Омарт, схватившись за голову, без чувства повалился на трон. А оскорбленные батыры один за другим покинули дворец, проклиная в душе не в меру своенравную царевну.
Придя в себя, царь приказал изловить наглого пришельца, облаченного в козьи шкуры, и заковать в цепи, а дочь запереть в комнате, что находится в самой верхней части башни, и не выпускать.
Но молодых влюбленных уже и след простыл. Они мчались на быстрых конях в дальние края, где никто не сможет отыскать их и отнять у них счастье…
Счастливы они были долго, прожили вместе до глубокой старости, умерли оба в один и то же день, ибо не могли жить друг без друга.
Когда Спитамен умолк, сыновья вопросительно посмотрели на мать. Она взъерошила на затылке Соймиша волосы и сказала с улыбкой:
- Вот эта легенда и нравилась вашему дедушке. В честь той самой девушки он назвал меня Одатидой.
Детям не часто приходилось видеть отца и мать вместе. Большую часть времени они проводили с матерью. Отец теперь бывал дома еще реже, чем в былые времена. И если Одатида, тоскуя по нему, умела это скрывать, то дети надоедали ей расспросами и тем самым усугубляли душевные муки ее и досаду. Отсутствие отца она объясняла им всегда одинаково - мол, занят важными делами, ведь ему приходится заботиться не только о них, своей семье, но и обо всем их юрте. А там, кто знает… И старалась гнать от себя подальше нет-нет, да и возникающие сомнения.
Сегодня Одатида, видя, как ласков муж с сыновьями, впервые за последнее время ощутила в душе покой.
- Давайте отгадывать загадки, - предложил Баркиш. - Ты, Рамтиш, мастер их придумывать, давай что-нибудь новенькое, а мы с Соймишем поломаем голову… - обратился он к младшему брату.
- Я сейчас такую придумаю, что даже папа с мамой не отгадают, не то что вы, - сказал Рамтиш и задумался, закатив глаза и прижав к щеке указательный палец; он что-то шептал и пыхтел от усердия.
- Пока ты думаешь, давайте-ка я загадаю, - предложил Спитамен. - Кто не отгадает, тому какое наказание?
- Щелчок!.. - смеясь, воскликнули Соймиш и Баркиш.
- Ну, так слушайте. Под широким мостом висит мешок с молоком.
Все притихли. Каждому из мальчишек хочется отгадать первым. По их лицам видно, как напряженно они думают. И Одатида сделала вид, что мучительно думает, переглянулась с мужем, он подмигнул ей.
- Ну?.. Ну?.. - поторапливал отец и уже сложил пальцы, приготовясь отпускать щелчки.
- Папа, а разве молоко наливают в мешок? - усомнился Рамтиш.
- А творог, по-твоему, как делают?! - сказал Баркиш, надавив ему на нос указательным пальцем.
Рамтиш изловчился и сам схватил его за нос. Они чуть было не сцепились, да отец прикрикнул нарочито строго:
- Кто умеет шевелить мозгами, рукам зря воли не дает!..
А Соймиш тем временем радостно закричал:
- Корова - а–а!.. Я отгадал!..
- А при чем тут мешок? - недоуменно развел руками Баркиш.
- Вымя - а!.. - хлопал в ладоши Соймиш.
- Молодец! - сказал отец. - Мне причитается щелчок, - и подставил сыну лоб.
Однако Соймиш спрятал руки за спину, не осмелясь проявить такое непочтение к отцу.
- Пусть за вами будет должок! - сказал он. - А теперь загадаю я!
- Пожалуйста!
- Мешочек, кругленький на вид, весь рубинами набит. Что это?
Спитамен и Одатида переглянулись, пожали плечами, делая вид, что им не под силу отгадать такую трудную загадку.
- Грана - а–ат!.. - закричал Рамтиш, сияя.
- Правильно, - кивнул Соймиш и подставил лоб.
- Оказывается, загадывать не менее рискованно, чем отгадывать, - проговорил Соймиш, потирая красное пятно на лбу.
- Можно я загадаю? - вскинул руку Рамтиш. - Шагает рядом с человеком, оставляет следы с монету.
- Это палка моего дедушки, - сказал, почти не задумываясь, Баркиш и просиял, когда младший брат кивнул и подставил лоб для щелчка. - Теперь моя очередь загадывать!.. Я вечером разбросал по крыше золотистый сноп, а утром встал - ни соломинки.
Опять все притихли. Дети переглядывались, будто могли прочесть мысли друг друга. Чтобы их рассмешить, Спитамен хлопнул себя по лбу и воскликнул:
- Я угада - а–ал! Ты хотел просушить ячмень, а ветер все сдул!
- Нет! - громко засмеялся Баркиш.
- Что же ты так оплошал, Спанта? - сказала Одатида, с сочувствием глядя на мужа.
- Что поделаешь, - развел руками Спитамен. - Уж больно трудная загадка, я сдаюсь, сынок. Заслужил щелчок, приступай.
Но Рамтиш стукнул по руке брата.
- Не смей! - сказал он и подставил свой лоб: - Щелкни меня вместо папы!.. И вместо мамы тоже можешь!.. И вместо Соймиша!..
