распри не встрянь. Уж лучше б ты в монастыре остался! А Яшку твоего Дмитрий Иванович к литовской границе отправил. Ждут от Михаила Тверского новых поползновений. Парень уж которую неделю в отлучке.
Никитка прикрыл бороду рукавицей, засмеялся, подмигнул лукаво. Эх, дела столичные, непростые!
– На Маковец хочу! – рявкнул Пересвет. Потянул Радомира за узду, хлопнут перед Тимкиным носом дощатой воротиной.