- Я… я… рассчитываю на вашу помощь! - торопливо, глотая окончания слов, заговорил Черепахин. - Я совершенно в безвыходном положении.
"Мы в одинаково безвыходном положении", - подумал Свенсон. Гнев душил его. Как посмели большевики занести над ним руку, забрать его товары? Олаф выругался и пробормотал:
- С этими большевиками и с ума недолго спятить.
- Что вы сказали? - не разобрал Черепахин слов американца.
"А, ты еще здесь?" - с неприязнью подумал Олаф о фельдшере, который с лакейской подобострастностью и услужливостью заглядывал ему в лицо, и ответил:
- Если все правда, что вы мне сообщили, то большевики сделали непоправимую ошибку, за которую им придется дорого расплачиваться. Штаты никому не простят подобного отношения к своему гражданину. Меня защищает конституция свободной Америки.
- И я так же думаю, - закивал Черепахин, и заискивающая улыбка появилась на его растрескавшихся от мороза и кровоточащих губах. - И надеюсь, что могу рассчитывать на вашу защиту.
- Вы же русский, а не американский подданный, - прервал его Олаф.
- Но мы же с вами коммерсанты! - вскричал Черепахин, поняв, что Свенсон безразличен к его положению.
- Что вы хотите от меня? - напрямик спросил Олаф.
- Чтобы, чтобы вы… - Черепахина охватила растерянность, граничащая с паникой. Если сейчас Олаф откажет, то он - конченый человек. Неужели все лишения, что он перенес за дорогу, окажутся напрасными? И его надежды рухнут? Тогда что же делать? Будущее представало перед Черепахиным таким мрачным, страшным, точно бездонная пропасть, на краю которой он едва удерживается из последних сил. И если Свенсон сейчас не протянет ему руку, он сорвется и полетит в эту пропасть. Черепахин вздрогнул и торопливо выложил американским коммерсантам свою просьбу:
- Объявите всем, что мой склад, мои товары - ваши, что вы их дали мне в кредит, заимообразно, и так как я не смог вам оплатить их, то вы забрали их обратно. Вам большевики все вернут. Я знаю. Они побоятся Америки и… и… - у Черепахина прервался голос. Он жадно глотнул воздух и ждал ответа Свенсона, не сводя с него остановившихся, немигающих глаз, в которых были и надежда, и страх, и рабская собачья преданность. Олаф не сразу понял, чего хочет Черепахин, но когда разобрался в его просьбе, то удивление оттеснило все остальные чувства американца:
- Вы думаете, что большевики этому поверят?
- Конечно, конечно, - закивал Черепахин.
К Олафу начала возвращаться уверенность в незыблемости своего положения. Он вспомнил встречу с Томасом и Россом в Номе, вспомнил Стайна. Нет, Штаты так просто не отступятся от этого края. Если же Свенсон и пострадает от большевиков, то тем больше у него будет оснований требовать возмещения убытков. Как, каким способом? Подумать об этом у него будет время.
- Это очень рискованно… - начал, растягивая слова, Свенсон, не зная еще, чем он закончит фразу. Олаф уже думал о том, нельзя ли из предложения Черепахина извлечь пользу. Он припомнил, какие товары видел в складе фельдшера, когда был в Марково. Не обильно, но все же на кругленькую сумму. Особенно привлекали Свенсона железные бочки со спиртом. Это самый доходный товар.
- Хорошо. Пусть будет так, как вы хотите. - Олаф положил руку на плечо Черепахина. - Я беру вас под защиту звездного флага.
- Спасибо! - Черепахин прослезился. - Вы настоящий друг. Я всю жизнь буду вам благодарен. Потом я вас отблагодарю…
Олаф остановил его:
- Не нужно об этом. Мы должны помогать друг другу, как христиане. Я, конечно, убежден, что большевики не только вернут мне все, но еще и принесут свои извинения. Я немедленно еду в Ново-Мариинск и буду радировать в Штаты о беззаконии.
- На посту же ревком! - в ужасе прошептал Черепахин. - Вас могут убить, как Громова!
- Я американец! - с гордостью и вызовом произнес Свенсон. - Кто позволит себе поднять руку на гражданина Штатов или его имущество - пожнет бурю!
- Истинно! Истинно! - кивал Черепахин, переходя от отчаяния к надежде, от сомнения к твердой уверенности. - Вас они не тронут. Но мне нельзя ведь с вами ехать…
- Да, вам нельзя ехать со мной.
- Что же мне делать? - У Черепахина опустились плечи. Сгорбившись, он тупо смотрел в костер.
В яранге тихо переговаривались женщины. Они с любопытством посматривали на коммерсантов. Новая жена Свенсона с беспокойством следила за Олафом. Она видела, как изменился, помрачнел, задумался ее большой муж после приезда Черепахина, и недоброе предчувствие закралось в ее сердце.
В ярангу донесся взрыв восторженных криков. "Кончилась борьба", - машинально, без всякого интереса отметил Свенсон и решил закончить разговор с Черепахиным и отвязаться от него. У Олафа сложился план, как использовать Черепахина.
- Дайте мне расписку или письмо, которое я бы мог показать большевикам. Мне нужно иметь доказательство, что все ваши товары принадлежат мне.
