Говорили тоже с утайкой - вполголоса.
- Я не купец... И русский.
- То и дурно видно. По единому твоему наречью ляцкому.
- Худо, коли так... Намеренно образ купецкий принял, чтоб царских соглядатаев обвести. Больно их много повсюду.
- Царских соглядатаев, буде, и обвёл, а меня - нет. Говори, что там брат? Беда какая стряслась иль иное что?
- Я к тебе, князь, не от брата твоего... Я из Старицы, от княгини Евфросинии.
- А сё? - князь оттопырил палеи с перстнем.
- Велела княгиня сей перстень тебе передать. Молвила: иному ты ничему не поверишь.
- А ей кто его передал?
- Того мне княгиня не сказывала, да мне и не надобно ведать сие. Токмо ясно и так: тот, кто с нею в согласных мыслях. Ты, князь, чает она, також с нею?
- Ей потребны доказательства?
- Нет. Восемь лет твоей ссылки - самое великое доказательство. Ей потребно иное - твоя смелость и решительность постоять за правое дело... Твоя и братьев твоих.
- Что так вдруг загорелось княгине?
- Не вдруг, князь! На Москве... Неужто вести сюда не доходят?
- Что на Москве?
- На Москве открыто поднялись свойственники ваши - Оболенские: Кашин, Немой, Шевырев... Стародубские, суздальские, ярославские княжата ещё медлят, но и они уже наизготове. Пожар уж занялся, князь! Пора начинать и вам. Княгиня так молвила: вы, Куракины, можете сделать более, нежели все княжата разом. Ты, князь, тут, во Пскове, старший ваш, князь Фёдор, - в Новограде, Пётр и Семён - в Казани, а Иван, сколико сможет, будет пособлять вам в Москве. Ежели вы поднимете сии три конца - Новоград, Псков и Казань... Княгиня молвила, ежели вы поднимете их...
- Ежели, ежели! - подхватился с лавки князь Дмитрий, то ли рассердившись, то ли чрезмерно разволновавшись, и принялся ходить из угла в угол с напряжённо вскинутой головой. - Господи! - он остановился, мучительно зажмурился. - Неужто я дожил до сего часа?!
Он постоял так несколько мгновений, взволнованно-отрешённый, и вдруг надменно заговорил - в полный голос, забыв о предосторожности:
- Княгиня, должно быть, мнит, что на тех трёх концах вся Россия держится? Новоград! Казань! Казань за Волгой! Сё почти на том свете! И братья мои там как в преисподней! Новоград! Великий Новоград! Но великий он токмо в преданиях, в летописях. Новоград уж давно позабыл про своё величие, зато добре помнит те виселицы, что стояли на всём пути от Москвы до самого Рюрикова городища. Нынешний Новоград не супротивник Москве, тем паче Псков. Что Псков? Он и в лучшие времена был лише пригородном Новограда.
- Что же сказать княгине? Отрекаетесь?
- Отрекаемся?! Мы, Куракины, отрекаемся? Княгиня повелит вырвать тебе язык, буде скажешь ей такое. Да, Новоград со Псковом не супротивник Москве... без нас, без Куракиных! Но мы тут, и как писано: кирпичи пали - построим из камня, сикоморы вырублены - заменим их кедрами! Некогда пращур наш Иван Юрьевич Патрикеев свёз на Москву вечевой колокол новогородский... Он и доныне висит на набатной башне в Кремле. Теперь мы, потомки Ивана Юрьевича, вкусив сполна великокняжеских милостей, возьмёмся возворотить тот колокол назад. Иным ничем Новоград не прельстить и не поднять супротив Москвы. Токмо во имя прежних вечевых вольностей и станет Новоград вершить головой.
- У меня грамота... к новогородскому владыке и ко всей Новогородской земле. Неотступным, крепким словом своим обещает князь Володимер Старицкий, внук великого князя Иоанна Васильевича и правнук Василия Васильевича Тёмного, прежние вольности Великому Новограду.
- Паче б внук Иоанна Васильевича новогородскому владыке святительский сан посулил. Доходят вести, что Макарий дряхл вельми и хвор, не сегодня-завтра преставится?
- Истинно, вельми дряхл. На Вербное воскресение вход Господень в Иерусалим праздновали в Москве без владыки. На осляти вместо него ехал Варлаам Коломенский.
- Смерть Макария и нам облегчит дело. Макарий новгородец, и Новограду сие не безразлично. Там чтят Макария. Увещательное слово его может подействовать пуще царской грозы. Сие також надобно учитывать... внуку Иоанна Васильевича. Вот о чём непременно скажи княгине! А может статься и так, что по смерти Макария Иван сам призовёт Пимена на святительское место, и тот не отречётся, нет! Хоть и почитает свой белый клобук выше чёрного митрополичьего. Об этом думала княгиня, составляя свою грамоту? Думала, кому вверяет свою и нашу судьбу? Иль внук Иоаннов думал за неё?
- Княгиня и мысли таковой не допускает. При нынешнем государе Пимену не быть митрополитом. Да и архиепископом остаться ли? Князь запамятует, чьими стараниями воздет на голову Пимена белый клобук. Стараниями протопопа Селивестра! А нынче царю ненавистно всё, в чём хоть капля деяний его прежнего духовника.
- Пимена он не тронет. Свариться с Церковью не дерзали ни дед его, ни отец. Он також не дерзнёт. Тем паче нынче. Наоборот, он поищет союза со святопрестольными отцами, ибо на чьей стороне будет Церковь, на той стороне будет и верх. А Церковь - сие не токмо Макарий, но и Пимен. А Пимен и Макарий - не одно и то же! Се два стана, две стороны. Одна, та, что с Макарием, - осифляне. Другая, та, что с Пименом, - нестяжатели. Одна - торжествующая, другая - гонимая, вечно терпящая поражения, понеже великие князья неизменно становились на сторону осифлян, поддерживали их и всячески благоволили. Но теперь Иван примется улащивать и нестяжателей, приголубит и их, горемычных, чтоб не попомнили они своих обид и гонений и не примкнули к его супротивникам. Ему надобно, чтобы Церковь единодушно поддерживала его! Посему он не токмо не ополчится на Пимена, но, наоборот, станет всячески приворачивать его к себе. Ещё и потому, что он не доверяет Новограду и боится его. Даже наместничество и то упразднил там. Нынче брат мой уже не наместник, а лише городской воевода, и делами вершат всеми дьяки, у коих брат мой под надзором.
- Княгиня о том ведает, потому и послала меня не в Новоград, а сюда.
- А о том княгиня ведает, что Пимен отстаивал наместничество для Новограда и в прошлом лете ездил на Москву, чая себе великой опалы за то отстаивание?! Однако Иван принял его ласково, держал у себя много, с почётом, и отпустил с любовью. С любовью! Тою любовью и ласковостью прельщённый, Пимен, у меня на гостивстве будучи, из Москвы возвращаясь, больно много елею вылил на боговенчанную голову. Чает Пимен теперь уж себе не опалы великой, а милостей... В митрополиты метит он.
- Что ж сказать княгине?