- Как же городам, боярыня, не быть? - изумился Леон. - Таких городов, как наши Тифлис, Телав, Мцхет, не найти много, разве что Тегеран да Испагань таковы. Где столько садов с белыми дворцами и журчащими фонтанами? Где такая светлая, прозрачная река, как наша Кура? Где такие раины, буки или аллеи из роз и миндальных деревьев? Где еще растут спелые персики, абрикосы и такой душистый виноград, как у нас? Разве есть такие города, которые со всех сторон закрывались бы голубыми горами и их воздух был наполнен благоуханием цветов? О нет, ты не знаешь, нет лучших городов, как наш Тифлис и наша древняя столица Мцхет! - с воодушевлением говорил молодой грузин, и все с невольным вниманием прислушивались к его словам.
Старик Джавахов, поймав раза два знакомые имена, одобрительно закивал своей курчавой головой и с гордостью оглянул присутствующих.
Царевна Елена Леонтьевна уже давно перестала слушать, что говорил ей князь Пронский, и с разгоревшимися щеками смотрела на князя Леона. Княжна Каркашвилли вся подалась вперед; забыв всех, она не отрывала своих черных страстных глаз от юного оратора. Когда он на минуту остановился, чтобы перевести дыхание, боярыня Хитрово проговорила своим воркующим, нежным голоском:
- Ах, уж вижу, ты - кулик!
Леон и царевна не поняли ее и попросили объяснения.
- А то и значит, что всяк кулик свое болото хвалит! И плох тот кулик, который своего болота не хвалит, а хаит! А чтобы ваш Тифлис на самом деле так хорош был, что–то плохо мне верится. Вы, что черные орлы, на страшенных высотах гнезда вьете; как же там городам быть красивыми? Что–то не пойму я.
- Чтобы понять всю красоту нашей страны, надо видеть ее! - взволновался князь Леон.
- Эка, что сказал! - рассмеялась боярыня. - К вам ехать, ехать - не доехать, в тридевятую землю, в тридесятое царство ближе, поди, съездить.
- Мы же приехали! - многозначительно проговорила царевна Елена и впервые прямо в упор взглянула в глаза боярыне.
"Ну, и баба, - подумала боярыня, - воля–то какая да силища видны в глазах! Поборемся, поборемся, матушка, люблю и я побиться, силушкой вдовьей помериться. Ты моего Борисушку, свет ясна сокола, на свою жердочку переманить хочешь? Да у меня позволенья, красавица, на то не спросила, а время не пришло мне князя–то моего от себя освободить, люб он еще мне, касатик!" - и с особой нежностью она окинула статную фигуру Бориса Алексеевича.
Иногда ее самолюбивое сердце жаждало любви и привязанности, и тогда ей казалось, что Пронский ей особенно дорог и необходим. Но Пронский не глядел на нее, а сидел глубоко задумавшись. Она окликнула его:
- Что, князь, свет Борис Алексеевич, затуманился?
Пронский дрогнул, недоумевающим взглядом окинул всю комнату, провел рукой по глазам, точно снимая с них паутину, и спросил боярыню:
- Долго мы еще хозяюшке надоедать станем? Царевна заволновалась. Сказано было много, смеха
и шуток было довольно, а до главного - до того, о чем стонало сердце грузинской царевны и ее свиты - все еще не договорились. Боярыня, должно быть, и думать забыла, чего от ее визита ждала невестка царя Теймураза; князь Пронский, видно, другим чем был озабочен, а не делами грузинскими; царевны смеялись и шутили с царевичем и даже не слушали серьезных разговоров.
При вопросе Пронского по губам Елены Дмитриевны змеей пробежала улыбочка; она поняла, что творилось в гордом сердце царевны, но на помощь прийти не захотела. Любила она посмотреть, как люди свою гордость от нужды теряют, а тут еще царевна, хотя и чужой земли, будущая царица, пред нею, простою боярынею, должна была преклониться. И ждала боярыня льстивых речей, просьбы жалостной от царевны грузинской.
Но гордые уста Елены Леонтьевны не раскрывались. Она чувствовала, что судьба родины теперь всецело зависит от нее и этой белокурой, белотелой красавицы, так спокойно, так победоносно стоявшей пред нею, но у нее не было сил унижаться, вымаливать милостей у той женщины, которую она сразу инстинктивно возненавидела со всем пылом своей страстной, неукротимой натуры.
Обе женщины стояли друг пред другом: одна - сильная своею силой и властью, другая - слабая, беспомощная.
- Прощай, царевна, спасибо за хлеб, за соль! - проговорила наконец Хитрово, и углы ее полных губ опустились, что означало ее крайнее недовольство.
- Что ж, боярыня, - начал вдруг Пронский, - ты не скажешь царевне, устроишь ли ей свидание с царем–батюшкой?
Хитрово метнула на князя грозный взгляд, но, притворно усмехнувшись, точно не понимая, спросила:
- А разве царевна хочет видеться с государем? Она меня н_е п_р_о_с_и_л_а об этом.
Боярыня сделала ударение на слове "просила" и перевела вопросительный взгляд на царевну. У той в это время происходила тяжелая борьба между долгом и личным чувством.