- Как, расписку? - у Черепахина приоткрылся рот. - Это же… документ…
- Чем же я докажу, что ваши товары принадлежат мне? - рассердился Олаф. - Не желаете, не надо. Вы сами же просили.
- Да-да-да, - Черепахин заерзал на месте, протянул руки к огню, но тут же их отдернул. - Но расписка… Я не знаю, как… Это же…
- Тогда прекратим говорить об этом. - Свенсон хотел подняться, но Черепахин ухватил его за рукав и почти закричал:
- Нет, нет! Подождите… я дам, дам… расписку…
Свенсон успокоил фельдшера:
- Я в свою очередь дам вам расписку, что беру ваши товары на сохранение по вашей просьбе и обязуюсь вернуть их по первой вашей просьбе.
- О! Вы благородный человек! - Черепахин еще крепче сжал руку Свенсона. У фельдшера задергались губы. "Кажется, этот дурак и истерик заплачет", - с брезгливостью подумал Свенсон, но Черепахин овладел собой. Он склонился над раскрытым блокнотом, который дал ему Олаф, и старательно писал. Черепахин не видел, как у Свенсона на лице мелькнула и исчезла усмешка.
К яранге с шумом, гамом подошли зрители. Они выкрикивали имя победителя:
- Линако! Линако! Линако!
В ярангу вошел Линако, все еще обнаженный, разгоряченный борьбой. Отсвет костра окрасил его тело в медный цвет. Линако улыбался. Лицо его блестело.
- Я победил! - звонко шлепнул он себя по широкой мускулистой груди и потребовал у Свенсона. - Давай веселой воды!
- Садись у костра, - широким жестом пригласил Свенсон Линако. Затем, взглянув на побежденного в схватке чукчу, стоявшего позади удачливого соперника, пригласил и его. В ярангу набились оленеводы. Свенсон указал им место у костра:
- Садитесь! Всех угощаю! Ко мне хороший друг приехал.
Оленеводы и охотники радостно загалдели, стали рассаживаться.
Около Свенсона, прогнав жену американца, уселся чукча с маленьким на удивление лицом. На подбородке торчало несколько длинных волосков. Глаза чукчи, хитрые и безжалостные, изучающе ощупывали Черепахина. Это был хозяин яранги и отец жены Свенсона. На нем была богатая, расшитая бисером кухлянка.
Черепахин протянул расписку американцу. Руки фельдшера сильно дрожали. Олаф взял листок бумаги, потом быстро написал свою расписку и передал ее фельдшеру:
- Это я делаю в благодарность за сообщение, которое вы привезли, предупредив меня о беззаконии большевиков. Я утром еду в Ново-Мариинск и спасу наши товары. Большевики не посмеют их растащить.
- И, однако, тащат. Они из Марково в Ерополь отправили бесплатно из моих и ваших товаров 30 пудов муки, 15 пудов круп, 5 пудов маньчжурки, 3 места чаю "кирпича" и сто пачек спичек, - быстро, без запинки, точно дьячок молитву, перечислил Черепахин. - Они еще и в Пенжино оборванцам послали сто пудов нашей муки.
- Откуда вы знаете? - Свенсон не хотел верить. Ведь Черепахин сам сообщил, что бежал из Марково до приезда туда большевиков.
- Аренкау встретил в тундре. Большевики ограбили его, забрали всю пушнину. Он еле вырвался из Марково, отсиживается теперь в своем стойбище. У меня есть для вас от него письмо…
Фельдшер порылся за пазухой и передал пропотевший конверт Свенсону. Но ничего нового Олаф не узнал из письма. Скомкав бумагу, он швырнул письмо в костер, сказав презрительно в адрес своего приказчика:
- Тряпка! Трус! Только меня обманывать смел, а при виде большевиков в штаны наложил. С кем ты приехал? - спросил Олаф.
- В стойбище Аренкау я застал работников Малкова. Большевики хотели их убить. Они бежали и теперь вот со мной, - ответил Черепахин.
- Где они? Я хочу на них взглянуть! - потребовал Свенсон, а на нетерпеливо шумящих и жаждущих угощения чукчей прикрикнул: - Тихо! Я кончу разговор, и тогда будем пить веселую воду. А сейчас, - обратился Свенсон к своему тестю, - угощай пока всех чаем!
Черепахин сбегал за своими попутчиками, и они вошли в ярангу совсем закоченевшие. Их усадили поближе к огню. Свенсон испытующе рассматривал приехавших. У него была цепкая память. Он узнал этих замерзших, испуганно озирающихся людей. Вот тех троих Олаф видел у Малкова, а четвертого, в рваной кухлянке, с пухлым, по-бабьи оплывшим лицом, он видел, когда шла запись в отряд охраны общественного порядка в Усть-Белой. Тогда люди мялись и на призывы Стайна, которые переводил Малков, отмалчивались, переминались с ноги на ногу, и вот неожиданно выскочил вперед этот парень с круглым, толстым лицом. За этим парнем и другие добровольцы потянулись.
Едва спутники фельдшера расселись у костра! Свенсон заметил:
- А у вас, мистер Черепахин, можно сказать, имеется целый отряд мужественных и верных людей…
Черепахин криво улыбнулся:
- Какой там отряд? С единственным моим винчестером? Они без оружия. Большевики отобрали.