Рядом с "ныне царствующей" фавориткой сидит худой остроносый человек в иностранном мундире с большим, выдающимся кадыком. Это майор Робертс - британский военный агент при нашем корпусе. О нем втихомолку говорят в штабе, что этот офицер в небольшом чине значит не менее генерала, что через голову корпусного он поддерживает непосредственную связь со ставкой Великого князя и что сам Баратов не брезгует заискивать перед ним. Я присматриваюсь к нему. Бесстрастное, чисто выбритое лицо, типичное лицо надменного бритта, и только мутно-серые, глубоко ушедшие под лоб, жестокие глаза да квадратный подбородок свидетельствуют о властном характере и силе воли этого человека.
Обед подходит к концу. Казаки и лакеи персы разносят фрукты и мороженое Звонче становится смех женщин, чаще звенят бокалы. Каргаретели нагнулся к одной из фавориток и что-то шепчет ей на ухо. Она жеманно откидывается назад и, закатывая глаза, хохочет мелким, деланным смехом.
В центре стола возникает веселое оживление. Раздаются возгласы: "Просим! Просим!" Со своего места встает красивый, холеный офицер в прекрасно сшитом новеньком френче с полковничьими погонами. Все стихает. Мастерски подражая манерам парижских шансонеток, полковник поет хрипловатым, словно с перепоя, голосом скабрезную французскую песенку:
Я знал блондинку,
другой такой не было в мире…
В самых пикантных местах дамы стыдливо потупляют глазки, а мужчины громко хохочут. Полковник заканчивает под гром аплодисментов. Сам корпусный смеется и награждает певца несколькими хлопками.
Рядом со мною сидит Гамалий. Он с аппетитом ест, обильно запивая кушанья красным вином. Лицо его замкнуто, и я тщетно пытаюсь прочесть в его глазах впечатление от всего того, что происходит вокруг нас.
Наконец генерал встает и в короткой речи благодарит гостей. Снова шум, приветствия, подобострастные взгляды. "Музыкантский" стол гремит "ура", и под звуки оркестра, играющего генеральский марш, корпусный в сопровождении Робертса уходит через сад в свои покои.
Зуев и Химич, оба основательно охмелевшие, выбираются из толпы бушующих офицеров и, покачиваясь, бредут к нам.
- А мы за вами, - лепечет Зуев, - мы за вами, господин есаул. Верьте, честное-е… слов-во… мы за вас… ду-у… шш… - он заикается и тянет: - ду-у-шу отда-а-дим.
- Отдадим, ей-богу, - подтверждает Химич.
- Ну, ребятки, - ласково перебивает Гамалий, - верю, верю вам, вот скоро и докажете все, а теперь сидайте на коней и айда в сотню, через час и мы приедем.
Зуев, пошатываясь, берет под козырек, а Химич смеется хитрым казацким смешком и пьяным, фамильярным голосом говорит:
- Начальство до дивок п-ишло… пон-нимаем… Ну, нехай вам боже, а нам описля!
Оба бредут к воротам разыскивать своих вестовых в куче перемешавшихся людей и лошадей. Мы идем в комнату дежурного штаб-офицера. Сад пустеет.
Гамалий в отличном настроении. Он вспоминает свою службу вольноопределяющимся в 1904 году.
"…У нас, среди вольноперов того времени, был один удивительный фрукт, графчик Олсуфьев, маменькин сынок, благородный отпрыск старого дворянского рода, - прислала его к нам в полк аристократка тетка, чтобы отхватил он себе медальку на георгиевской ленте или крест, - каким-то родственником приходился нашему полковому командиру, князю Трубецкому. Но, как на грех, приезжает этот фендрик, а князь накануне из-за болезни в Петербург эвакуировался и к нам назначили командиром генерала, да не из салонных, а простого, строевого, всю свою жизнь в гарнизонах тянувшего лямку. Генералу этому плевать на сиятельное родство и титулы его вольноперов. Вот идет как-то командир через двор, а навстречу ему Олсуфьев, - службы графчик не знал, строя не любил, нас, простых смертных, чурался, - и небрежно этак прошел мимо командира. Тот кричит:
- Кто таков?
- Граф Олсуфьев, - отвечает фендрик и этак изящно приподымает фуражку.
- Граф?… Я тебе покажу графа! Отчего честь не отдал? Отчего во фронт не стал?
- Не заметил, - говорит, - ваше превосходительство, а к тому же прошу не кричать на меня и не "тыкать", меня это нервирует.
- Нервирует? А ну, вахмистр, в карцер этого неврастеника на десять суток! Я ему там нервы повылечу.
- Ваше превосходительство, я, - говорит фендрик, - в Петербург на вас князю Гагарину и генералу Куропаткину жаловаться буду.
Как затопает на него старик.
- Ах, ты, - кричит, - штафирка! Жаловаться тетушкам да бабушкам на меня будешь?! На двадцать суток его, каналью! Да чтобы каждый день в строю был, а потом - в карцер!
