– В ней замечательнее всего – сила, – сказала Манечка. – Она сильна, как паровоз. Нет, правда, если она наляжет на этот вагон плечом, вагон поедет. Для нее ничего тяжелого не бывает, она все может поднять. Марья Ивановна скажет: Луша, подыми, Луша, поставь, и Луша подымет и поставит хоть сто пудов. Заденет нечаянно стул, и стул летит в другую комнату и разваливается на лету. Если бы вы видели, какие у нее мускулы на руках – во, как горы, и так ходят! Она всех нас могла бы передавить, как муравьюшек, но она добрая, своих не трогает. А вот когда до немцев дорвется, так будет их хватать за лапки и швырять себе через голову. Жениться на ней, по-моему, опасно – сомнет нечаянно или задушит. Что, Луша, можешь ты этот вагон сдвинуть?
Они как раз проходили мимо обеих девушек. В ответ Луша только запыхтела и тяжело переступила с ноги на ногу. Вторая девушка вынула из волос круглый гребень, провела им по волосам и опять поставила на место. По этому жесту и по мелким острым зубкам Королев узнал ее: та самая, которая спрашивала, дадут ли им голубые пилотки.
– Это наша Варвара, – сказала Манечка, держа Королева за руку чуть пониже локтя и ведя его по шпалам. – Она, когда волнуется, все свою гребенку вертит – вынет из волос и вставит. Даже в строю. Марья Ивановна постоянно на нее за это сердится – в строю нельзя вынимать гребенку... Варвара всегда завидует, и нет ей от этого покоя.
– Завидует? – удивился Королев. – Чему?
– А всему. Сейчас она мне завидует, что я с вами хожу. Видите, посмотрела на нас, вынула гребень и вставила. А кто ей мешает вместе с нами ходить? Я не побоялась с вами разговор завести, а она побоялась и теперь завидует... Она и Марье Ивановне завидует: отчего Марья Ивановна – сержант. Марья Ивановна на нее прикрикнет, а она в ответ только шипит, как гусь...
И Манечка очень похоже показала, как шипит гусь, когда сердится.
– Марья Ивановна, конечно, потачки не дает, – продолжала Манечка. – Она все наши вещевые мешки перерыла. Нашла у одной губную помаду. Ты что, кричит, помадой воевать собралась! И кинула помаду через забор. Мы все, у которых помада была, вынули ее потихоньку из мешков и попрятали на себе кто куда. А еще у одной нашла она щипцы для завивки. Вот крику-то было! И щипцы отобрала, и даже ножницы хотела у Лены Смирновой отобрать. А Лена Смирнова шьет и вышивку такую делает с дырочками, ришелье, как же ей без ножниц? Показала она Марье Ивановне рубашку с ришелье у ворота, и Марье Ивановне очень рубашка понравилась, она даже на себя прикидывала, и разрешила ножницы оставить. С Марьей Ивановной можно ладить. Она только хорошеньких не любит.
– Хорошеньких?
– Ну да, я знаю, по-вашему, у нас хорошеньких нет. Я сама тоже так думаю. Откуда у нас быть хорошеньким, хорошенькие на фронт не пойдут, они в тылу рыщут. Я тоже не хорошенькая и о себе не воображаю, и мне весело и спокойно. Но все же есть у нас две-три получше других, и они, конечно, воображают. По мне – пускай себе. Но Марья Ивановна их крепко не любит и придирается...
Когда Манечка заговорила о хорошеньких, Королев насторожился. Ему хотелось хоть что-нибудь узнать о той темноглазой, которая читала в вагоне книжку. Но оказалось, что Манечка совсем не ее имела в виду, а все ту же завистливую Варвару и какую-то Сашу Кашину, которой Королев даже припомнить не мог. У Манечки, да, видно, и у Марьи Ивановны были совсем другие представления о женской красоте, чем у Королева.
– А, это вы про Лизу Кольцову говорите! – догадалась наконец Манечка. – Разве она хорошенькая? Так, черненькая, большеротая. Ну, может быть, ничего... Я ее мало знаю. Она из эвакуированных. Мать под фашистами осталась, отец на фронте убит. Молчит, как пыльным мешком пришибленная. А заговорит – так отчаянная какая-то...
– Отчаянная?
Но тут засвистел паровоз, и они побежали – Манечка к своему вагону, а Королев к своему.
6
Когда поезд остановился в следующий раз, тени были уже длинные, низкое солнце светило сквозь березы. Королев зашагал к заднему вагону и вдруг услышал:
– Товарищ младший, лейтенант, разрешите обратиться.
Перед ним стояла та самая, темноглазая, Лиза Кольцова. Рука с тонкими синеватыми пальцами – у виска. Туго перетянута ремнем, тоненькая, узкоплечая, потонула в своих кирзовых сапогах, как в ведрах. Глаза смотрели на него прямо и строго, и вовсе не темные, а скорее серые, – они только казались темными из-за темных ресниц. На очень белом худеньком лице с прозрачной голубоватой кожей – крупный рот с нежными крепкими губами. В левой руке она держала книжку.
– Нельзя ли меня перечислить в другую часть?
Королев не понял.
– В какую?
– В любую. Которая сражается.