Баркиш засмеялся и трижды щелкнул младшего брата по лбу, да так, что у того слезы на глазах выступили.
- Теперь скажи сам, что это! - сказал Рамтиш, потирая лоб.
- Млечный Путь, звезды, - ответил Баркиш, горделиво выпятив грудь.
- Звезды - ы?.. - недоверчиво округлил глаза Рамтиш. - А при чем тут солома?
- А ты разве не видел, как просыпанная на дороге солома блестит в лунную ночь?.. Точь-в-точь, как Млечный Путь! Недаром эту полосу из скопления звезд называют еще Саманной дорогой!
Одатида почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. В углу замер на коленях полуголый черный раб, держа в руках поднос с едой. Глаза его сверкали в полумраке. Увлекшись игрой, они не заметили, как он вошел. Одатида спохватилась.
- Принесли еду, - сказала она и, взяв лежавший поверх подноса дастархан, сама расстелила.
Раб положил хлеб, поставил глиняный кувшин с молоком, вазу с медом и пять чаш. Одатида знаками показала ему, все время забывая, что он слышит, что еще надо сделать. Раб кивнул и удалился, вернулся через несколько минут с тлеющей травой беремон на бронзовом совке. Разувшись у порога, он обошел шатер, неслышно ступая по пестрым войлокам и окуривая душистым дымком сложенную стопкой постель.
Спитамен произнес шепотом молитву и коснулся руками глаз и рта. Сыновья, глядя на него, проделали то же.
Одатида налила всем молока, положила по ложке меда и, тщательно размешав, подала каждому, сначала мужу, потом детям.
- Когда же мы отправимся на джайляу к табунам, отец? - спросил Соймиш. - Вы обещали подарить мне жеребенка, чтобы я сам объездил его и приучил к седлу…
- И мне обещал!..
- И мне!.. - тотчас напомнили Баркиш и Рамтиш.
- Да - а, - задумчиво прознес Спитамен, прихлебывая мелкими глотками молоко. - Джигит должен взрослеть вместе со своим конем. Тогда они становятся словно братья. Ведь конь лишь по милости Создателя имеет иной, чем наш, облик, а умом ничуть не уступает человеку. Он все понимает, когда с ним разговариваешь, только ответить не может; сердцем чувствует, когда у тебя хорошее настроение, и переживает вместе с тобой, когда у тебя горе…
- Отец, ты обещал жеребенка Карасача, - сказал Рамтиш.
- Сиди, тебе еще подрасти надо, этот жеребенок будет мой, - махнул на него рукой Соймиш.
- Не стоит из-за этого ссориться, дети… - проговорил Спитамен и хотел было сказать: "В нашем табуне какого жеребенка ни возьми, любой, став взрослым конем, обретет невидимые крылья. Ибо их предки не зря назывались "небесными конями"", - но не сказал, а низко опустил голову, поставив на дастархан чашу. У него заныло сердце при мысли, что нет уже тех табунов. Лишь небольшую часть успели угнать подальше в горы, а жеребых кобылиц, которые не могли мчаться вместе с остальными, пришлось забить, чтобы они не достались воинам Искандара. Все равно немало добрых коней перепало им… Как вспомнит об этом Спитамен, так сердцу в груди становится тесно…
Вздохнув, он заставил себя улыбнуться:
- Хорошими лошадьми Бог нашу землю не обидел. Все трое выберете жеребят, каких облюбуете, и подружитесь с ними. Бывает, что человек коню изменяет, но конь - никогда…
Одатида делала вид, что ест, а сама украдкой наблюдала, как ее любимый Спанта беседует с сыновьями, и душа ее была полна радости. А ведь было, что она не раз со страхом думала: Спанта позабыл их, нарочно отвез в эту даль, глухомань, чтобы им не найти было обратную дорогу. Ей было известно немало таких случаев… Но как только Спанта почувствовал, что им что-то грозит, он увез их в ту же ночь с собой. И она поняла, что любит он своих детей безмерно… Еще бы, ведь в их жилах течет его кровь, и они - частица его самого. И радости, и печали, и утешения, и тревоги - все в них, в детях. Когда Спанта подолгу отсутствовал, она дни напролет проводила с ними, вместе с детьми заново открывала для себя мир и часто задумывалась, а станут ли они опорой для нее в старости? Что и говорить, сил они отнимали немало. Чего стоили одни только ее переживания, связанные с бесконечными перекочевываниями с места на место независимо от времени года, жары иль ненастья, когда казалось, что опасность подстерегает ее детей на каждом шагу, за каждым холмом, за каждым поворотом дороги. С тех пор, как на их землю пришла война, сердце ее не знает покоя, она живет в постоянном страхе за детей и за мужа и с ужасом думает, что ждет ее детей в будущем. Не приведи Бог, случится что-нибудь с ее детьми, она в тот же день наложит на себя руки. В отсутствии мужа она чувствует себя беззащитной, глаз не смыкает по ночам, и всякий шорох за стенкой шатра заставляет ее вздрагивать: не наймит ли крадется?..