Отсидел наш графчик двадцать суток, вышел из карцера бледный, напуганный, похудевший и к нам вдруг проникся симпатиями, не отходит от вольноперов. Только на второй день угораздило его опять на глаза командиру попасться. Остановился он, смотрит на генерала и опять не отдает ему чести. Рассвирепел тот, побагровел весь.
- Вы это что, бунтова-а-ать? Издеваться над начальством? Упеку под суд! Поч-че-му не отдаешь чести?
- Извините, ваше превосходительство, - совсем робея, говорит графчик. - Я думал, что мы с вами в ссоре!
Тут уж и генерал растерялся. Поглядел-поглядел в невинные глаза Олсуфьева, плюнул:
- Ну и дура-ак! Откомандировать это чучело из полка куда угодно!"
Мы весело смеемся. Особенно нравится рассказ Зуеву.
- Хороший анекдот, - заливаясь смехом, говорит он, - надо запомнить.
- Нет, господа, к сожалению, не анекдот, - вздохнув, продолжает Гамалий. - Вы видели сегодня возле командира корпуса высокого гвардейского полковника с пышными усами и "Владимиром" на груди?
- Того, что пел французскую шансонетку? - спрашиваю я.
Гамалий молча кивает головой.
- Так вот он сам, своей персоной, и есть полковник граф Алексис Олсуфьев, - медленно говорит Гамалий.
Зуев негодующе откидывается назад.
- Видно, тетушка продолжает ворожить ему. Полко-о-вник! - с непередаваемым презрением заканчивает Гамалий.
Нашу беседу прерывает конный драгун, прибывший из штаба.
- Вашсокбродье! - щелкая шпорами и четко отдавая честь, докладывает он. - Их превосходительство генерал-майор фон Эрн требуют вас со старшим офицером к себе.
- Сейчас будем, - вставая, говорит есаул. Драгун исчезает, и кованые копыта его коня стучат за палаткой.
Мы спешим в штаб.
- Видите этот зигзаг? Это караванная тропа, ведущая в ущелье Алдун. Отсюда тянутся еще две дороги. На этой карте их нет, но я провожу их карандашом для вашей ориентировки. Правая - вот эта - ведет в Хуме-зен и проходит по богатой долине Али-Аллах. Здесь вы найдете и скот, и фураж, и воду, но населяют ее воинственные кельхоры, а западнее - дикие и враждебные нам луры пуштеку. По этому пути вы смогли бы дойти при благоприятных обстоятельствах - повторяю: при благоприятных - суток за пятнадцать-шестнадцать. Это, конечно, в том случае, если у вас не будут падать кони, не заболеют люди и на вас не нападут враги. Второй путь, более трудный по условиям перехода, сулит вам меньше опасностей от неприятеля. Правда, ваш маршрут удлинится на несколько дней и почти наверняка из состава сотни к концу останется лишь половина, но зато вы дойдете до англичан и выполните задание. При первом же варианте я больше чем уверен, что уже на полпути вы будете уничтожены турецкими регулярными войсками и бродячими отрядами противника.
Карандаш генерала Эрна скользит по карте, отмечая важные для нас ориентиры.
- Вот тут, - продолжает он, - заканчивается сравнительно мирная полоса. Далее идут области, не уточненные на карте. Что здесь за население и как оно отнесется к вам - трудно сказать. Но думаю, что главные затруднения начнутся не здесь… Карандаш бежит дальше.
- Здесь, здесь и вот тут - населенные области. В этих районах живет смешанное население, тут вы встретите и курдов, и арабов, и даже евреев. Кстати, мой совет: обходите подальше все селения и кочевья, идите балками и ущельями и продвигайтесь главным образом, только по ночам. Пройдя эту зону, вы уже вступаете в пределы Месопотамии, на настоящую арабскую территорию, и вот тут-то, по моим расчетам, вас и ожидают главные опасности: безводье, бескормица, падеж коней, малярия и воинственно настроенное в пользу турок население. На протяжении сотен верст перед вами ляжет обширная песчаная пустыня с редкими путями и оазисами, прочно занятыми турецкими войсками. Вам надо будет обходить эти гарнизоны, ибо они уничтожат вас в первом же бою. Помните и не забывайте, что вы будете находиться в тылу стотысячной турецкой армии и что задача ваша - встретиться с англичанами, а не партизанить в тылу противника. Что еще? Кажется, все. Ах, да… вы, конечно, получите от меня деньги в золоте, тысяч до сорока. Не жалейте их. Привлекайте симпатии населения своей щедростью, а главное - не скупитесь на подкупы курдских ханов и старшин.
Мы молчим. Генерал волнуется и барабанит белыми, холеными пальцами по столу.
- Должен, господа, откровенно высказать вам свое мнение о походе. Я считаю, что это ненужная и бесцельная жертва. Но что поделаешь? Дипломатические соображения… Английское командование категорически настаивает на этом рейде.