Леон Джавахов понял, что обе женщины невзлюбили друг друга, что боярыня испытывает царевну, а последняя не хочет преклониться пред влиятельной боярыней. И вдруг Пронский очутился возле него и тихо шепнул ему:
- Пусть царевна просит свидания с царем… одно только слово, а прочее я уж устрою.
- Она попросит царевен! - также шепотом ответил Леон.
- Боже сохрани! - испугался Пронский. - Вечного врага наживете в боярыне.
- Но царевна ни за что не попросит ее…
- Надо заставить.
- Я скажу отцу, - и князь Леон указал на седого грузина, с нескрываемым беспокойством следившего за царевной и боярыней.
- Познакомь, князь, меня с ним.
- Он не говорит по–русски.
- Ничего не значит. Ты перескажешь. Пойдем!
Они подошли к старику, и Леон по–грузински передал ему в нескольких словах, что, видно, царевна не хочет просить боярыню о свидании с царем. Старик нахмурился и спросил сына, что же хочет от него этот мрачный русский. Леон пожал плечами. Пронский тогда взял старого Джавахова за руку и подвел его к Хитрово. Старик низко поклонился ей.
- Мой отец! - отрекомендовал Леон отца, не понимая, почему Пронскому понадобилось знакомить его с боярыней.
Пока боярыня Хитрово через Леона разговаривала с Вахтангом Джаваховым и царевной о положении Грузии, князь Борис Алексеевич подсел к царевнам и царевичу и тихо шепнул Анне Михайловне, чтобы она, прощаясь, спросила царевну Елену, желает ли она видеться с государем.
- Только смотри, царевна, боярыне об этом ни слова! - попросил Пронский.
Анна Михайловна лукаво погрозила ему пальцем.
- Что, небось боярыню больше боишься, чем брата? - вполголоса спросила она.
- И–и, куда! - отмахнулся князь. - Так сделаешь, о чем прошу, царевна?
- А ты приведешь к нам в терем того вон, глазастого, что таращится на меня? - засмеялась царевна. - И грузинок этих. Потешные они!.. Смотри, князь, вон та, маленькая, с тебя глаз не сводит; знать, заполонил ты ее девичье сердце!
- Ой и шустрая же ты, царевна! Смотри, галчонок–то ушонки навострил, - указал Пронский на царевича, силившегося расслышать их беседу, и прибавил так, чтобы царевич слышал: - Так скажешь царевне Елене Леонтьевне?..
Анна Михайловна утвердительно кивнула головой. Пронский отошел от них и подошел к царевне Елене с поклоном.
- Государыня царевна! - проговорил он, низко опуская голову. - Бью челом на добром угощении.
Князь Леон по–грузински что–то шепнул царевне; она чуть вспыхнула и протянула князю кончики тоненьких пальчиков; он прикоснулся к ним, но сейчас же отошел и прислонился к стене, точно ноги не держали его. Он был бледнее обыкновенного, и на его лице лежали какая–то растерянность и печаль.
Боярыня Хитрово из–под ресниц вбок взглянула на него и шумно стала звать царевен домой.
Когда Анна Михайловна целовала бледные щеки царевны, то вдруг, к изумлению сестры, царевны Татьяны, и Елены Дмитриевны, проговорила:
- А что ж, царевна, когда хочешь увидеть братца–царя?
Царевна Елена смутилась.
- Не когда я хочу, а когда он соизволит назначить явиться мне пред его очи! - ответила она трепещущим голосом. - Я–то уже больше двух лет этого хочу, - прибавила она с горечью.
- Я скажу братцу… я попрошу! - смутившись, в свою очередь проговорила Анна Михайловна, встретившись с суровым взглядом Хитрово.
- Просите боярыню, просите! - прошептал Пронский на ухо царевне Елене.
Та посмотрела на него глазами раненой лани, которую насильно заставляют идти вперед, но Вахтанг Джавахов что–то повелительно сказал ей, на что она ответила ему одним словом и опустилась на тахту.
Боярыня Хитрово уже медленно плыла к дверям, погладив по головке царевича Николая и многозначительно улыбнувшись князю Леону, который пошел провожать ее. Царевны шли сзади, посылая поцелуи царевичу и зовя его и царевну к себе в гости.
Князь Пронский, как только боярыня Хитрово исчезла в дверях, подошел к Елене Леонтьевне и почтительно проговорил:
- Не кручинься, царевна, дело уладится. Животы за тебя отдадим, а свидание с государем уладим.
- Спасибо, князь! - проговорила оправившаяся царевна и подняла на князя взор.
Пронский содрогнулся, точно его опалило огнем, и, поклонившись, поспешно вышел из комнаты.
Скоро послышался за окнами лязг полозьев о снег, и сани с гостями отъехали.
- Ужо зайдешь вечерком! - сказала боярыня Пронскому, отъезжая.
При этом повелении лицо князя потемнело, но он безмолвно поклонился и отошел к своим саням.
Когда боярыня с царевнами совсем исчезла из его глаз, князь еще раз посмотрел на окна, в надежде увидеть царевну, но на него оттуда глянули лишь робкие карие глаза маленькой грузинки; в них стояли тоскливый укор и надежда, что он ее заметит.