– Сейчас все части сражаются.
– Вы сами сказали, что мы будем землю рыть. А я хочу сражаться.
Королев смотрел на нее с высоты своего роста. Она казалась ему маленькой и слабой.
– Сколько вам лет? – спросил он.
– Уже почти восемнадцать.
– Школу кончили?
– Девять классов. Нынешнюю зиму я в школу не ходила.
– Работали?
– На военном заводе.
– И ушли?
– Я хотела в армию. – Ей показалось, что он старается увести разговор в сторону, и она нахмурилась. – Прошу направить меня в другую часть.
– Не могу, – сказал он.
– Не хотите или права не имеете?
– Конечно, не имею права. Мне приказано привезти вас всех в батальон, и я вас привезу в батальон.
– А кто же имеет право?
– Не знаю. Может быть, командир батальона.
– Тогда я обращусь к нему.
Королев промолчал.
– Он разрешит?
– Не разрешит, – сказал Королев.
– Отчего вы так думаете?
– Оттого, что я его уже просил.
– О ком? О себе? – спросила она с любопытством.
Королев кивнул.
– Он разорвал мой рапорт...
Она посмотрела на него долгим внимательным взглядом, словно увидела в нем что-то такое, чего раньше не замечала.
– Я тоже не хочу землю рыть, – сказал Королев. – Я тоже хочу сражаться.
Они замолчали оба. Но она не уходила. Она смотрела себе под ноги.
– Что у вас за книга? – спросил он.
Она протянула ему книжку. Лермонтов. "Герой нашего времени".
– Вы тоже любите эту книгу? – спросил он.
– Очень.
– А какой рассказ вам нравится больше всего?
– "Фаталист".
Королев вспомнил этот рассказ – об офицере, который дерзко испытывал свою судьбу. Он вернул ей книгу.
– Разрешите идти? – спросила она.
– Пожалуйста...
Она отошла шага на три, потом вдруг быстро обернулась:
– А что вы сделали, когда командир батальона вам отказал?
– Ничего, – ответил Королев.
– Вы смирились?
– Что я мог сделать...
– А я не смирюсь никогда!..
И пошла к своему вагону.
Он повернул голову и увидел Варвару с мелкими зубками, которая, вероятно, давно стояла здесь и смотрела на них. Встретив его взгляд, Варвара вытащила гребень из волос и вставила его обратно.
7
Он заснул и спал крепко и долго, и снилось ему что-то ласковое, доброе, счастливое, чего он потом припомнить не мог. Его растолкал артиллерийский офицер и сказал ему, что вагон с девушками отцепляют.
Королев вскочил, одуревший от сна, и не сразу пришел в себя.
Эшелон стоял, сумерки летней светлой ночи лились в окно. Отчетливо слышен был дальний грохот, то усиливавшийся, то ослабевавший, от которого мягко вздрагивал весь воздух. Королев схватил шинель, фуражку, автомат, фанерную коробку и выскочил из вагона.
Едва он успел спрыгнуть с подножки, как вагоны вздрогнули и поползли мимо него. Один только вагон – последний – остался на месте и одиноко темнел в сумерках. Королев осмотрелся. Какая-то станция. Путей много; станционное здание разбито, белеет смутной громадой, торча в небо странными зубцами. Королев побежал к вагону. Еще не добежав, он заметил, что у вагона кто-то стоит.
– Младший лейтенант, это вы? – К нему шагнула Марья Ивановна. – А я боялась, что вас увезли!
Она тоже не знала, почему их отцепили, и была испугана. С тревогой смотрела она на зубцы станционного здания, ей еще не приходилось видеть разбитых бомбами станций. Гул, похожий на дальний грохот прибоя, был для нее нов и непривычен. Вспышки, озарявшие небо до самого зенита, отражались у нее в зрачках. Двери вагона были плотно задвинуты, и там, за дверьми, спали девушки.
– Какая станция? – спросил Королев у пробегавшего мимо железнодорожника.
– Мартыновка.
Королев вспомнил эту Мартыновку – он проезжал здесь несколько дней назад. Это станция узловая, пути от нее расходятся в разные стороны. От станции Ржа, где он тогда сел в поезд, часа четыре езды. Тогда Мартыновка была цела. Здесь тогда стояла сонная тишина, не было слышно этого угрюмого гула... Королев запомнил вот ту шеренгу берез за низким заборчиком. Березы уцелели, а от станционного здания остались одни зубцы...
– Пойдем, разберемся, – сказал Королев Марье Ивановне.
Нужно было понять, почему отцепили вагон и что делать дальше. Они вдвоем обошли разбитое здание вокруг и, спотыкаясь в сумерках о кирпичи, добрались до какой-то норы, которая вела куда-то вниз, в подвал. Королев отодвинул одеяло, заменявшее дверь, и они оказались в низкой комнате без окон, которую озаряла керосиновая лампа без стекла. Стрекотал телеграфный аппарат, звенел телефон. За тесно сдвинутыми столами сидели люди, все железнодорожники, один только военный – капитан. Королев подошел к столу капитана.
– А, это вы привезли нам девиц! – сказал капитан насмешливо, взглянув на Королева и Марью Ивановну. – Очень кстати, очень...