- О, это было нечто страшное, - вспоминал Хомук о битве. - Сначала нам сопутствовал успех и мы, опьяненные близкой победой, слишком близко подошли к врагу, вместо того чтобы держать их на выгодной дистанции, на которой мы доставали их нашими длинными копьями, а сами оставались вне опасности. А когда мы сошлись вплотную, оружие македонян оказалось более действенным. Мы отбросили теперь уже бесполезные копья и схватились за кривые сабли, но ими не так - то просто было достать врагов, вооруженных дротиками. Македоняне пустили в ход это свое страшное оружие. Не подпуская наших воинов к себе близко, они кололи их в незащищенные лица… Слишком много наших воинов полегло на том бранном поле… Искандар взял в плен две тысячи греческих воинов. Он заковал их в кандалы и отправил на каторжные работы в Македонию…
- Здоров ли царь царей? Не задела ли его вражья стрела или сабля?
- Да хранит его Ахура - Мазда от всех бед, ему удалось благополучно покинуть этот ад в окружении верных телохранителей. Теперь он собирает новое войско. Набарзана послал в Мараканду, чтобы он поторопил Намича с ополчением…
- Наше войско готово. Только мы намеревались отправиться к Гранику…
- Великий царь нынче пополняет войско в Вавилоне.
Свернув в боковую аллею, они увидели идущих им навстречу Оксиарта и Хориёна и умолкли. Те, кто привык внимать сообщениям лишь об успехах Великого царя Дариявуша, восторгаться его блистательными победами, само обсуждение предводителями родов страшного поражения при Гранике могло быть истолковано превратно. Все в своем кругу только об этом и толкуют, но стоит появиться постороннему, тотчас переводят разговор на другое. Нынче площади городов и многолюдные улицы кишат людьми, обладающими способностью принимать любой облик - мелкого торговца, дервиша, нищего, иностранного купца. Они - глаза и уши самого Дариявуша и многочисленных представителей его династии. Еще никто не знает, чем чреваты такие разговоры. Однако прошли слухи, что двоих-троих иноземцев схватили и бросили в зиндан - якобы за то, что сеют панику среди согдийцев.
Хориён и Оксиарт подошли, поздоровались. По их глазам Спитамен понял, что они вели беседу о том же, что и он с Хомуком, и им тоже не терпится узнать подробности. Однако ждал, пока они заговорят на интересующую тему сами. Хомук изучающе разглядывал их, потом, словно бросив головню в солому, сказал:
- Готово ли, почтенные, ваше войско, чтобы выступить на помощь Великому царю?
Хориён и Оксиарт переглянулись, затем первый сказал:
- Стоит нам покинуть наше родовое поместье, как мы не только останемся без единого табуна, но будут разграблены наши замки! На прошлой неделе у меня угнали целый табун лошадей. Я с моими воинами с трудом настиг злоумышленников, которые оказали сопротивление, всех их пришлось прикончить. У меня из-за них началась вражда с соседним племенем. Посудите сами, могу ли я при таких обстоятельствах бросить все и отправиться на край земли?..
- У каждого есть заботы, - сказал Хомук, опуская глаза. - Но существуют еще и интересы империи.
- Может, и так, - согласился Хориён. - Но много ли будет от меня проку, если я сам буду там, а сердце и мысли здесь?.. И смогу ли я защищать империю, если моей семье не гарантируется безопасность?
После некоторой заминки в беседу вступил Оксиарт:
- Скажите, уважаемый сахибкирон, это правда, что македонский царь провозгласил себя национальным освободителем, спасителем от персидского ига?
Хомук усмехнулся и довольно долго молчал, прежде чем сказать:
- В греческих городах, изгнав оттуда персов, он ликвидировал сатрапии и объявил их свободными государствами, с собственным правлением и народным судом. Но очень сомневаюсь, что он поступит так же, заняв персидские города.
- Согдиана - не Персия, - сказал Оксиарт, и все посмотрели на него, ибо в его короткой фразе был большой намек. Она прозвучала, как: "А не пора ли нам сбросить персидский гнет, вместо того чтобы спешить на помощь к Дариявушу?.."
На что Спитамен заметил:
- Вы правы, уважаемый Оксиарт, Согдиана есть Согдиана. Однако мало что в нашей жизни изменится, если место Великого царя Дариявуша займет другой царь по имени Искандар.
Оксиарт смотрел ему прямо в глаза, думая: "Ну и пусть две дерущиеся собаки рвут друг друга на части. У них в этой схватке иссякнут силы, и мы не пустим к себе ни ту ни другую!" - но не рискнул произнести это вслух. Спитамен, однако, понял, о чем он думает, и, не отводя пронзительного взгляда, продолжил:
- Если мы не поможем Дариявушу, Искандар легко справится с ним и придет сюда. И вряд ли он проделает такой путь лишь для того, чтобы объявить нас хозяевами нашей земли…
- Если он заставит нас платить ему дань, то какая нам разница, кому ее платить? - сказал Хориён. - По крайней мере нам не придется подвергать опасности ни собственную жизнь, ни жизнь наших воинов, у которых тоже есть семьи, земля, которая требует ухода, и скот, который нельзя оставлять без присмотра…
- Если все будут думать так, то некому будет защищать Согдиану! - в сердцах воскликнул Спитамен.
- Не горячитесь, друг мой, и говорите потише, - негромко произнес Хомук, слегка прикоснувшись к его локтю. - У меня складывается впечатление, что из всех согдийских предводителей вы один рветесь в бой…
- Он молод и горяч, - заметил Хориён с улыбкой. - Я в его возрасте тоже был таким.
- Да, если сегодня Намич объявит сбор войска, я первым приведу своих воинов в Мараканду!
- Однако он не спешит этого делать, - продолжал Хориён с той же двусмысленной улыбкой. - Задает гостям пир, а о главном молчок…
- Скажет. Время еще есть, - сказал Спитамен.
- Разве разносят мусаллас перед тем как вести серьезный разговор? - сказал Хориён. - А гости правителя уже навеселе. Либо Намич вовсе не намерен собирать войско, либо скажет, с каким поручением пожаловал посол Дариявуша, лишь для того, чтобы не ущемить самолюбия Набарзана…
В это время с дворцовой террасы донесся тягучий и громкий голос глашатая, который призывал прогуливающихся по аллеям сада вернуться в зал.
Посреди зала на квадратном мраморном возвышении полыхало, как голубой цветок, пламя, лепестки которого вытягивались и опадали, колебались от сквозняка и приплясывали, и над ними отсутствовали даже признаки дыма. Скорее всего это горел спирт, налитый в небольшое углубление. В зале царила тишина. Над костром стоял, воздев руки, жрец Вагинпат. Губы его шевелились, он шептал молитву. На нем был алый балдахин, и подсвеченное лицо его тоже казалось медно-красным. Вот одна рука его зависла над пламенем, и из нее посыпался порошок из растертого барасмана, множество мелких звездочек вспыхивали и гасли, разлетались по сторонам, и помещение постепенно наполнилось пряным ароматом. И Вагинпат стал нараспев читать притчи из Авесты, не сводя глаз с огня, будто в язычках его и искрах видел строки из Священной книги.
Пламя костра постепенно уменьшалось, слабело, и все тише становился голос жреца. И когда последний язычок огня взвился перед тем, как погаснуть, Вагинпат устремил глаза кверху, словно бы следя за его полетом, и, умолкнув, плавно опустил руки, уронил на грудь голову и замер…
Только после этого началась основная часть торжественного приема.
Послы из разных земель и городов поочередно подходили к правителю, степенно раскланивались, желая ему здравия и благополучия, а помощники по их знаку преподносили подарки и складывали у подножья трона. После того, как Намич выслушивал их просьбу, а главный везир записывал, они отходили в сторону. На этот раз их оказалось семеро. После того, как они заняли отведенные им места за дастарханом, везир левой руки представил правителю молодого сановника, недавно получившего должность во дворце и приглашенного на пир впервые. Представляя, он пояснил, чей это сын и чей это внук. Молодой сановник, сверкающий по такому торжественному случаю алмазами, рубинами, топазами, пообещал служить верно, старательно и всегда быть справедливым по отношению к подчиненным, а правитель пожелал ему быть похожим на своих предков и достойным продолжателем их дела, после чего протянул руку, унизанную перстнями, для поцелуя…
Наступил срок, когда Намич должен был сказать, во имя чего он собрал у себя сегодня предводителей родов, вождей племен, правителей городов Согдианы и ее окраин. Хотя все уже знали, для чего прибыл в Мараканду Набарзан, ждали его слова. Наступила тишина. Однако Намич подождал еще минуту-другую, давая присутствующим возможность осознать важность момента и, обменявшись взглядом с послом Великого царя, произнес негромким, севшим от волнения голосом:
- После того, как великий Вагинпат освятил огнем и молитвой стены сии и воздух, и каждое наше слово, воспарив с дымом и слившись с духом огня, достигло слуха Митры и Ахура - Мазды, я могу сообщить вам, уважаемые гости, что наступили трудные времена для нашей империи и Великий царь - да здравствует он во веки веков! - просит нас с вами о помощи…
Намич говорил о македонском царе, который по наущению Анхры - Майнью вторгся в пределы персидского государства, границы которого очерчены самим Ахура - Маздой и потому священны и неприкосновенны. Тучный Набарзан, развалясь в кресле, вслушивался в его слова и одобрительно кивал.